– Экономить, наверно, приходится, – предположил я.
– Может, и так. – Он поболтал кофе в чашке. – Нет больше смысла ездить сюда по вашим скверным дорогам. Такую мелочевку я и по телефону могу принимать. Не я один, все коммивояжеры так говорят. Многие уже перестали приезжать – расходы на бензин не оправдываются. Даже колу почти нигде не купишь или вот кофе. Два дня его в этом заведении вообще не было, а сегодня появился, но мерзкий. – Он допил чашку одним глотком и слез с табурета, окончательно перестав улыбаться. – С чего это вы вздумали помирать на ходу? – Он положил на прилавок монету и добавил мне на ухо: – Все ведут себя так, словно им и не нужны никакие поставки. Пока, док. – Он вежливо кивнул Бекки и пошел к выходу.
– Майлс, – сказала Бекки, – как ты думаешь, может ли город – любой город – полностью отгородиться от внешнего мира? Отвадить всех, кто в него приезжает, сделать так, чтобы о нем забыли?
– Нет, – сказал я. – Не может.
– А дороги, Майлс? Они ведь и правда почти непроезжие. И этот торговый агент, и то, как выглядит город…
– Для таких действий нужны все жители до единого. Абсолютное единогласие, включая и нас.
– Нас и пытались включить.
А ведь она права, понял я, кладя на прилавок доллар.
– Надо выбираться отсюда. Мы уже видели всё, что требуется.
Мы прошли мимо моего офиса. В окне второго этажа значилась золотыми буквами моя фамилия – я не был здесь со вчерашнего вечера.
– Надо бы зайти повидать отца, – сказала Бекки, – но я не могу видеть, каким он стал.
Я просто кивнул на это и у публичной библиотеки предложил:
– Давай зайдем на минутку.
Мисс Уэйганд сидела у себя за столом, и я при виде ее улыбнулся с искренним удовольствием. Она работает здесь еще с моих школьных лет, когда я ходил сюда за книжками про Тома Свифта и вестернами Зейна Грея. Маленькая, седая и шустрая, она не вписывается в привычный образ библиотекаря. Разрешала разговаривать в читальном зале, лишь бы не слишком громко, и кресла у журнальных столов удобные, мягкие. Приятно посидеть там часок, поговорить с друзьями. Дети никогда не выводили ее из терпения – наоборот, интересовали, – и я в детстве никогда не чувствовал себя здесь посторонним. Я люблю мисс Уэйганд, и меня порадовало, что она тоже нам рада.
– Здравствуй, Майлс. Как приятно, что ты снова начал читать. – (Я ухмыльнулся.) – А ты, Бекки, как поживаешь? Передавай привет папе.
Мы тоже поздоровались, и я спросил:
– Можно посмотреть подшивку «Милл-Вэлли Рекорд» за июль этого года, мисс Уэйганд?
– Конечно.
Я предложил сходить за ней вниз, но она сказала:
– Нет, сидите, я сама принесу.
Мы сели в кресла у низкого столика. Бекки взяла журнал, я оглядел помещение. За другим столом сидел всего один пожилой читатель, что было опять-таки необычно. Мисс Уэйганд принесла из хранилища большой, в коленкоровом переплете том за июль-сентябрь 1976 года. Заметка из коллекции Джека была датирована 9 июля, но мы начали с предыдущего номера. На первой полосе не было ничего о гигантских плодах и профессоре Бадлонге. Я перевернул страницу: в левом верхнем углу третьей полосы кто-то аккуратно вырезал бритвой отверстие шириной в две колонки и длиной в пять-шесть дюймов. Больше в номере за 8 июля ничего не нашлось.
7 июля о загадочных плодах тоже не сообщали, но в нижнем углу первой полосы за 6-е число снова обнаружилось что-то недостающее – ширина три колонки, длина восемь дюймов. Так же обстояло дело с 5 июля, но там отверстие занимало всего две колонки.
Движимый не догадкой, а чем-то вроде интуитивного знания, я посмотрел на мисс Уэйганд. Деревянное, лишенное всякого выражения лицо и нечеловечески холодные, как у акулы, глаза. В следующее мгновение она уже улыбнулась, приподняла брови и спросила:
– Вам помочь чем-нибудь? – Точно такая же, какой я знал ее много лет.
– Да. Вы не могли бы подойти, мисс Уэйганд?
Другой читатель ушел, и в библиотеке остались только мы трое. Часы над столом библиотекаря показывали двадцать шесть минут первого. Подошедшая мисс Уэйганд смотрела на меня с вежливым интересом.
– Это ведь вы удалили все заметки о плодах, найденных здесь этим летом?
Она, пораженная таким обвинением, склонилась над изрезанной газетной страницей.
– Не трудитесь играть свою роль, мисс Уэй-ганд – или как вас там звать, – сказал я, поднявшись с места и глядя ей прямо в глаза. – Я знаю, кто вы.
Еще пару секунд она растерянно смотрела то на меня, то на Бекки, а потом бросила притворяться. Лицо мисс Уэйганд, которая двадцать лет назад впервые дала мне «Гекльберри Финна», стало совершенно чужим: у любой рыбы в море было со мной больше общего, чем у этого существа.
– Уверен, что знаешь? – бросила она, повернулась и пошла прочь.
Мы с Бекки тоже ушли.
– Даже она, – со слезами сказала Бекки через пару шагов. – Даже и мисс Уэйганд… О, Майлс! Сколько же их еще?
Я промолчал, и мы пошли к ее дому.
Глава тринадцатая
У дома Бекки стояла знакомая нам машина – синий, порядком выцветший «бьюик-сенчюри» 1973 года выпуска.
– Вилма, тетя Аледа и дядя Айра. Майлс, я туда не пойду!
Я пораздумал.
– В дом заходить не будем, но посмотреть на них надо, Бекки. – Она отчаянно затрясла головой. – Надо разобраться, что происходит – зачем же мы тогда возвращались? – Я увел Бекки с кирпичной дорожки – дальше мы пошли по траве, бесшумно. – Где они могут быть? – Бекки молчала, и я потряс ее за руку. – Скажи где. В гостиной?
Она кивнула, и мы подошли к дому сбоку. За белыми занавесками открытых окон гостиной слышались голоса. Я, со значением глядя на Бекки, снял ботинки. Она тоже разулась; мы тихо взошли на веранду и присели прямо под окнами. От улицы нас отгораживали большие старые деревья и высокий кустарник.
– …еще кофе? – спросил отец Бекки.
– Мне нужно в магазин к часу, – сказала Вилма (мы слышали, как она поставила чашку с блюдцем на стол), – но дядя с тетей могут остаться.
– Нет, мы тоже пойдем, – сказала тетя Аледа. – Жаль, что с Бекки не повидались.
Я заглянул через подоконник в комнату и увидел отца Бекки с сигарой, круглолицую румяную Вилму, длинного дядю Айру и его милую маленькую жену. Неужели мы заблуждаемся и они действительно те, кем кажутся?
– Мне тоже жаль, – сказал мистер Дрисколл. – Я думал, она придет – она определенно вернулась в город.
– Да, мы знаем, – подтвердил дядя Айра. – Майлс тоже здесь.
Откуда им знать, что мы вернулись? Что мы вообще уезжали? Потом я услышал еще кое-что, и волоски у меня на затылке поднялись дыбом.
Это трудно объяснить, но попробую. Когда я учился в колледже, на тротуаре у одной из старых гостиниц сидел черный чистильщик обуви, Билли, считавшийся городской знаменитостью. Каждого клиента он награждал его личным титулом. «Доброе утро, профессор, – здоровался он с одним бизнесменом. – Приветствую, капитан, – говорил другому. – Как поживаете, полковник? Славный вечерок, доктор. Рад видеть вас, генерал». Люди улыбались, показывая, что эта невинная лесть им смешна, однако всем было приятно. Билли любил свое дело и всегда замечал, когда кто-то приходил к нему в новой паре. «Хорошая кожа, – бормотал он, – приятно с такой работать», и ты, как дурак, радовался похвале своему хорошему вкусу. Старый башмак он поворачивал так, чтобы свет падал, и говорил владельцу: «Вакса лучше всего ложится на хорошую старую кожу, лейтенант, точно вам говорю». А если тебе случалось прийти в чем-то дешевом, то молчание Билли лишь подкрепляло его прежние комплименты. В компании чистильщика Билли ты ощущал себя счастливым избранником. Он довольствовался одной из простейших в мире профессий, и деньги для него особого значения не имели. Когда ему платили, он даже не смотрел на монеты, посвящая всё внимание тому, кто платил. Ты уходил от него в радужном ореоле, как будто только что сделал что-то хорошее.
Как-то раз под утро, после студенческой гулянки, я на своем драндулете заехал в район трущоб за добрых две мили от кампуса. Спать хотелось зверски, и я чувствовал, что до дому не дотяну. Я остановился у тротуара, улегся на заднем сиденье, укрывшись одеялом, которое там возил, и услышал чей-то голос: «С добрым утром, Билл». – «Привет, Чарли», – устало и раздраженно отозвался другой человек; этот голос я знал, но не сразу сообразил, чей он. «Доброе утречко, профессор, – услышал я следом. – Посмотрите только на эти туфли! Сколько ж это им? Пятьдесят шесть в обед, а чистить их одно удовольствие». Обычный для Билли текст, но тон насмешливый, издевательский. «Ладно тебе, Билл», – пробормотал первый, но того уже понесло. «Люблю ваши ботинки, полковник, – дайте я их расцелую!» В каждом слове слышалось многолетнее ожесточение. «Хватит уже, Билл, уймись», – уговаривал его собеседник, но Билли, стоя на тротуаре родимой трущобы, продолжал пародировать себя самого. Не могу передать, с какой злобой издевался он над теми, кто покупался на его штучки, а еще больше над собой, лебезящим перед этими идиотами. Потом он осекся, хохотнул и сказал: «Пока, Чарли». – «Не поддавайся им, Билл», – ответил его приятель, и они разошлись в разные стороны. Я никогда больше не чистил обувь у Билли и даже мимо старался не ходить, но как-то по забывчивости прошел и услышал: «Вот это так блеск, коммандер!» Билли, светясь от радости, обслуживал какого-то толстяка, а тот снисходительно улыбался. Я поспешно ушел, стыдясь за него, за Билли, за себя и за весь человеческий род.
– «Она определенно вернулась в город», – сказал отец Бекки, а дядя Айра ответил: «Да, мы знаем, Майлс тоже здесь».
– «Как бизнес, Майлс? Многих уморил за сегодня?» – добавил он вслед за этим, и я впервые за много лет услышал в чьем-то голосе ту же злую издевку, с какой Билли передразнивал себя и своих клиентов. Вот отчего у меня волосы встали дыбом. – «В пределах нормы». – Теперь он изображал меня, ответившего ему так целую вечность назад, у него на лужайке.
– «Я хотела сама к тебе зайти насчет этого», – просюсюкала Вилма.