Возвращаясь с Садового Острова, он заметил Александра, Альбера и Жозефа, которые сломя голову удирали от разъяренной толпы.
«Как бы мне пригодилась эта лошадка! — подумал Смит, скрывавшийся за выступом скалы, когда увидел гигантского коня, на котором скакал Александр. — Ах, да ведь это хозяин пироги! Отлично! Он бежит со своими дружками к реке… Туда, где должна была бы находиться пирога… Но ее там нет, дорогие мои! Если им нужна лодка, то мне нужна лошадь… Расскажу им какую-нибудь небылицу… Они слишком торопятся и разбираться не станут».
И действительно, мошенник с обычной своей самоуверенностью разыграл комедию, которую мы описали в конце третьей главы, и получил лошадь Корнелиса.
Сидя верхом на этом несравненном скакуне, который мог не бояться никакой погони, Смит еще решил потешиться над преследователями: те приняли его за Александра и попытались, но тщетно, отрезать ему путь к отступлению.
Спустя несколько минут он увидел следы фургона, который увозил Клааса и двух женщин, и нашел книгу, содержавшую полный отчаяния призыв госпожи де Вильрож.
Преследователи были сбиты с толку сначала исчезновением трех европейцев, а потом и маневром Смита. Но вскоре они опомнились. В краале еще были и другие лошади. Оседлать их было делом одной минуты, и тотчас началась бешеная погоня. Ею руководили Питер и Корнелис. По следам беглеца несся целый эскадрон.
Питер и Корнелис были уверены, что имеют дело со своим врагом, и поклялись взять его живым или мертвым. А в их устах такая угроза не была пустым бахвальством, они были способны на все. Эти забияки и драчуны могли бы преследовать свою жертву хоть до самого Кейптауна.
А у Смита был, по-видимому, один из его удачных дней. Разбойник даже не подозревал, какая гроза собралась над его головой в тот момент, когда Клаас оказал ему такой грубый прием.
Но тут он услышал крики:
— Смерть Сэму Смиту! Смерть грабителю!
Он сообразил, насколько серьезно его положение, дал шпоры коню и полетел в сторону леса, который начинался километрах в двух к югу.
Преследователи боялись, что беглец скроется, и сразу удвоили свои усилия, понукая своих лошадей голосом я шпорами. Погоня вскоре приняла такой характер, что всякий европейский любитель бегов и скачек пришел бы в восхищение. И в самом деле: если наши современные спортсмены находят нечто притягательное в том, чтобы гнаться за животным, которое уже еле дышит и вот-вот будет взято, то как же должна быть захватывающа охота на человека! Скачка с препятствиями и повешение у финиша!
Как истый англичанин, у которого бьется сердце от одних только слов «Ипсом» и «Нью-Маркет»[143], Сэм Смит почти совершенно забыл, что в данном случае он находится на положении дичи и что ему нельзя дать себя обогнать, иначе к столбу финиша действительно будет прилажена намыленная веревка. Он наслаждался скачкой, как знаток и любитель.
— Гип-гип, ура! — кричал он, покусывая рыжеватые усы, покуда разъяренные охотники, которые его преследовали, вопили:
— Смерть! Смерть!..
Большая лошадь, умело ведомая всадником, еще была в полной силе, и Смит должен был вот-вот достичь леса. Еще несколько секунд — и он был бы вне опасности. Беглец уже перескочил через полосу низкорослого кустарника, как вдруг — резкий бросок, и всадник едва не вылетел из седла. Понимая, что лошадь, давно привыкшая ко всяким случайностям, вряд ли станет нервничать без причины, Сэм не стал ее наказывать, что было бы с его стороны непростительной ошибкой… Он ее огладил, успокоил и старался добром сломить ее упорство. Напрасный труд! Лошадь уперлась всеми четырьмя йогами, опустила голову и стала храпеть и фыркать.
Исступленные крики преследователей приближались. Смиту показалось, что его подстерегает новая опасность, и так как он не знал, какая именно, то она казалась особенно грозной. Однако хладнокровие не покидало его. Он зарядил карабин и уже собрался соскочить на землю, чтобы посмотреть, чего испугалась лошадь, когда кусты, на которые она уставилась, медленно раздвинулись и перед удивленными глазами беглеца предстал чернокожий, вооруженный луком, стрелами и большой связкой копий. Затем раздвинулся соседний куст, затем следующий, затем еще один, и потрясенный бандит увидел, что из зарослей выходит целый отряд вооруженных до зубов африканцев численностью в триста — четыреста человек. Какая-то фантасмагория! Удивление Смита было особенно велико еще и вследствие того, что сама местность, казалось, исключала возможность устроить здесь засаду или укрытие. Сэм был человек искушенный, он видал виды, он умел на примятой траве заметить еле уловимый след антилопы, но ему и в голову не приходило, что здесь укрывается столь многочисленное войско. Чтобы обнаружить черных воинов, нужен был инстинкт лошади, которую прежний владелец приучил к охоте за беглыми рабами.
Сворачивать в сторону было поздно, потому что воины быстро сманеврировали, и всякая возможность отступления была для Смита отрезана. Все делалось в полном молчании.
Смит был не робкого десятка, но и он затрясся, когда увидел быстрые движения этих людей, это множество пик, эти бесстрастные лица, глаза словно из белого фарфора, сверкающие зубы.
— Ну, вот я и попался! — пробормотал он с философским спокойствием. — Это было неизбежно. Либо меня повесят одни, либо меня съедят другие, — но я человек конченый. Однако добрая веревка все-таки лучше, чем тот вид смерти, который мне предложат негры. Быть повешенным еще куда ни шло… С этим порядочный человек может примириться… если у него не остается ничего иного… А вот, например, быть разорванным на куски, быть погребенным в чужих желудках и сойти в эту могилу вместе с гарниром из сладкого батата, — нет, это конец недостойный. Итак, сдаемся!
— Смерть! Смерть! — рычали приближавшиеся искатели алмазов.
— Вот, джентльмены! Вот! — воскликнул Смит и быстро повернул коня.
Но один из чернокожих, в котором нетрудно было узнать вождя, потому что на нем была пожарная каска и красный мундир английского генерала, поднял на пике связку шакальих хвостов и стал громко кричать.
Отряд снялся, как один человек, с четкостью движений, которая могла бы порадовать любого сержанта-инструктора королевской шотландской гвардии. Действуя с быстротой мысли, чернокожие бросились к бандиту, построились перед ним в два ряда, сделали полуоборот, и преследователи Сэма Смита увидели перед собой ощетинившиеся грозные пики. Не понимая, что происходит, Смит оказался в центре каре, рядом с вождем, который не переставал потрясать своим знаменем и в глазах которого не видно было ничего людоедского…
— Слезай с коня, — сказал он наконец на ломаном английском языке.
Приглашение было тем более своевременным, что, сидя на этом апокалипсическом коне, Смит был намного выше своих спасителей, счастливого вмешательства которых он все-таки никак понять не мог.
Приглашение было своевременным еще и потому, что в тот же миг прогремел выстрел, и всадник свалился с седла, ругаясь так, как умеют ругаться только матросы, да и то в минуту ярости.
— Ну, ничего! — ворчал он, легко поднимаясь и вытирая кровь с лица. — Эти подлецы отстрелили мне кусок уха!.. Но они дорого заплатят за такое повреждение моей физиономии.
Не успел он закончить, как выстрелы затрещали уже со всех сторон; впрочем, их единственным результатом был густой дым и оглушительный шум.
Смит смеялся, слыша, как свистят пули.
— Эти дураки, — сказал он в сторону, — еще разгорячены скачкой. Они даже не сочли нужным спешиться. К тому же стреляют они, прости господи, как бакалейщики. Ну-ка, покажем им, что может сделать хорошее ружье в хороших руках.
Он быстро вскинул свою двустволку и выстрелил из обоих стволов. Два человека сразу упали. Вопль бешенства сопровождал это падение. Черные ответили продолжительным победным воем и стали забрасывать нападавших копьями. Но тут вождь издал пронзительный свист, который для воинов был сигналом к отступлению. Отряд медленно и в полном порядке отступил в самую гущу зарослей.
Неожиданный поворот судьбы привел Смита в хорошее настроение, он снова стал ощущать радость жизни со всем опьянением человека, который чудом спасся от веревки и от вертела. Он еще не мог объяснить самому себе, почему именно освободители бросились между ним и его врагами, и ожидал, что скоро все объяснится. А пока что он расстреливал своих преследователей, как уток, со всем умением заправского охотника.
А нападавшие по вполне понятной причине не решались углубляться в заросли. Беспощадно истыканные стрелами и копьями, израненные пулями, они были вынуждены начать отступление, которое закончилось бегством.
Негритянский вождь, счастливый этим успехом пыжился и вертелся в своем пунцовом мундире и в пожарной каске, по-видимому ожидая, что европеец скажет ему что-нибудь приятное.
А Смит догадывался, что обязан своей жизнью какому-то недоразумению. Он молча стоял под перекрестными взглядами своих освободителей и не знал, как быть.
— Что же это, — сказал наконец вождь черной когорты, — белый уже не узнает батоков? Неужели он забыл своего друга Магопо, вождя воинов с Замбези? А Магопо хорошо помнит белого, который спас ему жизнь, застрелив слона. Магопо держит свою память в своих глазах и в своем сердце, ибо благодарность — добродетель черных людей.
Смит почувствовал, что спасти его может только смелость. За то время, что он слонялся по лесам и долинам, разбойник успел достаточно освоиться с разными наречиями, чтобы понять все, что сказал вождь.
«Похоже, — подумал он, — что я ухлопал слона и спас этого доброго человека от смерти. Не будем углубляться в лишние подробности и не будем многословны».
— Да, вождь, — сказал он, — я тебя узнаю, ибо я сохранил о тебе воспоминание как о человеке неустрашимом и добром. Тебе угодно вспомнить, что я спас тебе жизнь — что ж, благодарю за это. Но недостойно белого человека напоминать об услуге, которую он оказал. К тому же ты вполне меня вознаградил, и я — твой должник. Магопо — великий воин, а батоки — храбрецы.