, требовалась сенсация, и он твердо вознамерился ее получить. А не могут ли это быть объекты внеземного происхождения, спрашивает? Я говорю, что могут, поскольку не знаю, как они здесь оказались. Тут-то он меня и поймал. – Бадлонг подался вперед, упершись локтями в колени. – Теория о том, что часть нашей флоры зародилась в космосе, возникла уже давно и сенсационность утратила. Ее поддерживал, к примеру, лорд Кельвин[4], один из величайших ученых недавнего времени – вы, доктор, наверняка это знаете. Возможно, вся существующая на Земле жизнь пришла к нам из космоса, говорил он. Некоторые споры, по его мнению, обладают высокой устойчивостью против холодных температур и могли попасть на земную орбиту под давлением света. Каждый естественник знаком с этой теорией и знает аргументы как за, так и против нее.
«Да, – говорю я репортеру, – эти споры могли прилететь из космоса, почему бы и нет». Но для молодого Бики это как раз сенсация. «Космические споры», – повторяет он, как завороженный, и записывает это в своем блокноте… Мне следовало быть умнее, но человек слаб: мне приятно, когда у меня берут интервью, вот я и сказал Бики то, что ему хотелось услышать. Но ведь это чистая правда! «Космические споры», если вам угодно пользоваться столь эффектным термином, вполне могут спуститься на Землю. Полагаю, что они и спустились, хотя сомневаюсь, что вся жизнь на нашей планете возникла именно так. Сторонники космической теории, однако, указывают, что Земля когда-то представляла собой газовую массу высочайшей температуры – и когда она наконец остыла, то откуда на ней могла взяться жизнь, как не из космоса?
Короче, меня прорвало. Академическим умам свойственно распространяться долго и нудно, и юноша свой материал получил. Возможно, это космические споры, а возможно, и нет, сказал я. Возможно, кто-нибудь опознает их как очень редкий, однако вполне земной вид. Но зло уже совершилось. Юноша, напечатав первую часть моих комментариев, опустил вторую, а за первой статьей последовали еще две или три, не менее эпатажные. Пришлось мне потребовать у газеты опровержения. Вот и вся история, доктор Беннел: много шуму из ничего, так сказать.
Я улыбнулся, приспосабливаясь к нему.
– Вы сказали, что эти плоды могли попасть к нам под давлением света, профессор. Нельзя ли подробнее?
– Бики тоже об этом спрашивал – и раз уж я изложил ему часть теории, то и остальное пришлось досказать. Ничего таинственного, доктор, здесь нет. Свет, как вы знаете, есть энергия, и любой дрейфующий в космосе объект движется при его посредстве. Свет поддается измерению, у него даже вес есть. Солнечный свет, покрывающий один акр земли, весит несколько тонн – хотите верьте, хотите нет. И если что-то, например плоды с семенами, попадает в луч света, например звездного, который направлен к Земле, то на Земле они и окажутся.
– Но ведь это не скоро произойдет? – продолжал выспрашивать я.
– Процесс будет идти бесконечно медленно, – кивнул он, – так медленно, что измерить его почти невозможно. Но что такое бесконечно медленное движение для бесконечного времени? Если допустить, что споры прилетели из космоса, то они могли провести там миллионы лет, если не сотни миллионов. Это попросту не имеет значения. Брошенная в океан бутылка может обогнуть земной шар. Представьте на месте нашего шарика космические пространства, и вы поймете, что даже их через какое-то время можно преодолеть. Эти споры, как и любые другие, могли начать свое путешествие еще до того, как появилась Земля. – Бадлонг, улыбаясь Бекки, хлопнул меня по коленке. – Но вы-то не репортер, доктор Беннел. Плоды на ферму старого Парнелла могло занести и ветром; не сомневаюсь, что это хорошо известный и давно описанный вид, с которым я по чистой случайности незнаком. Я избежал бы множества насмешек со стороны коллег, если бы так и сказал молодому Бики вместо того, чтобы забивать ему голову космическими теориями. – Он помолчал и спросил с той же веселой улыбкой: – А почему вы этим интересуетесь, доктор Беннел?
Я тоже помолчал, прикидывая, что ему можно – и нужно – говорить, а что нет.
– Вы не слышали, профессор, о чем-то вроде массового психоза у нас в Милл-Вэлли?
– Да, что-то такое слышал. Последние пару месяцев я усердно работаю над одной научной статьей, которую надеюсь закончить к зиме, и поэтому не слишком вникаю в то, что происходит вокруг. Но психолог у нас в колледже действительно говорил, что у нескольких местных жителей возникли бредовые идеи относительно смены личности. Вы думаете, что между этим и нашими «космическими спорами» есть какая-то связь?
Я посмотрел на часы и встал. Через три минуты сюда должен приехать Джек – надо выйти вовремя, чтобы встретить его.
– Возможно, и есть, – ответил я профессору. – Скажите мне вот что: могут эти споры быть некими инопланетными организмами, способными дублировать организм человека? Превращаться, проще говоря, в реальную личность?
Профессор Бадлонг ответил мне вежливо и со всей серьезностью, которую никак не заслуживал мой абсурдный вопрос.
– Боюсь, что нет, доктор Беннел. Это одно из того немногого, что можно утверждать с абсолютной уверенностью. Ни одна субстанция во Вселенной не способна реконструировать скелет, кровообращение, всю бесконечно сложную клеточную организацию человека – да и животного, если на то пошло. Какими бы ни были ваши наблюдения, доктор, вы на ложном пути. Я по себе знаю, как легко увлечься какой-то теорией, – но вы, как врач, должны понять, что я прав.
Я уже понял это и стоял перед ним дурак дураком. Хорош, в самом деле, врач! Мне хотелось провалиться сквозь пол или растаять в воздухе. Я отрывисто поблагодарил Бадлонга, пожал ему руку. Скорей бы покинуть этого милого, интеллигентного человека, ни на миг не показавшего, как я ему смешон. Он проводил нас к парадному входу, и я, идя к калитке в высокой изгороди, с облегчением услышал, как закрылась за нами дверь.
Все еще чувствуя себя осрамившимся школьником, я стал открывать калитку – и замер, услышав рев автомобильного мотора поблизости. Машина, скрежетнув шинами, свернула на нашу улицу, и я увидел через решетку, как мимо во весь опор мчится Джек Белайсек; рядом с ним съежилась Теодора. Долю секунды спустя грохнул выстрел – я слышал даже, как просвистела пуля. Вслед за Джеком промчалась полицейская машина, черная с белым, и шум погони быстро затих.
Парадная дверь за нами открылась снова. Я отпер калитку, взял Бекки за локоть, прошел с ней – быстро, но не бегом – по тротуару мимо двух соседних домов и повернул к третьему, белому, с обшивкой из досок. Мы обогнули его сбоку, прошли через задний двор. На улице, только что покинутой нами, послышались голоса и хлопнула дверь. В следующий момент мы уже карабкались обратно на холм, где росли дубы, эвкалипты и хлипкие молодые деревья.
Я уже достаточно опомнился, чтобы восхититься отвагой и стратегическим талантом Джека Белайсека. Неизвестно, долго ли за ним гонятся – скорее всего, недолго, – но он и под выстрелами поглядывал на часы. Пренебрегая собственной безопасностью, он намеренно привел погоню на улицу, где мы его ждали, и минута в минуту показал нам, что происходит. Только так он мог предупредить нас – и предупредил, не поддавшись панике. Я от всей души надеялся, что они с женой сумеют уйти, но понимал, что надежды нет. Другие полицейские машины наверняка уже заблокировали все выезды. Я понял теперь, какую страшную ошибку мы совершили, вернувшись в Милл-Вэлли, как беспомощны мы перед силой, которая им завладела. Нас могут схватить на каждом шагу, за каждым поворотом тропинки – и что тогда с нами будет?
Адреналин, порожденный страхом, начинал иссякать. Бледная, с полузакрытыми глазами, Бекки прямо-таки висела на мне и ловила ртом воздух. Нам осталось недолго: я заметил, что заставляю себя двигаться только усилием воли. Укрыться нам негде. Мы не осмелимся войти ни в один дом, не решимся обратиться за помощью даже к тому, с кем дружили с самого детства.
Глава пятнадцатая
Наша главная улица, как многие другие улицы в городе, вьется у подножья гряды холмов. Тропинка, по которой мы спускались теперь, вела в переулок, куда выходило несколько офисных зданий, в том числе и мое.
Ничего лучшего мне в голову не пришло. Я боялся идти туда, но что еще было делать? Мне почему-то казалось, что там мы сможем передохнуть. Вряд ли кто-то думает, что мы пойдем ко мне в офис; туда наведаются, лишь когда нас больше нигде не найдут. Час отдыха нам гарантирован. Можно даже поспать, хотя едва ли получится, а на будущее у меня там имеется бензедрин и другие стимулирующие средства.
За крышами уже сквозила улица, которую я помнил с раннего детства. Вот «Секвойя», где я пересмотрел столько дневных фильмов в субботу. Магазин Беннета, где я покупал конфеты перед сеансом и работал на каникулах старшеклассником. А в той квартирке над магазином я в свои первые студенческие каникулы навещал девушку, которая жила там одна.
В переулке не было никого, кроме собаки, нюхавшей картонку с отбросами, и стальная дверь на нашу черную лестницу стояла открытая.
Я готовился к схватке с любым, кто мог встретиться нам внутри, но мы никого не встретили. На втором этаже я приложил ухо к двери пожарного выхода. Всё было тихо, и мы прошли по пустому коридору к застекленной двери с моей фамилией. Ключ я держал наготове и сразу захлопнул за нами дверь.
Все поверхности в приемной и моем кабинете успели уже запылиться: медсестра после моего ухода тоже явно здесь не бывала. Воздух был затхлый, жалюзи опущены, и всё казалось каким-то чужим, но следов постороннего вмешательства я тоже не обнаружил.
Я уложил Бекки на широкий диван в приемной. Снял с нее туфли, укрыл простыней, принес подушку со смотрового стола. Она слабо мне улыбнулась. Я поцеловал ее как ребенка, без намека на секс, погладил по голове.
– Отдохни немного. Поспи. – Я надеялся, что выгляжу уверенным и спокойным, как будто точно знаю, что делать дальше.