Я хотел предпочесть вежливый ответ очевидному, но выбор занял у меня какое–то время.
— Я играю в теннис, — в итоге выдал я. — Мне говорили, что удар слева у меня сносный, однако на подачу стыдно смотреть. Командные игры меня никогда не привлекали, должен признаться. Я всегда предпочитал проверять свои личные способности — в одиночестве или соревнуясь с другими. Атлетика, фехтование, плавание, что–то в этом роде.
Если он садился на любимого конька, его невозможно было остановить. Как я узнал впоследствии, он мог часами говорить о преимуществах спортивного образа жизни — не только для себя, но и для общества в целом, поскольку активные упражнения должны способствовать развитию духа соревновательности. Его увлеченность показалась мне забавной и довольно необычной, поскольку эта сторона жизни меня лично никогда особо не интересовала. И хотя я был в неплохой физической форме, небеса меня благословили прекрасным сложением и, несомненно, самым надежным телом в истории человечества, я никогда не считал необходимым придерживаться какого–то режима. Единственное упражнение, которое я регулярно выполняю — пешие прогулки, ибо машина имелась у меня лишь однажды в жизни, и я так и не смог к ней приспособиться, а общественный транспорт я нахожу малоприятным.
Мы немного поговорили о Селин и нашем путешествии в Мадрид, не вдаваясь в подробности того, чем вызвана эта необходимость попытки восстановить супружеское единение, но он быстро потерял интерес к теме и за бренди снова ушел в свои мысли. Когда мы спросили о предмете его раздумий, он объяснил, что беспокоится насчет лекции, которую читает завтра в Сорбонне[44].
— Это кульминация последних лет моей жизни, — сказал он, ненадолго отложив сигару и оживленно жестикулируя. — У меня есть идея, которую я хочу донести до людей завтра на лекции, и если ее хорошо примут, то я займусь самым необычным проектом в своей жизни.
Я с некоторым интересом посмотрел на него.
— Вы можете рассказать нам сейчас? — спросил я. — Или будете хранить секрет до завтра? Не забывайте, мы к этому времени будем уже на полпути в Мадрид и можем так ничего и не узнать.
— О, вы обязательно об этом услышите, Матье, — быстро сказал он. — Я не сомневаюсь в успехе. Разумеется, при условии, что и другие сочтут это хорошим замыслом. Понимаете… — Он склонился через стол, мы с Селин последовали его примеру, уместно образовав тройку заговорщиков. — Пару лет назад один из правительственных департаментов поручил мне изучить различные методики развития физической культуры с тем, чтобы пересмотреть учебный план спортивных занятий в наших школах. Задание было несложное, но оно увлекло меня, поскольку я всегда интересовался разнообразными способами сохранения здоровья, практикуемыми в различных странах земного шара. В итоге я исколесил всю Европу, познакомился с людьми, разделявшими мои воззрения, и в конечном счете пришел к тому, о чем и буду говорить завтра. К этой лекции. Вы, разумеется, наслышаны об Олимпийских играх?
Я посмотрел на Селин, которая, очевидно, ничего об этом не знала, и уклончиво пожал плечами.
— Я что–то слышал о них, — осторожно сказал я, поскольку мои познания в их истории и идеалах были весьма поверхностны. — Они проводились в Древней Греции, если я не ошибаюсь? Где–то за 100–200 лет до нашей эры?
— Почти, — улыбнулся он. — Вообще–то их начали устраивать примерно за 800 лет до рождества Христова, так что вы ошиблись всего на тысячу лет. А окончательно они прекратили существование примерно в IV веке, когда Римский император Феодосий I издал указ, запрещающий их проведение. — Его глаза оживились, он начал сыпать именами и датами. — Разумеется, Олимпиада не была полностью забыта за эти четырнадцать веков, — сказал он. Его эрудиция сияла и затмевала как наше невежество, так и наше присутствие за столом. — Вы, конечно же, знаете об играх по упоминаниям у Пиндара[45]. — Я не знал, но был готов принять это на веру. — Разумеется, о возрождении игр говорят уже давно. В Англии я познакомился с одним человеком, доктором Уильямом Пенни Бруксом — возможно, вы о нем слышали, — который основал Олимпийское общество Мач Венлока[46]. Оно привлекло некоторый интерес, но, по–видимому, финансировать эту идею никто не пожелал. Были и другие, разумеется, — Мутц, Куртиус, Заппас[47] в Греции. Но эти проекты не были международными и потому провалились. Вот об этом–то я собираюсь говорить завтра в Сорбонне. Я намерен предложить проведение современной Олимпиады с участием и финансированием многих стран; она станет не только триумфом личного мастерства и спортивных достижений, но также поможет объединить страны мира и стать основой позитивного сотрудничества. Матье, Селин, — тут он прямо засиял от возбуждения, — я собираюсь возродить Олимпийские игры.
Наш брак распался. Мы недолго пробыли в Мадриде, прежде чем стало ясно, что мы не можем забыть о моем опрометчивом поступке, и мы с Селин — по–дружески, но без сожалений — решили разойтись. Я с немалой горечью наблюдал финал этого брака, которому наконец решил посвятить остаток если не моей жизни, то, по крайней мере, жизни Селин, и я проклинал себя за неспособность хранить верность одной женщине и поддерживать здоровые, счастливые отношения. Я умолял об еще одном шансе, но она во мне разочаровалась и так и не смогла простить предательства. Когда мы расстались, я был безутешен и отплыл из Испании в Египет, где какое–то время инвестировал строительство дешевых жилых домов в Александрии — непривычная для меня сфера деятельности, поскольку я редко изменял миру искусства. На этом я заработал немало, ибо город процветал и испытывал острую нехватку нового жилья; продав свою долю, я получил прибыль почти в два миллиона драхм — большие деньги по тем временам. На эти деньги, если обращаться с ними аккуратно, можно прожить целую жизнь.
Я снова встретился с бароном де Кубертеном лишь спустя три года после нашего совместного обеда, но все это время с интересом следил за его деятельностью по газетам. Первая лекция в Сорбонне получила позитивный отклик аудитории, хотя об этом лишь упоминалось в прессе, затем я услышал, что он вместе с Селин отправился в Америку, среди прочего — на встречу с представителями университетов «Лиги плюща»[48], чтобы пробудить интерес к современным Играм. По–видимому, сестра стала его секретарем и была столь же увлечена его работой, как и он сам. В Сорбонну он вернулся в 1894 году — тогда–то и было принято окончательное решение о проведении Игр; в совещании приняли участие посланники двенадцати стран, он был назначен генеральным секретарем, а президентом стал грек по имени Деметриус Викелас[49].
— Я хотел отложить проведение Игр до 1900, — говорил мне он несколько лет спустя. — Мне казалось, что было бы символично встретить новый век новой Олимпиадой, но победило большинство — одиннадцать голосов против одного. Большинство делегатов закусили удила и стремились побыстрее приступить к делу. Я работал над этим проектом долгие годы, мне спешить не хотелось. Незачем портить то, чему я посвятил значительную часть моей жизни.
Он ратовал за то, чтобы Игры проводились в Париже, но Викелас одержал над ним победу, настояв на том, что Олимпиада должна проходить в Афинах, где она когда–то и началась. Достигли соглашения, что игры будут проводится каждые четыре года, и первые современные Олимпийские игры должны состояться в апреле 1896–го. Незамедлительно завертелись шестерни сложного механизма планирования.
Снова приехав в Париж, я попал на прием в честь возвращения флейтиста Журе из его триумфального тура по Америке, и на лужайке перед домом увидел Пьера — он беседовал с парой моих знакомых. Я подошел к ним, протянул руку ему, он тепло пожал ее, точно мы были старыми друзьями.
— Не припоминаю, чтобы мы с вами встречались, сударь, — тем не менее сказал он, представляясь будто в первый раз. — Пьер де Фреди.
Я рассмеялся, несколько смутившись и удивившись, что он не помнит о наших былых семейных связях.
— Вообще–то встречались, — ответил я. — Вы не припоминаете обед в Париже несколько лет назад, в вечер перед вашей первой лекцией в Сорбонне? — Он с сомнением посмотрел на меня и нервно погладил усы. — Я был с вашей сестрой, — добавил я.
— С моей сестрой?
— Селин, — напомнил я ему. — Мы были… ну, мы были женаты в то время. Я был вашим зятем. Полагаю, и по сей день остаюсь им, поскольку мы не разведены.
Он всплеснул руками — с некоторой манерностью, которую я подчас в нем замечал.
— Разумеется, — вскричал он, широко улыбаясь. — Стало быть, вы — мсье Заилль, не так ли?
Его неуверенность свидетельствовала о том, что Селин нечасто упоминала обо мне.
— Матье, — сказал я, — прошу вас.
— Конечно–конечно. — Медленно кивнув, он задумчиво посмотрел на меня и мягко повел в сторону. — Вообще–то я припоминаю тот вечер. Уверен, я рассказывал вам о своих планах, об Играх, верно?
— Рассказывали, — подтвердил я, с удовольствием вспоминая его энтузиазм. — Говоря по правде, хотя в то время ваши идеи меня заинтриговали, я посчитал их слишком утопичными и сомневался, что вам удастся воплотить их в жизнь. Я не верил, что у вас что–то получится, но с интересом следил за вашими приключениями по газетам. Вас можно поздравить с успехом.
— В самом деле, вы так считали? — спросил он, засмеявшись. — Нет, действительно? Так мило с вашей стороны интересоваться…
— А что с Селин? — быстро спросил я. — Я полагаю, вы часто видитесь.
Прежде чем ответить, он еле заметно пожал плечами.
— Она сейчас в Париже, со мной. Ее заинтересовали Игры и, должен признать, она стала для меня незаменимой помощницей. Ее советы и поддержка, не говоря уже о ее талантах хозяйки, очень важны для меня. Мы поистине стали близкими братом и сестрой, как никогда раньше. Вы причинили ей боль, понимаете, мсье Заилль, — довольно высокомерно добавил он.