Мне всегда казалось, что я была бы готова на все, чтобы вернуть ее.
Но на все ли?
Это невыносимый выбор. Если Лэтам станет королем, это будет катастрофой. Именно такой исход я и пытаюсь предотвратить. Но тогда матушка осталась бы жива. Мы бы покинули Кастелию – она увезла бы меня куда-то далеко, – и мы были бы в безопасности. Были бы вместе.
– Саския, ты меня пугаешь, – врывается в мои мысли голос Тессы. – Что ты увидела?
Я поворачиваюсь к ней и, проигнорировав вопрос, задаю ей свой:
– Как ты думаешь, ты смогла бы раздобыть для меня книги по врачеванию ран и травм?
Ее взгляд затуманивается:
– Я могла бы сама рассказать тебе все, что ты хочешь узнать.
– Но ты можешь раздобыть мне книгу?
– Да, наверняка.
– Хорошо. Мне надо будет узнать как можно больше.
Глава двадцать четвертая
По дороге обратно в Замок Слоновой Кости я молчу. Мысли теснятся в моей голове, словно танцующие в бальном зале, где слишком много народу – так с шелестом задевают друг друга шелковые юбки, поскольку двигаться свободно нельзя. Мне тягостно, душно.
– Ты хочешь поговорить о том, что там случилось? – спрашивает Тесса, когда мы поднимаемся на вершину холма.
Как же мне сформулировать ответ так, чтобы не ранить ее чувства? Но у меня так и не получается придумать такой ответ:
– Не сейчас. Какое-то время мне надо побыть одной.
Она мнется, сжимает губы в тонкую линию:
– Саския…
Джейси трогает ее за плечо:
– Оставь ее.
Я благодарно улыбаюсь Джейси и отхожу от остальных. И начинаю бродить по территории замка, пытаясь привести свои мысли в порядок. У меня щемит сердце от тоски по матушке. А также от мыслей о том, какую цену пришлось бы заплатить, чтобы вернуть ее.
В моей голове проносятся воспоминания о ней, поднимаясь и кружась, как палые листья на ветру. Я вспоминаю, как она бранила Одру за то, что та переводит столько костей ради пустых гаданий, продиктованных эгоизмом. Вспоминаю, как она говорит мне, что я не должна забывать тех, кому дано меньше, чем мне. Вспоминаю, что она выбрала путь, на котором ее жизнь преждевременно оборвется, лишь бы не оборвалась моя. Она бы так рассердилась, если бы я пожертвовала благом всей Кастелии только ради ее спасения. Но искушение пойти на это все равно не оставляет меня.
Сзади слышится шум, и я резко разворачиваюсь. Но это всего лишь Расмус. Я совсем забыла про него и не могу сказать, ходил ли он за мной все это время или появился только сейчас.
Он нетвердо держится на ногах, как будто выпил слишком много эля, но его приветствие ограничивается сухим кивком. Стало быть, действие зелья уже начинает слабеть.
Я все брожу, и Расмус держится на большем расстоянии, чем обычно, как будто чувствуя, что мне нужно побыть одной.
Я нахожу парапет, с которого открывается вид на город, и сажусь на его холодные камни.
Я смотрю, как солнце опускается все ниже и ниже, пока наконец не садится за горизонт, окрасив небо в розовые и золотистые тона. Подо мной лежит Кастелия-Сити, сияя множеством огней. Я думаю о жителях города там, внизу. Сколько их сейчас собралось на ужин в кухнях и сидит вокруг столов? Сколько детей слушают сказки, сидя перед пылающим в камине огнем? Сколько жизней я бы разрушила, позволив Лэтаму отнять у них свободу?
В моей голове брезжит какое-то смутное воспоминание, и я не сразу понимаю о чем. Но затем все встает на свои места. На другом моем пути я сидела здесь вместе с Брэмом. Его волосы и плащ неясно выделялись на фоне темного неба. И у меня сжималось горло от всего, что я хотела ему сказать, но так и не сказала.
Сзади слышатся шаги, и я оборачиваюсь.
Брэм.
Как будто своими мыслями я призвала его.
Я не могу понять, что означает выражение на его лице. Что это? Беспокойство? Нерешительность?
– Я знаю, ты сказала, что хочешь побыть одна. – Это звучит как извинение. Как вопрос.
Я похлопываю по каменной плите рядом с собой.
– Я не против.
Он садится, и мы оба глядим на город.
– Расскажи мне, что произошло в магазине, – просит он. – Что-то из того, что ты увидела, явно смутило тебя.
Я вслушиваюсь в плеск воды реки Шард. Когда я была маленькой, у нас в Мидвуде случилось наводнение из-за продолжительных необычно обильных дождей. Я помню, как спросила отца, почему это произошло.
«В реку может поместиться только определенное количество воды, моя птичка, – ответил он. – А потом она переливается через края, как в переполненном ведре».
Точно так же теперь происходит и со мной – секреты копились во мне давно, как дождевая вода, и больше они во мне не помещаются.
– Я видела матушку, – говорю я. – На одном из возможных будущих путей она была жива.
– Должно быть, это было… – Он замолкает. Качает головой. – Вообще-то я даже не могу себе представить, что ты испытала, увидев ее живой.
– Это было ужасно. Прекрасно. И обескураживающе.
– А это будущее было хорошим?
– Нет, для большинства людей оно было плохим.
– Мне жаль это слышать.
– Да, мне тоже жаль.
– И что же ты предпримешь?
– Не знаю. Если бы я смогла увидеть ее снова… Мне столько всего хочется ей сказать.
– Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду. – Когда Брэм потерял своих родителей, он был так мал. Должно быть, у него накопилось намного, намного больше того, что он хотел бы им сказать.
– Изучать все возможные пути Лэтама так утомительно. Хотя большая их часть так и не воплотилась в реальность, теперь, после того как я их увидела, они кажутся мне такими же реальными, как и все остальное.
– А твой собственный альтернативный путь тоже кажется реальным.
– Да, больше чем ты мог бы вообразить.
– Должно быть, это странное чувство.
Я вздыхаю:
– Это еще мягко сказано.
Брэм ерзает на своем месте, всем телом поворачивается ко мне, затем отворачивается опять, как будто не может решить, где ему хочется быть. Затем чешет затылок.
– Может, ты расскажешь мне, что там происходило? Я хочу сказать, между тобой и мной?
– Зачем? Чтобы ты опять надо мной посмеялся?
Его брови сходятся:
– Я никогда не смеялся над тобой.
– А вот и смеялся. Когда я сказала, что на другом моем пути мы были сопряжены, ты рассмеялся.
– Не над тобой. Просто тогда эта мысль показалась мне такой невероятной.
Тогда?
Я вожу носком ботинка по булыжникам мостовой.
– А теперь?
Уголки его губ вздрагивают:
– Ты расскажешь мне или нет?
– Мы были сопряжены, и тебе это не нравилось. Поначалу ты был так зол на меня.
– Я был зол?
– Да.
– Почему?
– Вначале я была к тебе не очень-то добра. Ты помнишь ту плавучую тюрьму, где мы побывали в детстве?
Он кивает.
– Мы смотрели на произошедшее там очень по-разному. И далеко не сразу научились доверять друг другу.
Его лицо напрягается, как будто он вспомнил тот день и ту стену неприязни, которая так долго стояла между ним и мной. Но на этом пути он был другим. Как будто, вернувшись в Мидвуд, сразу же перестал сердиться на меня. Почему? Потому что ему было жаль, что моя мать погибла? Потому что в этой реальности я тоже другая? Или же то, что соединяло нас на том пути, каким-то образом оставило след на нас обоих? Быть может, в глубине души он знает, что за случившееся между нами в детстве я извинилась уже давно, хотя в этой жизни он услышал от меня это извинение лишь недавно?
– Ты поэтому заговорила о плавучей тюрьме перед нашим первым заданием в рамках костяных игр?
Я пожимаю плечами:
– Я подумала, что, если я извинюсь, наши отношения станут лучше. Так было на моем другом пути.
– А что случилось потом? – Его голос звучит хрипло.
Я вопросительно гляжу на него.
– Ты сказала, что я был зол поначалу. А потом?
Я едва не принимаю решение отказаться от мысли ответить на этот вопрос. Но я так устала бояться:
– Ты влюбился в меня. И я умерла у тебя на руках.
Произнося это, я не смотрю на него. Сейчас я не хочу видеть его лицо. Но эти слова точно вынимают из моего сердца засевшую в нем занозу.
Брэм опять ерзает, его руки сжимают край парапета. Похоже, моя собственная неловкость передалась и ему.
– Та метка на твоем запястье…
– Это не из-за Деклана.
Но он уже это знал, я сказала ему, когда мы были у Эвелины. Я вижу, что он хочет продолжить разговор, но потом передумывает, и я рада, что мне не приходится говорить это вслух. Говорить, что когда-то, в другой жизни, я любила его. И что в этой жизни я тоже его люблю. Сколько бы я ни уверяла себя, что мои чувства ненастоящие, я больше не могу отрицать, что они есть. Будь они воображаемыми, они бы уже сошли на нет. И метка бы исчезла. Видимо, любовь остается любовью, как бы она ни началась.
Я украдкой бросаю на него взгляд и вижу, что он смотрит на меня с таким странным выражением на лице. Затем накрывает ладонью мою щеку, легко-легко проводит по моей коже большим пальцем, и я чувствую, что таю.
Он подается ко мне, оказывается так близко, что я ощущаю его дыхание, но затем что-то в его лице меняется, и он отстраняется. Его рука падает на колени.
– Саския, мне надо сказать тебе кое-что. – Его голос звучит уныло. Я понимаю, что это судьбоносное решение для меня.
Мое сердце колотится в груди.
– И это разобьет мне сердце?
Он вздрагивает:
– Боюсь, что это может тебя огорчить.
– Тогда не говори.
– Но…
Я встаю и на секунду кладу руку ему на голову.
– Пожалуйста, не надо. На сегодня с меня уже хватит горестей, вряд ли я выдержу еще. Спокойной ночи, Брэм.
С этими словами я поворачиваюсь и иду прочь.
Я так старалась защитить свое сердце, убедить себя, что мои чувства к Брэму ненастоящие, но обмануть себя так и не смогла. В моей душе все-таки забрезжила искра надежды. И она разгоралась. Поднималась волна оптимизма, которая сейчас исчезла.