следующей. Вскоре перед Эдвином оказалась небольшая горка пакетов с разложенными по ним перьями. Один пакетик, в котором лежало всего шесть перьев размером где-то с ноготь мизинца, мог потянуть на сотню долларов.
Готовясь к надвигающемуся отъезду на летние каникулы, Эдвин запаковал птиц и пакетики с перьями в большую картонную коробку. Чтобы сохранить коллекцию от насекомых, которые могли ей заинтересоваться, он бережно разложил по коробке шарики от моли. А потом спрятал в шкафу, навесив для сохранности еще один замок. Все, что он хотел продать, к моменту его возвращения было готово к продаже. Пока Эдвин не забывал снимать с тушек бирки перед отправкой к покупателю, никто не смог бы и заподозрить, что они из Тринга.
Через неделю после ограбления, когда Эдвин сел в самолет, чтобы лететь домой, никто так и не начал его искать. В Тринге еще даже не обнаружили пропажи.
10«Весьма необычное преступление»
20 июля 2009 года, – месяц спустя после кражи, – Марк Адамс, как обычно, с утра пришел в музей на работу. Ему было сложно даже представить, насколько паршивым окажется этот день. Сопровождая очередного ученого, получившего доступ в хранилище, по освещенному люминесцентными лампами коридору, Адамс показывал шкафы, где хранились различные семейства и роды птиц. «Вот здесь находятся Pyroderus scutatus», – сказал он, распахивая дверцы, как делал до этого уже множество раз, перед разными посетителями. Однако в ящике с красногрудыми плодоедами, которых вязальщики мушек называют «индейской вороной», не оказалось ни одной тушки взрослого самца.
С колотящимся сердцем Адамс выдвинул следующий ящик. Пусто. Еще один. С тем же результатом. За исключением одной тушки, завалившейся в самый дальний угол, от этого вида остались только тушки молодых птиц, еще не отрастивших вишнево-оранжевых перьев на грудке.
Немедленно была объявлена чрезвычайная ситуация, и все сотрудники Тринга рассыпались в поисках возможных пропаж. Проверив остальных птиц с ярким оперением из семейства котинговых в соседних шкафах, обнаружили еще больше пустых ящиков. Отсутствовало множество экземпляров ошейниковой котинги. Когда распахнули шкаф, в котором хранилось семейство трогонов, к которым относится гватемальский квезал, то и там были пустые ящики. Когда проверка дошла до райских птиц, оказалось, что пропали десятки тушек, – и среди них пять, отловленных самим Уоллесом. Остались только невзрачно окрашенные самки.
Пришлось звонить в хартфордширскую полицию и сообщать, что дело о разбитом окне придется открывать вновь.
В течение следующих недель были просмотрены все полторы тысячи шкафов и выдвинуты многие тысячи ящиков. Безутешные хранители коллекции были в шоке: пропали двести девяносто девять птиц, шестнадцати разных видов. Еще рано было говорить что-то конкретное, однако чувствовалось, что преступление не имело никакого отношения к науке, – одержимый орнитолог, пытающийся собрать полную коллекцию, видов забрал бы и самок, и неперелинявших молодых птиц. Поиск продолжался, и стало понятно, что, кем бы ни оказался вор, он охотился за экзотическими птицами со сверкающим оперением.
Однако, кому бы могло понадобиться столько мертвых птиц?
Сержанту уголовной полиции Адель Хопкин, отправившейся в музей, этот вопрос поначалу показался смешным. Адель проработала в полиции почти двадцать лет, став следователем за несколько лет до ограбления музея. Это была мать-одиночка с каштановыми волосами до плеч, с мягкими манерами, но проницательная и требовательная, – у нее был опыт и службы в штатском, и участия в операциях под прикрытием. Адель довелось поработать и в отделе по борьбе с наркотиками, и быть занятой в программах обеспечения районной безопасности по защите уязвимых слоев населения от притеснений и мошенничества. Сейчас, будучи сержантом уголовной полиции, она руководила командой полицейского участка графства Хартфордшир, занимаясь расследованием краж со взломом, грабежей и разбойных нападений.
В самом музее Адель была нечасто, хотя жила поблизости. До сообщения о краже она никогда не слышала об Альфреде Расселе Уоллесе и плохо понимала важность значения орнитологической коллекции Тринга. Тем не менее, ей было ясно, что из-за упущенного времени, которое понадобилось музею на обнаружение преступления, расследование будет сложным. Кем бы ни был преступник, у него была хорошая фора: если бы какому-то ученому не понадобились тушки красногрудого плодоеда, еще неизвестно, сколько бы времени прошло, пока кто-то заметил, что чего-то недостает.
Записи с камер наблюдения хранились всего двадцать восемь дней, а со времени кражи прошло уже тридцать четыре. Однако, как не было грустно признать, Адель сомневалась, что записи могли бы помочь раскрыть преступление. В самом Тринге особого видеонаблюдения не велось, и на всей дороге от станции до города камер тоже не было. «У нас там на протяжении шести километров нет вообще ничего», – подвела итоги Адель.
Не были ясны ни мотивы вора, ни метод, которым он действовал. Всех птиц украли сразу, или воровали на протяжении месяцев и даже лет? Последний раз полную инвентаризацию коллекции проводили лет десять назад. Преступник был один, или их было несколько? Они приехали на машине или добирались пешком? Может быть в деле замешана преступная организация? Криминальная сеть, известная под разными именами, – «Ирландские путешественники», «Раткильские бродяги», «Банда мертвого зоопарка», – в течение многих лет совершала серийные ограбления музеев по всему миру, включая Великобританию, похищая рога носорогов и китайский нефрит.
Вначале Адель подозревала внутреннее преступление, – что кто-то из музейных работников выносил ценные экспонаты в карманах, по нескольку штук за раз, но быстро отбросила эту гипотезу. В опросах сотрудников Тринга было видно, насколько сильно те переживают пропажу.
Адель попросила показать ей разбитое окно. Полиция его осматривала, когда заводили дело, но следователь захотела взглянуть еще раз сама.
Окно находилось примерно в двух метрах над землей. Достаточно высокий человек мог бы, подтянувшись, залезть в него, но это было непросто. Адель внимательно осмотрела пространство под окном, и ее взгляд упал на сетку, натянутую, чтобы ловить отваливающуюся штукатурку и мусор с крыши. Свесившись вниз, Адель нашла среди битого стекла кусок латексной перчатки и стеклорез. Один из осколков был испачкан в крови. Упаковав улику, которую пропустили коллеги, Адель отослала ее в государственную судебную лабораторию.
Пока Адель обследовала место преступления, музей начал осознавать масштабы кражи и необходимость сообщения о ней широкой публике. Это был позорный удар, – утрата такого большого количества неповторимых образцов создавала огромный пробел в научных данных. Легкость, с которой было совершено преступление, еще сильнее все ухудшала.
Вместе с подсчетом утраченных экспонатов у сотрудников Тринга росло чувство, что они не справились со своей ролью стражей науки. Тяжелее всего воспринял кражу Марк Адамс, считавший себя и своих сотрудников всего лишь звеном в многолетней цепи хранителей коллекции, которым были доверены образцы. Они не оправдали этого доверия.
Однако, Тринг не в первый раз подвергся разграблению.
В 1975 году у входа в музей появился мужчина в инвалидном кресле, который хотел встретиться с хранителем коллекции птичьих яиц. Мужчину звали Мервин Шортхаус. По словам Шортхауса, он стал инвалидом после несчастного случая с электричеством на работе, и теперь в его жизни осталась одна радость, – птичьи яйца. «В музее его пожалели», – вспоминал Майкл Уолтерс, ответственный за коллекцию птичьих яиц в Тринге, и разрешили доступ. За следующие пять лет Шортхаус успел навестить Тринг восемьдесят пять раз, пока один из кураторов что-то не заподозрил, и не выследил, как тот потихоньку прячет яйца в карман. Полиция задержала Мервина на выходе из музея. В его мешковатой одежде, – а также в машине, – было обнаружено пятьсот сорок яиц. Еще десять тысяч яиц оказались у него дома. Выяснилось, что «несчастный случай с электричеством», в результате которого Шортхаус стал инвалидом, тоже произошел во время кражи, когда Мервин попытался срезать кабель с высоковольтной линии.
Во время суда обвинение жаловалось на «неисчислимый ущерб, нанесенный части национального наследия» и предоставило доказательства, что Шортхаус продавал украденное в частные коллекции, убирая все опознавательные знаки, чтобы замести следы. Шортхауса приговорили к двум годам заключения. Уолтерс же провел следующие двадцать пять лет до конца своей карьеры, пытаясь компенсировать урон, нанесенный целостности коллекции.
Другое печально известное дело началось тем, что полковнику Ричарду Майнерцхагену за незаконный вынос образцов попытались запретить доступ в Орнитологический зал Британского музея. Однако Майнерцхаген был офицером, отличившемся на службе в Леванте во время Первой Мировой войны, а также весьма активным орнитологом и птицеловом. Он сумел убедить лорда Уолтера Ротшильда отменить этот запрет. Всего лишь восемнадцать месяцев спустя полковник снова получил доступ в музей, и следующие тридцать лет смотрители продолжали подозревать, что тот крадет птиц. После смерти Майнерцхагена в 1967 году вся его коллекция, размером в двенадцать тысяч образцов, была передана музею. И еще несколько десятков лет научная общественность не догадывалось, что на самом деле затеял Майнерцхаген. Пытаясь придать себе, как знаменитому коллекционеру, больше веса, он подменял бирки птиц, собранных другими орнитологами, на фальшивые ярлычки со своим именем, и обманным путем присваивал себе их открытия. Факт, что ему удалось такое провернуть, поставил под сомнение достоверность бесценных биографических данных на бирках многих видов. Но в тот раз хотя бы ничего не пропало.
Доктор Прис-Джонс, ответственный за коллекцию птиц музея, последние двадцать лет провел впечатлающее количество времени в попытках оценить степень полковничьего мошенничества. Кроме того, он знал о серии краж птичьих тушек из музеев, хранители коллекций которых не спешили придавать случившееся огласке. В период с 1998 по 2003 годы Хендрикус ван Лёвен, работающий дезинсектором в австралийском музее, украл более двух тысяч черепов и скелетов. Благодаря работе он получил неконтролируемый доступ к коллекции в ночные часы, и этим воспользовался. Совсем недавно птичьи тушки были похищены из Музея естественной истории в Штутгарте, – в основном, из семейства котинговых. Вор так и не был найден, и, как часто бывает в таких случаях, кражу замолчали.