Я посмотрел. Желтовато-белые кости на полу определенно выглядели иначе. Дело было не только в цвете, а в чем-то еще. Наш глаз видит больше, чем мы полагаем. «Я же вижу», – говорим мы, и это обычно правда, хотя мы не можем ничего объяснить. Не совсем понимая, что имею в виду, я мог лишь сказать, что скелеты утратили жесткость, расшатались, не меняя при этом формы. Представьте, что смотрите на древнюю кирпичную стену. Она стоит как стояла, но известь, скреплявшая кладку, выкрошилась, и видно, что стена вот-вот рухнет.
Я смотрел, стараясь не слишком надеяться и не очень-то веря своим глазам. На одном из локтей появилось серое пятнышко. Оно росло, удлиняясь в обе стороны, и вдруг, как в мультипликации с ускоренной съемкой, такие же линии прострелили оба скелета. Грудные клетки стали серыми за долю секунды, и Фред с его подружкой превратились сначала в пылевые конструкции, а потом и вовсе в две кучки праха.
Я постоял еще немного, преисполненный ликования, а после заорал:
– Мэнни!
Они вошли к нам из коридора, в другую дверь. Я показал на бывшие скелеты носком ботинка, Мэнни отпер ключом дверь приемной. С той стороны ее что-то заклинило, и мы все сгрудились возле нее.
На коричневом ковре лежали два желтовато-белых скелета, политые красным, усыпанные темными волосами. Они ухмылялись славно удавшейся шутке, и под ними виднелись хрупкие остатки шаров.
Мэнни задумался, а Бадлонг воскликнул:
– Как интересно! Я мог бы и сам догадаться, ведь это вполне возможно.
– Ладно, Майлс, – сказал Мэнни, – придется все-таки отправить вас в камеру на какое-то время.
Я кивнул. Мы прошли гуськом по коридору к пожарному выходу и стали спускаться по лестнице.
Глава девятнадцатая
Чет Микер и коротышка шли первыми, мы с Бекки посередке, Мэнни и Бадлонг за нами. Ждать было нечего. На площадке я просунул два пальца левой руки в правый рукав пиджака, два правых пальца в левый и выдернул два заряженных морфином шприца, закрепленные липкой лентой чуть выше запястий.
Коротышка и Чет как раз сходили с площадки. Я локтем отпихнул Бекки в сторону, воткнул обе иглы им в ягодицы и впрыснул каждому по два кубика.
Они взвыли и повернулись ко мне, а Мэнни с Бадлонгом насели на меня сзади и повалили. Я брыкался и тыкал шприцами куда попало, но их у меня тут же выбили. Прижатый к полу, я отбивался единственной свободной рукой. Бекки, позаботившись, чтобы мы все ее видели, вжалась в угол подальше от драки, зажимая руками рот. Пару секунд спустя она расстегнула свои рукава, выдернула пару своих шприцев и вонзила их в наклонившихся ко мне Мэнни и Бадлонга. На миг мы все – кто лежа, кто на коленях, кто стоя – застыли, являя собой живую картину.
– Что вы делаете? – с недоумением спросил Бадлонг. – Не понимаю.
Я попытался встать, и они снова на меня навалились.
Не знаю, долго ли мы боролись, но скоро Чет Микер, прижимавший мою руку коленями к полу, вздохнул, покатился вниз по лестнице и застрял ногами в перилах.
– Эй, – сказал Мэнни, и коротышка, державший меня за голову, сидя привалился к стене. Оба, моргая, смотрели на нас, но не могли шевельнуться.
У Бадлонга подогнулись колени. Он плюхнулся на площадку так, что стальной настил содрогнулся, что-то пробормотал и завалился набок. Мэнни вцепился в перила, уткнулся лбом в свои кулаки и сполз на пол, будто намаз творил.
Мы с Бекки спустились вниз – не слишком быстро, чтобы не оступиться. Железная дверь внизу оказалась запертой, в здании было пусто и тихо, как всегда в выходные. Мы прошли через вестибюль с указателем помещений к двери на Трокмортон-стрит.
– Сделай пустые глаза, но не переигрывай, – сказал я Бекки, и мы вышли на улицу мертвого, заброшенного Милл-Вэлли.
Через пару шагов нам встретился бывший соученик. Я кивнул ему, он ответил. Я чувствовал, как дрожит рука Бекки на сгибе моего локтя. Пухлая женщина с хозяйственной сумкой на нас даже и не взглянула. Из припаркованной впереди машины вышел полицейский, Сэм Пинк. Он стоял и ждал, когда мы подойдем. Мы шли, не сбавляя шага.
– Привет, Сэм, – сказал я. – Теперь мы тоже ваши, и это не так уж плохо.
Он покосился на машину, в которой бубнила рация.
– Нам должны были сообщить. Кауфман обещал позвонить в участок.
– Он позвонил, но там было занято. Скоро перезвонит. – Я кивнул назад, на свой офис.
Сэм, не умнее и не тупее себя прежнего, обдумывал сказанное. Я подождал немного, не проявляя эмоций, потом сказал «Пока, Сэм» и повел Бекки дальше.
До угла мы шли ровно, не оглядываясь назад. Поворачивая направо, я увидел, как Сэм Пинк вошел в наше здание.
Мы перешли на бег и бежали, пока не уперлись в холмы, идущие параллельно Трокмортон. Из последнего на улице дома наперерез нам выскочила старушка и вскинула руку – так пожилые люди останавливают транспорт, чтобы перейти улицу. Я знал, что эта старушка вовсе не вдовая миссис Уорт, и понимал, что ей надо бы врезать как следует, но не мог: она выглядела точно такой же старенькой и хрупкой, как раньше. Я просто отпихнул ее, и мы полезли вверх по глине, начинавшейся сразу за бетонной дорожкой. Разросшиеся кусты и бурьян скоро заслонили нас снизу.
Бетти сразу же потеряла свои туфли, но останавливаться мы не могли. Я не обманывался насчет того, что песенка наша спета. Я знал в этих холмах каждый фут и знал, что я не один такой. Чтобы дойти до шоссе 101, по которому ездят настоящие люди, нам надо преодолеть около двух миль по гористой местности и обработанным землям – нас догонят намного раньше. Не успел я об этом подумать, как на пожарной станции – совсем близко, если считать по прямой, – включился сигнал тревоги. В Милл-Вэлли используют не сирену, а сигналы наподобие противотуманных – серии коротких гудков, пронизывающих воздух на многие мили.
Гудки нагоняли панику. Я опасался, что мы вот-вот потеряем голову и будем двигаться наугад, вслепую.
В городе уже садятся в машины, запускают моторы, едут вслед за нами и наперехват. С каждым гудком их все больше. Они уже перегородили холмы впереди. Еще пять минут, и нас непременно кто-то заметит.
Чуть выше справа кусты редели и начинался голый склон, где росла только побуревшая трава нам по пояс. Тот или те, кто первыми доберутся до вершины, сразу засекут нас на этой плеши, но и по тропе дальше идти бессмысленно: там наверняка ждет засада.
Я стоял, держа Бекки за руку, и пытался выбрать меньшее из двух зол. Будь теперь ночь, дело другое, но стемнеет еще не скоро, и видимость хорошая, несмотря на легкий туман.
Решившись наконец, я свел Бекки с тропинки. Мы взобрались на заросшую бурьяном пустошь, где я тут же начал дергать сорняки, жестами побуждая Бекки к тому же. Когда мы оба набрали по большому снопу, я велел Бекки идти вперед. За нами в траве оставался след, но я выпрямлял стебли, орудуя свободной рукой, как серпом. Никто теперь не мог заметить, что здесь кто-то прошел.
Ярдов через двадцать, в середине пустоши, мы залегли. Я распрямил бурьян вокруг нас, забросал нас травой из пучка Бекки, а стебли из собственной охапки воткнул сверху так, чтобы они держались более-менее вертикально.
Я не знал, как это будет выглядеть с краю поля, и надеялся лишь, что наше укрытие не слишком заметно. Авось никому не придет в голову, что мы прячемся посреди луговины, которую можно сразу окинуть взглядом. Охотник, как правило, ориентирован на убегающую добычу.
Через несколько минут где-то близко послышался голос. Кто-то звал другого – кажется, Эла – по имени. «Угу», – откликнулся тот. Затрещали кусты, и всё стихло. Я осторожно взял Бекки за руку.
Глава двадцатая
Мы долго так пролежали. Сначала это было просто неудобно, потом болезненно, но мы не позволяли себе шевелиться. Время от времени мы слышали голоса – и на ближней тропинке, и вдалеке. Однажды на нашем поле появились двое мужчин. Нам казалось, что они остаются здесь очень долго, хотя пробыли, вероятно, не больше трех-четырех минут. Их голоса звучали всё громче: они прошли в каких-нибудь тридцати ярдах от нас. Мы могли бы даже расслышать, о чем они говорят, но я был слишком напуган, чтобы вникать. Несколько раз вдалеке слышались автомобильные сигналы, то длинные, то короткие.
Когда мы совсем закоченели и земля под нами стала сыреть, я понял, что солнце уже заходит и что здесь нас, во всяком случае, не найдут.
Но мы продолжали лежать, пока не стемнело. Нас била дрожь, и я до боли сжимал челюсти, чтобы не клацать зубами.
Наконец мы поднялись – с большим трудом, едва держась на ногах. Теперь нас могли увидеть разве что с десяти ярдов. Туман, к счастью, исправно полз по земле, но тот самый месяц грозил осветить нас раньше, чем мы дойдем до шоссе. Поиски, как я догадывался, за это время организовали как следует, включив в них всех здоровых мужчин, женщин и подростков Милл-Вэлли. Единственно возможной конечной точкой нашего маршрута было шоссе 101, и они знали об этом не хуже нас.
Я понимал, что нам туда не дойти, но мы твердо решили бороться до последнего, использовав каждый свой шанс.
Мы надели по одному моему ботинку. В паре, слишком большой для нее, Бекки не смогла бы идти, но в одном, с подложенным под пятку носовым платком, кое-как ковыляла. Она держалась за меня, и мы старались передвигаться как можно тише. Ориентирами мне служили вершины холмов на небе, встречные приметы и расчет времени.
За час, как я полагал, мы прошли больше мили, не услышав ничего подозрительного. Во мне зарождалась иллюзия надежды; я представлял, как мы выбегаем на шоссе, остановив разом штук двадцать машин с настоящими живыми людьми.
Еще полчаса и еще полмили. Мы спускались с последнего холма на полосу ровной земли, параллельную автостраде. Через десяток шагов месяц снова, как делал уже не раз, выглянул из тумана. В долине под нами виднелись уцелевшие с фермерских времен изгороди, слева чернела конюшня для скаковых лошадей, а на соседнем, выровненном в свое время поле я разглядел нечто новое для меня. Между ровными линиями – оросительными канавами, видимо – торчали рядами то ли тыквы, то ли капустные кочаны, хотя я знал, что ничего такого здесь не растет. Бекки затаила дыхание, поняв одновременно со мной, что здесь выращивают. Сотни новых шаров, объемом уже с добрый бушель и продолжающие расти.