Лонг был в хорошем расположении духа и болтал о всяких мелочах, пока мы шли по улице в поисках ланча. Я прислушивался вполуха, но в конце концов не выдержал и взорвался:
– Лонг, я думаю, вы были со мной честны, но все равно такое ощущение, что вы чего-то недоговариваете! У этого всего слишком много этапов! Он посылал вам фотографии! Он просил вас их рассылать! Он просил вас принимать переводы и дальше отправлять деньги ему!
Я украдкой взглянул на Лонга. Он смотрел на мостовую, засунув руки в карманы куртки, пока мимо нас проносились машины и коляски.
– Даже если вы были таким доверчивым и настолько боготворили Эдвина, – продолжил я – было столько моментов, когда разумный человек остановился бы и спросил, что вообще происходит? Вы же не дурак. Вы очень умный и талантливый человек!
После длинной паузы, когда мы прошли целый квартал, он сказал:
– Я знаю, у вас вообще не должно быть причины мне верить, потому что все это звучит так… нелогично.
Его голос был очень тихим.
– Я чувствую себя в этой ситуации так безнадежно. Я ничего не утаиваю, но такое ощущение, будто я заперт в клетке. Все, что я скажу, совершенно неважно.
– Нет! – парировал я. – Ничто не безнадежно. Ваши слова имеют значение. Например, за прошлый год я слышал от двух человек, будто вы говорили, что у вас полно красногрудого плодоеда. И я не знаю, как к этому относиться, сомневаться в их словах, или сомневаться в вас. Я всего лишь пытаюсь…
– Добраться до истины, – тихо подсказал он.
– И что я теперь должен делать с этим знанием? – спросил я.
– Да что хотите.
– Но это правда?
– Да, – казалось, что он съеживается у меня на глазах, его голос становится тише, а шаги замедляются.
– И много у вас красногрудого плодоеда?
– Да… у меня все еще остались некоторые посылки, которые я должен был продать.
Он словно немного приоткрыл дверь, и я со всей силы ломанулся туда.
– Сколько?
– Мм… где-то сто десять штук, наверное?
– Птиц?! – воскликнул я.
– Нет, только перьев.
– Какого вида? – спросил я, стараясь сохранять самообладание.
– Granadensis. Pyroderus scutatus scutatus. Pyroderus scutatus occidentalis. Мне кажется, их было около ста десяти. Где-то от ста до ста двадцати.
– Но уже 2015 год! Что у вас было четыре года назад?
Ему совершенно точно было плохо. Я знал, что он голоден, но продолжал гнать его вперед, не соглашаясь на предложения ресторанов, потому что мне не хотелось упускать момент.
Он вздохнул.
– Сложно посчитать точное количество, потому что в каждой посылке их было немного. И я не считал эти посылки, ну, сколько там посылок и сколько в них перьев. Я не помню, сколько из них я продал. Мне кажется, я продал примерно половину, и где-то половина осталась.
Я понял, что у него в голове есть некая цифра, которую он изо всех сил старается не упоминать.
В конце концов, после долгих уговоров, он оценил общее количество перьев в цифру от десяти до восьми сотен.
Мы зашли в «Аракатаку», в дорогой скандинавский ресторан примерно в полутора километрах от галереи. В других обстоятельствах я бы пошел в такой ресторан только в особом случае, – сколько может быть в жизни шансов попробовать жареные селедочные язычки или морской черенок с капустой? Но Лонг в любой момент мог признаться в том, что еще не говорил ни одной живой душе. Сам акт признания означал, что ему придется расстаться с легендой, которой он утешался все эти годы, – что сообщество вязальщиков мушек незаслуженно пятнало его репутацию, обвиняя в преступной связи с Эдвином. Наконец-то он начал осознавать неприятную правду, что именно они имели в виду.
Официант ушел, приняв наш заказ. Я наклонился к Лонгу и спросил, наверное, уже двенадцатый раз за эти выходные, сколько тушек Эдвин ему прислал на продажу. В первые два дня он твердо отвечал, что всего три или четыре, но после того, как он признался, я должен был спросить:
– Так сколько тушек, Лонг? Десять? Или, может быть, пятьдесят?
– От десяти до двадцати, – его голос был едва слышен за звуками норвежской поп-музыки. – Но точно даже не близко к пятидесяти.
Я откинулся на спинку дивана. В зависимости от вида, стоимость двадцати тушек могла варьироваться от двадцати до ста двадцати пяти тысяч долларов. Если выдергивать эти перья и продавать поштучно, сумма будет только расти. Стоимость перьев красногрудого плодоеда, – судя по всему, плата Эдвина за посредничество, – составляла более семи тысяч.
Глядя мне в глаза, он пытался понять, что я думаю.
– Лонг, вы понимаете, что придется их мне показать?
– Да, – вес его признания придавил нас так, что мир за пределами столика померк. Я поднял взгляд и увидел, что по его щекам текут слезы. Смутившись, он попросил прощения и убежал в туалет.
Когда он наконец вернулся, официант уже принес наш заказ и поставил передо мной большого краба с дыркой в панцире. Лонг уставился невидящим взглядом в тарелку с рыбой монахом и хеком. Ни у кого из нас не было аппетита.
Мысленно я вернулся к нарочитому оживлению Эдвина во время нашего разговора в Дюссельдорфе, когда он решительно заявил, что Лонг ни в чем не замешан, но затем усмехнулся, соглашаясь, что дело его друга «выглядит скверно». Я вспомнил, что после нашей встречи Эдвин сразу же написал Лонгу, советуя тому поговорить со мной.
– Что Эдвин сказал мне ответить? – спросил я. – Он просил мне соврать?
– Он сказал, что вы мне не друг, мы не обязаны становиться друзьями. Он сказал, что «мы ему ничего не должны», и что вы должны оплатить мне еду и все остальное.
Я рассмеялся.
– Куда вы спрятали перья перед моим приходом?
– Я просто убрал их в коробку.
На обратном пути в Аскер мы почти не говорили друг с другом. Мне предстояло увидеть то, что я искал годами, но я чувствовал не радость победы, а беспокойство. Что станет с Лонгом, если я расскажу Адель, какую он играл в этом роль? Когда мы вышли на станции Бондиванн, уже совсем стемнело. Пока мы шли через лес, Лонг еле волочил ноги, как будто я мог передумать, или на него мог упасть метеорит и избавить от необходимости показывать мне перья.
На половине дороги я спросил, как он себя чувствует. Лонг остановился перевести дух. Он был в неплохой форме, но сейчас выглядел измученным.
– Я чувствую себя опустошенным.
Из своей квартиры Лонг вынес небольшой альбом для марок, с серой полупрозрачной обложкой и с надписью по-японски. Мы думали посидеть в каком-нибудь баре в Аскере, чтобы проглядеть его, но я не мог заставить себя ждать.
Под ближайшим фонарем у города я открыл альбом и увидел перья, разложенные, словно марки. Пять рядов на страницу, с пластиковыми обложками, защищающими перья, которые сверкали на черной подложке, словно крошечные оранжевые, бирюзовые и сапфировые драгоценности. Только на первой странице было более пятидесяти перьев красноперого плодоеда и ошейниковой котинги.
Пытаясь скрыть охватившее меня возбуждение, я вытащил телефон и сфотографировал каждую страницу, приблизительно подсчитывая количество перьев. Перелистывая страницы, я думал о цепочке событий, которая привела меня к этому моменту. Сотни лет коллекционирования экспонатов, юношеская любовь к вязанию мушек, обернувшаяся чем-то катастрофическим, тщательно спланированная кража и случайная встреча со Спенсером на реке в Нью-Мексико. В то же время я осознал, что смотрю на ничтожную долю того, что считалось в Тринге пропавшим. Всего альбома едва бы хватило, чтобы собрать одну птицу.
Я вернул альбом Лонгу.
Мы отправились искать, где бы выпить, и я спросил его, каково это было, – все это мне показать.
– Так скверно я не чувствовал с тех пор, как умерла мама, – после долгой паузы признался Лонг. Он сказал, что теперь ему неприятно даже смотреть на эти перья, и он хотел бы от них избавиться.
Может быть, я заберу их с собой, чтобы вернуть в Тринг? Я улыбнулся. Прилетев сюда, я надеялся вернуться с чемоданом птичьих тушек, снабженных бирками. Как бы мне не хотелось отправить в музей альбом, я отказался, ответив, что это должно быть его решение.
– И что музей с ними сделает? – спросил он с надеждой.
– Скорее всего, ничего. Положит в какой-нибудь ящик, где он будет лежать и после того, как нас обоих не станет.
24Исчезнувший Микеланджело
Через несколько месяцев после моего возвращения Лонг написал, что его учеба катится под откос. Со времени нашего разговора ему казалось, что «источник его внутренних сил» словно бы пересох. Ему было стыдно, что он поддался увлечению, имевшему такую темную изнанку. Однако, когда я спросил, отправил он перья обратно в музей, Лонг ответил, что пока у него не было времени. Я начал беспокоиться, что он так и не сможет освободиться от их притягательной силы. Даже в этом случае я не собирался сообщать Адель о моей находке. Лонг совершил свою долю ошибок, однако меня тревожило, что он сильнее страдал от последствий кражи из Тринга, чем сам Эдвин.
Эдвин воспользовался им, буквально подставил, так что любой, кто заинтересовался бы преступлением, нашел бы большой жирный крест, отмечающий кого-то еще. Зачем Лонг что-то выкладывал на форуме от его имени? Зачем надо было отправлять тушки в Норвегию, чтобы потом уже Лонг пересылал их покупателям? Зачем еще просить Лонга о пересылке денег через PayPal, как не для того, чтобы подготовить козла отпущения? Эдвин просто создавал вокруг друга, который его боготворил, дымовую завесу, чтобы было легче сбежать, прихватив деньги.
Что за человек мог так поступить? После моего разговора с Лонгом, который был явно подстроен Эдвином, у меня появилось еще больше сомнений в его диагнозе. Был ли он и вправду симулянтом?
Моя первая попытка поговорить об этом с доктором Барон-Коэном быстро закончилась: он объяснил, что по понятным этическим причинам, он не вправе обсуждать подробности этого дела без разрешения Эдвина. Однако, когда я спросил его, может ли кто-то, теоретически, симулировать синдром Аспергера, он ответил, что в конечном итоге диагноз зависит от клинических оценок.