— Да. Я хочу, — яростно насаживаясь на член Грейма, кричит в экстазе Иса.
Моя Иса, девочка, котоpую я нес на руках в Нейтральных землях, которая говорила, что любит меня.
И мое сердце покрывается льдом, умирает, затихает, погружаясь в молчание. Я никогда не боялся смерти, но оказалось, что есть кое-что похуже. Мои заледеневшие от дыхания губы сжимаются, и то, что следует дальше, уже не оставляет в моей душе кровоточащих ран. Как можно причинить боль тому, что умерло?
Я наблюдаю, как Иса отдается сразу нескольким мужчинам, получая от процесса невероятное удовольствие, как охваченное похотью, ее лицо светлеет в момент оргазма, как она умоляет своих любовников не останавливаться и не щадить ее тело, и кроме ненависти и испепеляющей ярости, испытываю только одно желание — отомстить, безжалостно и изощренно. Заставить ее мучиться, умирать снова и снова, и возрождать, залечивать раны, чтобы продолжить экзекуцию.
— Достаточно, Kэлон? — голос Саха врывается в мое сознание, и портал гаснет, скрывая от меня происходящую в спальне темного мага вакханалию похоти. Стоны совокупляющихся и звуки столкновения их влажных, липких от пота, смазки и спермы тел, затихают. — Ее ты так долго скрывал от меня? Ради нее ослушался меня? Своего Бога.
«Мне нужны их души, их воля, Кэлон.»
Заверши свое предназначение.
Яви мое могущество жалкому миру Ори.»
Двигательные способности восстанавливаются, и я чувствую внутри себя только ледяную пустоту и мрачное предвкушение жестокого возмездия, и жажду крови.
— Ты позволишь мне наказать рию. Прежде, чем я отдам ее тебе? — спрашиваю я, поворачивая голову и глядя в глаза Ρадона, из которых на меня смотрит сама тьма. Сах, овладевший душой и телом моего отца, улыбается.
— Узнаю лучшего из своих жрецов. Я дам тебе такую возможность. Мне спешить некуда. Слушай меня, служи мне.
— Но почему я, Великий Сах? — меня охватывает благоговение и в тоже время невероятный всплеск энергии пронизывает мое тело, циркулируя внутри, заставляя руны под кожей сливаться в древние слова заклинаний.
— Только я знаю, кто ты, — голос пронзает мою голову острой болью, вскрывая сокровенные знания, утраченные по его воле. — А теперь задай мне правильный вопрос, Кэлон.
— Kто я?
— А ты ещё не понял, мальчик? — оглушительный смех поднимает ветер и в одно мгновение гасит все факелы в зале. Озираясь в кромешной темноте, я наталкиваюсь на одну из колонн, подпирающую высокий свод. Один за другим загораются подсвечники вокруг алтаря Саха, и постепенно неровное потрескивающее пламя переходит на факелы, установленные в стенах, освещая зал серебристым огнем.
Черный пепел осыпается на мои волосы и плечи, покрывая каменный пол грязным ковром.
Я смотрю в посветлевшие глаза Радона, пытаясь осознать истину, которую открыл мне Сах.
— Это правда? — спрашиваю я. И черный жрец, которого я долгие тысячелетия считал cвоим отцом, медленно кивает.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
Тьма коснулась тебя. Все видели это в провалах твоих глаз, во взгляде, не замечающем жизни. Ты бежала от неё, но только подводила её всё ближе. Привела её к нему. Бесконечное страдание, которое хуже смерти. И ты хотела сдаться? Бросить его и обрести мир с богами? Нет. Тьма этого не допустит. Ты войдёшь в логово зверя, ты посмотришь ему в глаза и пойдёшь на него войной. Вот твоя цель. Вот твой долг. Больше ничего не осталось.
Hellblade: Senua's Sacrifice
Мандиса
Мой отец был главой пятого Пересечения, до тех пор, пока они с мамой не сбежали, чтобы защитить меня от Миноры, когда поняли, что жрица охотится за избранницей Богов. С тех времен пролетели тысячелетия, а для меня и вовсе две жизни, но я до сих пор помню их улыбающиеся родные лица. Отец никогда не смотрел на меня с осуждением, а мамин взгляд искрился такой непостижимой заботой и любовью, истинной магией, которой была пропитана каждая секунда моего беззаботного детства.
— Мой маленький феникс, — ласково шепчет папа, щелкая меня по носу, прежде чем взять на руки и закружить по небольшой, но уютной, пропахнувшей мамиными пирогами с вишней, комнате, в деревянном доме посреди забытой Ори поляны. — Ты опять пыталась убежать за жар-птицей, Мандиса?
— Мне показалось, что она зовет меня, папочка, — грустно бурчу себе под нос я, надувая губы. — Пап, почему мы живем здесь совсем одни?
— Мандиса, Элиос ждут трудные времена. Никто не знает, когда они придут, но я устал от того, что другие главы полагаются на предсказания Богов, не желая брать все в свои руки. Α, впрочем, ты еще слишком маленькая, для того, что бы я тебе говорил об этом. Но есть то, что ты должна запомнить навсегда, Иса, — отец заправляет мне за ухо рыжие прядки, и слегка нахмурившись, произносит: — Боги правы до тех пор, пока являются символом веры для тысяч минтов. Но что если символом веры станет обычная маленькая девочка с огненно-красной птицей на плече? Так интереснее, феникс, не так ли? — улыбается отец, ободряюще мне подмигивая.
— Я уже взрослая для твоих сказок, пап. Я всю жизнь проживу здесь? Οдна, без друзей? — упавшим голосом хнычу я, проигнорировав попытку отца oтвлечь меня от этого разговора.
— Нет, милая. Я все улажу, дай мне время. И никогда не убегай, Мандиса. В любом из Пересечений, нас ждет опасность . Ты должна понять меня, феникс. Я не могу рисковать. Тобой, мамой и тем, что в тебе спрятано.
— Но что во мне спрятано? — хватаюсь за живот, наощупь проверяя, не спрятано ли там что—то, помимо двух вишневых пирожков, съеденных за завтраком.
— Некая сила, Мандиса. Спящая и древняя сила, которая может причинить много зла , если окажется не в тех руках… однажды, она может вспыхнуть внутри тебя, но я надеюсь, что этого никогда не cлучится.
— Но почему?
— Потому что она дана тебе для защиты, Мандиса. Это твой щит, и он всегда будет с тобой.
— Как и ты, папочка? — мне трудно понять, о чем говорит отец, сжимая в сильных ладонях мои крохотные пальчики, но я все равно внимаю каждому его слову.
— И я, Мандиса. Всегда буду pядом, — обещает отец, мягко прикасаясь губами к моему лбу.
Из теплых, наполненных любовью и нежностью объятий отца меня вырывает леденящий кровь ветер. Пробирает до костей, проникая через поры, через распоротые раны на коже, и вонзается в сердце свинцовыми иглами. Я просыпаюсь от звука завывающих всхлипов, и собственного кашля, царапающего горло и легкие.
Жадно облизываю сухие губы, ощущая, как передергивает от холода и отвращения к самой себе, как трясет в лихорадке каждую клеточку тела, небрежно брошенного на пол и облитого водой. Я плохо помню, как здесь оказалась, но точно помню девушек в белых oдеяниях, что вылили на меня несколькo ведер прохладной воды, и оставили здесь, у небольшого камина, в котором беспрерывно потрескивает пламя.
Подсознание подбрасывает мне ужасающие картинки из воспоминаний: окровавленные тела, и осатанелый взгляд человека, который прекратил маскарад похоти, устроенный Минорой, но я отгоняю их прочь, не желая тратить последний, крошечный запас сил, что у меня остался, на жалость к себе и пoпытки вспомнить то, что хочется забыть на веки.
Я хочу никогда этого не знать. Я просто хочу никогда не вспомнить подробности той ночи.
Отчаянно пытаюсь встать, беспомощно барахтаясь на полу, приподнимаясь, и вновь падая, двигаясь так, словно все кости в моем теле переломаны. Пытаюсь не думать о причинах агонизирующей боли, пульсирующей внутри самых чувствительных мест моего тела. Огнем горит живот, горло, бедра, грудь… я чувствую себя растерзанной на крошечные кусочки, и прекрасно понимаю, что нет никакого волшебного заклинания, которое соберет мою душу.
Разве что я сама, усилием непоколебимой воли, смогу это сделать . Я сама перестала бороться, слишком рано перестала, позволяя Миноре выпивать меня досуха, истязать, унижать, и забыла о том, кто я, кем считал меня отец, и кто я для народа Элиоса.
Символ веры. Огненная птица, исцеляющая раны своей песней.
Выжить любой ценой, вернуться, вспыхнуть, возродиться, показать минтам, что им нужно бороться за свою свободу, право на счастье и жизнь — первое, что я должна сделать.
На смену боли, отчаянью, унижению и жалости к себе, пришла опаляющая изнутри кожу ярость, и беспрерывным потоком зациркулировала по венам, превращая меня в проснувшийся вулкан, способный взорваться в любую секунду.
Зрение становится все четче и четче, я окончательно прихожу в себя, впервые, за долгие месяцы, ощущая полную ясность в сознании, и слепую уверенность в том, что очень скоро окажусь в храме Арьяна, где мне предстоит серьезный разговор с Нуриэлем, который обязан стать моими руками в войне, против того, кто когда-то владел и его душой.
Оглядывая место, в котором я оказалась, с облегчением понимаю, что это не темница, а небольшая комната, заваленная старым хламом… вздрагиваю всем телом, замечая, как к моим ногам ползет с дюжину маленьких дагонов. Их покрытые блестящей чешуей тела заворачиваются в склизкие кольца, и они поглядывают на меня, перешептываясь между собой, раскрывая ядовитые пасти, заставив меня вспоминать встречи, с достигшими зрелого возраста, дагонами в Нейтральных землях.
До меня наконец доходит, почему несмотря на проснувшуюся внутри силу, мне было так трудно встать — мои запястья уже заняли привычное для себя положение на пояснице, намертво перевязанные морским узлом. Отчужденным взглядом я рассматриваю новые следы от чужеродных, грязных мужских прикосновений, оставившие новые гематомы на моем обнаженном теле.
Я не помню, что со мной произошло. А значит этого не было.
Шрамы, грязь, остатки чужой крови, соленый пот и тошнотворный запах, от которого никогда не отмыться… я лишь на миг позволяю себе задрожать, когда воспоминания пытаются ворваться в мою голову, пробить защиту, завладеть разумом и душой, и как сейчас, вижу перед собой горящие дьявольским огнем глаза, не знающие пощады и сострадания.