Вздох облегчения, который можно было бы принять за вздох бизона, вырвался из груди Клааса. Бур улыбнулся и, подобно великому сиракузскому математику[146], воскликнул:
— Есть!
Он узнал молочай эвфорбию, опасное растение с острыми колючками, которое дает одновременно и масло и сок, таящие смерть для людей и животных. Он внимательно всмотрелся в скалы, измерил на глаз расстояние, сделал чуть недовольную гримасу, заметив, что оттуда слишком близко до расположения его врагов, затем со свойственной ему беспечностью пожал плечами, как бы говоря: «Все устроится. Посмотрим».
Затем он вернулся в переднюю часть фургона, которая служила ему жильем. Он вышел оттуда через несколько минут, держа в одной руке два крупнокалиберных револьвера, а в другой — бурдюк с буйволовым жиром. Хорошенько осмотрев оба револьвера и патроны, он убедился, что все в порядке, однако пробормотал:
— Не люблю я эти игрушки! Их почти не чувствуешь в руке. Хорошо стрелять из них невозможно. Кроме того, не люблю я эти пули — они не толще мундштука. Глубоко они не входят. Они расплющиваются, как монета, а выбить человека из строя они не могут… То ли дело доброе ружье и пульки восьмого калибра, да еще если к ним подбавлено немножко олова… Вот когда можно поработать! Но ведь у меня выбора нет, ничего не поделаешь… Сегодня ночью мне мое верное ружье служить не может. А эти бараньи ножки — это, как-никак, двенадцать выстрелов… Ладно, довольно болтать. Вот и солнце заходит. Приготовимся…
Он закрыл заднюю дверь фургона на засов и через деревянную перегородку обратился к обеим женщинам:
— Если вы услышите кое-какой шум, не пугайтесь. Я попытаюсь сделать все, чтобы вырваться отсюда.
Никакого ответа.
— Вы меня слышите, сударыня? Не бойтесь: вам ничто не грозит.
Обе пленницы хранили презрительное молчание.
— Ладно, ладно! — проворчал Клаас и ушел. — Потом посчитаемся. Клянусь, Корнелис и Питер были правы! Черт меня побери, если я не заставлю себя слушать! Надо было опрокинуть фургон в речку и подмочить бочонок с порохом, хотя бы даже погибли эти две тигрицы.
Ночь наступила сразу, без сумерек. Она, как черное покрывало, свалилась на реку, на долину, на лес. Клаас снял с себя кожаную куртку, шерстяную рубашку, разулся. На нем остались одни только узкие рейтузы. Тогда он вскрыл бурдюк, набрал полные пригоршни жира и обильно смазал себе лицо, туловище, руки и ноги и даже единственное свое одеяние.
— Вот так! — сказал он. — Хорошо! Теперь, если я даже попаду в засаду, черта с два им удастся схватить меня. Я выскользну у них из рук, как угорь, и никакая сила меня не удержит.
Он заткнул оба револьвера себе за пояс и прихватил кривой нож, похожий на мексиканский мачете[147]. Затем с легкостью, какой нельзя было и ожидать от такого увальня, он перескочил через забор и исчез, оставив фургон на милость божью.
По мере того как он приближался к месту расположения врагов, которые при фантастическом свете костров готовили себе ужин, шаг его замедлялся. Клаас взял свой нож в зубы, растянулся на траве и пополз с гибкостью кота, не дыша и производя не больше шума, чем змея, устремляющаяся в засаду. Он прокладывал себе дорогу руками среди сухой травы так, что не слышно было, как ломался сухой стебелек; он скользил по тропинкам, которые протоптали дикие звери, использовал всю свою ловкость сына природы и наконец добрался-таки до своих врагов. Одни лежали, другие сидели вокруг костра и жарили мясо, покуривая отвратительный табак, который здесь на вес золота.
Разговор шел оживленный, и говорили, разумеется, о создавшемся положении и о событиях, которых можно было ожидать назавтра.
— Нет, вы только подумайте, — сказал один, — этот чурбан хотел бы забрать себе весь клад!..
— Клад? А вы уверены, что он действительно существует, этот клад? — спросил какой-то скептик.
— Да вы с ума сошли! — загремел хор оптимистов. — Все только об этом кладе и говорят! Такое богатство! Можно было бы купить всю колонию!..
— А женщины?.. Там есть женщины, в фургоне. Когда повесим бура, мы женщин разыграем. На ножах.
— Я предпочитаю добрую пригоршню алмазов…
— А кто сказал, что эта скотина развозит настоящих женщин? Вероятно, это какие-нибудь голландские судомойки…
— Еще чего!.. Это чистокровные англичанки, друг мой. Настоящие леди. Вы видели, как он оберегал фургон, когда мы гонялись за Смитом?
— Это верно.
— Вы их не видали?
— Нет, но мне говорили Корнелис и Питер.
— Это его братья?
— Братья. Но они страшно злы на него.
— Ничего себе семейка! Братья, а готовы убить один другого!
— А вам-то что? Поделим их наследство!
— Смотрите на них! Вот они о чем-то горячо беседуют с миссионером, который свалился к нам на прииск несколько дней назад. По-моему, зловещая птичка.
Клаас, который невозмутимо слушал весь этот разговор, не оставлявший никаких иллюзий насчет намерений его врагов, повернул голову и действительно увидел его преподобие в обществе Корнелиса и Питера.
Вот они медленно отошли в сторону и остановились в самом конце освещенной кострами поляны. Клаас не потерял ни одного мгновения. Тем, кто только что выкладывал свои планы, он предоставил тешиться надеждой, хотя и придерживался особых взглядов на ее осуществимость, а сам пробрался к тому месту, где совещались три мерзавца.
Он не слышал первой части беседы, но вторая оказалась в высшей степени интересной.
— Что касается Клааса, — сказал его преподобие своим трескучим голосом, напоминающим завывание шакала, — то от него нам надо избавиться.
— Нет! — грубо возразил Корнелис. — Я не хочу, чтобы его убили. Он старший в семье, он всегда был нам хорошим товарищем, и его смерть…
— Да бросьте! — перебил его Питер. — Вы тоже начинаете заводить себе предрассудки, Корнелис. А я такой человек: если мне мешают, я не смотрю, родственник это или чужой человек. Бац! — и готово, его нет! По-моему, лучшего и придумать нельзя.
— Но Клаас вам не мешает.
— Он захочет четвертую часть клада. А я считаю, что лучше делить на три части, чем на четыре.
— Питер, вы сошли с ума! Вы говорите о трех частях… А вся эта орава, которая нас сопровождает?..
Его преподобие рассмеялся:
— Честное слово, я еще не видал такого дурака, как этот Корнелис!
— Послушайте, старый английский каналья, вам хочется, чтобы я сделал из вас котлету?
— Ну-ка, попробуйте, идиот! Скотина! Я вас не боюсь! Попробуйте-ка поднять на меня руку!
— А кто мне помешает?
— Вот это!
И лжемиссионер извлек из внутреннего кармана своего сюртука измятую грязную тряпку, отдаленно напоминавшую платок.
— Вы смеетесь?! — обиделся Корнелис.
— Вообще говоря, да. Но в данный момент я вполне серьезен, как человек, знающий местонахождение клада, который одинаково сводит с ума таких дикарей, как вы, и даже людей цивилизованных вроде меня.
— Неужели эта тряпка…
— Эта тряпка — карта местности, где закопаны сокровища кафрских королей.
Клааса, притаившегося за деревьями, подбросило, точно он получил заряд дроби в бок.
— Карта?.. Вы имеете карту? — задыхаясь, спросил Корнелис.
— Тише, животное! Вы хотите, чтобы нас услышали? Я не имею в виду делиться с ними…
— Но позвольте-ка, вы надеетесь при помощи этой тряпки найти…
— Я не надеюсь — я уверен.
— Тогда я, конечно, понимаю, что вам не хочется делиться с Клаасом и другими…
— Но как же вы ее раздобыли, эту тряпку?
— Благодаря великодушию Клааса.
— Нет, право же, брат сошел с ума.
— Позвольте! Дайте мне объясниться. Эту карту раздобыл для меня Клаас, но он этого и не подозревает!..
— Расскажите по порядку.
— Вот вам все в двух словах. Клаас только что убил наповал одного из тех крикунов, которые хотели напасть на фургон. Вы видели, как я бросился к этому человеку, якобы для оказания помощи…
— Но он в ней не нуждался, потому что Клаас стреляет метко.
— Верно. Бедняга и вздохнуть не успел, как был убит. А я достиг известного искусства в обшаривании карманов моих ближних. Я использовал это умение и на сей раз и в один миг взял на учет все наследство покойного. И в следующий миг я переложил содержимое его карманов в мои собственные. Я старался не пренебречь ничем, потому что у этих людей есть милая манера держать целые состояния в самых гнусных тряпках. И я не ошибся, с первого же взгляда узнав эту карту местности. Ведь ради нее, только ради того, чтобы завладеть ею, я целых три месяца тащился за французами. Не знаю, как она попала к тому чудаку, которого ухлопал Клаас. Важно, что сейчас она у меня.
— Если я не ошибаюсь, — заметил после минутного размышления Корнелис, — покойник, которого вы так своевременно обворовали, сам украл ее у того человечка, который кокнул американца Дика. Я очень хорошо помню, что, когда его носили на руках, один субъект шарил у него по карманам.
— Что из этого? Для нас сейчас самое главное — раскланяться с нашими скотами и, не задерживаясь, поспешить в те места, которые обозначены на карте.
— Скажите, — довольно наивно перебил его Питер, — а если бы нам взбрела в голову фантазия не допустить вас к участию в дележе?
Его преподобие медленно поднял свои вялые веки и уставился на Питера пронзительным взглядом укротителя.
— Вы этого не сделаете по двум причинам. Во-первых, вы оба неграмотны и без меня в этой карте не разберетесь.
— Во-вторых?
— Во-вторых, в одном из карманов убитого лежал заряженный револьвер системы «нью-кольт». Когда мы откопаем клад и вы попытаетесь надуть меня при дележке, я пристрелю вас обоих.
— Руку, ваше преподобие. Вы — мужчина!
— Итак, все ясно. Мы сию же минуту уходим отсюда, и пусть Клаас сам возится с этой оравой, когда кончится срок перемирия. Завтра на рассвете мы будем у водопада, то есть в нескольких шагах от цели.