А Бобылев явился как ни в чем не бывало! Прибыл прямо к обеду: усталый, отощавший, но, как всегда, веселый, с озорной усмешкой в серых глазах.
Павел Алексеевич усадил его рядом с собой, начал расспрашивать. Узнав, что дома все в порядке, поинтересовался:
— Как же ты нашел нас?
— А я, товарищ генерал, в Харькове на вокзале свой наблюдательный пункт устроил. Трое суток дежурил. Увижу кого с кавалерийскими петлицами — сразу к нему: не из нашего ли корпуса? В конце концов наскочил на своих. Пушкари орудия на ремонт привозили. С ними и вернулся.
После обеда Павел Алексеевич ушел в отведенную для него комнату. Закрывая дверь, сказал Михайлову:
— Отдохну полтора часа.
Сел к столу, осторожно вскрыл пакет. Вытащил фотографию и едва не застонал от нахлынувшей тоски; две пары родных глаз смотрели на него с надеждой и грустью. Недавно сфотографировались Наташа и Галя, специально, чтобы отцу послать.
Поднес фотографию ближе, ощутил чуть заметный запах духов и, закрыв глаза, прикоснулся к снимку губами.
Беда пришла неожиданно. Ничто не говорило о том, что немцы собираются атаковать. За несколько дней — ни одного орудийного выстрела. Разведка не засекла появления новых частей. Штаб корпуса, расположившийся в селе Васильевке, был занят укомплектованием поредевших полков. Положение казалось устойчивым, прочным, И вдруг 27 сентября позвонил начальник разведки 5-й кавдивизии майор Кулемин:
— Товарищ генерал, немцы атакуют большими силами! Фронт прорван, дивизия разрезана пополам. Часть танков повернула к вам, на Васильевку.
— Когда?
— Вот сейчас, я их из окна вижу! Минут через пятнадцать будут… Кончаю, ведем бой!
Приказав Грецову приготовиться к обороне, Павел Алексеевич вскочил в «эмку», сказал шоферу:
— В хозяйство Хасина, быстро!
К счастью, танковая бригада была неподалеку, на окраине села. Прозвучал сигнал тревоги, со всех сторон ринулись к машинам танкисты. Павел Алексеевич поставил Хасину задачу: замаскировать танки во дворах и в садах, встретить противника губительным огнем с места.
На восточной окраине Васильевки уже гремели выстрелы. Фашистские стальные машины колонной двигались по улице, стреляя в обе стороны. Оставив «эмку», Белов по огородам, прыгая через плетни, побежал к штабу. Сзади Павла Алексеевича прикрывал Бобылев. Возле штаба оборонялось человек сорок. Пылала хата, в которой жил генерал. Чадил подбитый бронеавтомобиль.
Немецкая колонна прошла не задерживаясь. Хладнокровный Кононенко насчитал пятьдесят два танка. Там, куда они повернули, стоял истошный крик, ржали лошади, густо трещали выстрелы.
Охваченные паникой красноармейцы и местные жители бежали по дороге на Михайловку. Туда же устремились коноводы с сотнями лошадей, грузовики, повозки. Немцы расстреливали их из танковых пушек. Люди шарахались от дороги, повозки и машины сталкивались, опрокидывались.
Смотреть на это бегство, на эту бессмысленную гибель не было сил. А что сделаешь? Вслед за танками на улице появились немецкие мотоциклисты и грузовики с пехотой. Штаб, отстреливаясь, начал отходить к Михайловке.
Не помоги полковник Хасин, в этом бою погибли бы и тыловые подразделения, и коноводы, и многие работники штаба. Но Хасин точно выполнил приказ генерала. Когда голова вражеской колонны приблизилась к засаде, советские танкисты открыли меткий огонь. Немцам негде было развернуться. Потеряв несколько машин, они начали пятиться и ушли в сторону Штеповки. Следом распространялась пехота.
Павел Алексеевич перенес свой командный пункт в село Михайловку. Сюда к нему поступали неутешительные сведения. 9-я Крымская дивизия оказалась в окружении. Связь с ней только по радио. Белов приказал крымцам ночью выйти к главным силам по лесным дорогам. 5-я кавдивизия генерала Баранова, которую фашисты тоже пытались отрезать, сразу прорвала кольцо, но у Баранова осталось только два полка. Третий отброшен вражескими танками к Крымской дивизии, а четвертый отошел в Михайловку и прикрывает теперь штаб корпуса.
Радисты перехватили победное сообщение командира 25-й моторизованной дивизии гитлеровцев. Немецкий генерал доносил своему командованию, что кавалерийский корпус разбит и рассеян на мелкие группы.
Поторопился фашист с выводами, хотя положение конников действительно было неважным. В первую очередь требовалось быстро собрать части в единый кулак. А это затруднялось не только давлением противника, но и погодой. С вечера зарядил холодный проливной дождь. Раскисли дороги. Промозглый туман окутал леса.
Враг одержал серьезную победу, продвинулся на восток. Гитлеровцы захватили районный центр Штеповку — узел дорог. Туда вошли 25-я моторизованная и 9-я танковая дивизии из группы Гудериана. Остановились и ждали горючего.
Давно не слышал Белов столько упреков и нареканий, сколько посыпалось на него теперь. И поделом. Он сам строго взыскивал с подчиненных за каждую неудачу. Однако Павла Алексеевича удручала не столько потеря Штеповки, сколько упадок боевого духа в корпусе. Перед глазами стояла страшная картина панического бегства из Васильевки. Ничего подобного у конников еще не бывало. И если это случилось сегодня, то может повториться и завтра. Тревожный симптом.
Даже сам Павел Алексеевич не чувствовал прежней уверенности. Ослабла вера в свое мастерство, в умение найти выход из любого положения. Сказалась, вероятно, неудача под Ромнами, сказались большие потери. И еще неудача, и снова потери. И осень: холод, унылые горизонты, оголяющиеся леса, беспросветный дождь. Если уж у него, опытного, пожилого человека, тоскливо сжимается сердце, если даже к нему подкрадывается сомнение, то каково бойцам, особенно молодым, недавно попавшим на фронт?!
Сейчас корпусу нужна победа, способная вновь окрылить людей. Но можно ли думать об этом, когда дивизии едва начали залечивать раны? «Можно и нужно! — сказал себе Павел Алексеевич. — Наперекор всему следует подготовить победный бой. Эта задача самая главная».
Фашисты теперь не ждут от конников решительных действий. И погода такая, что только в хатах сидеть. Кононенко докладывает: немецкие колонны с горючим застряли в грязи. Мотопехота тоже. Гитлеровцы на руках тащат машины по разбитым дорогам от села до села. Это — в пользу Белова. А против? Да хотя бы то, что у врага войск в несколько раз больше. Полсотни танков — как минимум. А у Белова — шестнадцать. Резервов нет, помощи ждать не от кого… Но наступать все-таки надо. И наступать так, чтобы добиться успеха.
Если кто и способен помочь конникам, так это 1-я гвардейская мотострелковая дивизия полковника А. И. Лизюкова. Она недавно прибыла на фронт и сосредоточилась в пятнадцати километрах от Михайловки, в районе, очень выгодном для удара по штеповской группировке врага. Однако дивизия эта входит в состав соседней 40-й армии, у которой своя задача.
И все же попробовать стоило. Если полковник Лизюков настоящий командир — военная косточка, — он поймет, что нельзя упускать открывшуюся возможность. Немцы отдыхают, ничего не ждут, не знают о подходе гвардейцев.
Велел седлать коня — на «эмке» по такой грязи не доедешь и до околицы. Конечно, не совсем удобно командиру корпуса отправляться на поклон к полковнику, но дело прежде всего.
Павел Алексеевич терпимо относился к человеческим недостаткам и слабостям. Что поделаешь — идеальных людей нет. Важно, чтобы эти недостатки не мешали службе, работе. Не прощал он лишь фальши, наигрыша, рисовки. Искреннему, честному человеку нет необходимости корчить из себя бог весть что. Каков есть, таков есть. Только лгуны, глупцы или беспринципные деляги напускают вокруг себя туман, страшатся естественности. Причем некоторые делают это даже не нарочно, фальшивые маски прилипают к ним как-то сами собой.
В Лизюкове сразу понравилась Павлу Алексеевичу простота. Слова, улыбка, жесты — все у него открытое, искреннее. Хохочет от души. Сам не выдержишь — засмеешься. Голос звучный, напористый. Лицо круглое, волосы редкие — лысеет.
Разговаривать с Лизюковым было легко. Он быстро уловил мысль Белова, развернул карту.
— Мы, товарищ генерал, сами обратили внимание — нависаем над Штеповкой. Противник там очень сильный, к тому же не наша полоса… Однако удар с двух сторон меняет дело. Маленькие Канны — проучить надо этих оголтелых «завоевателей». Очень уж беспардонно вперед лезут.
— Полоса другой армии, — напомнил Белов. — Как с этим, Александр Ильич?
— Э, товарищ генерал, не для командарма же мы воюем. Грех бездействовать в такой ситуации. — Прищурился весело: — В случае неудачи скажу, что Белов сосватал, не устоял я перед соблазном.
— Вот это да! — в тон ему ответил Павел Алексеевич. — Если победа, то пополам, а неудача — на мои плечи?! Равноправный договор, ничего себе!
— Все равно так будет, товарищ генерал. Кто старше, с того спросят. — И, посерьезнев, добавил: — Командарму, товарищу Подласу, я, разумеется, доложу… Завтра.
— Отлично. — Павел Алексеевич пригладил пальцем небольшие колючие усы. — Атаку начнем на рассвете. Давайте сейчас условимся о деталях. Чем скорей мы ударим, тем лучше.
…Утро 30 сентября оказалось дождливым и хмурым. Павел Алексеевич еще затемно выехал на выносной командный пункт, подготовленный возле селения Гастробуров на высоте 219,4. Кутался в большую тяжелую бурку, спасавшую от промозглого холода. Под копытами Победителя противно чавкала грязь.
Рядом, стремя в стремя, ехал новый комиссар корпуса Алексей Варфоломеевич Щелаковский. Ему хуже — не очень-то греет плащ-палатка, накинутая поверх шинели. В седле держится превосходно. Еще бы — донской казак. В корпус прибыл с должности начальника политуправления округа, но даже при сидячей кабинетной работе не растолстел, не потерял кавалерийской выправки. Энергичный, худощавый, подвижный, Щелаковский не скрывал своей радости, что снова попал в конницу, в боевое соединение.
Белов опасался: начнет новый комиссар осторожничать, не поддержит идею наступления. Скажет, что у немцев много техники, велик риск. Но Щелаковский поколдовал над картой, выслушал обстоятельный доклад полковника Грецова и согласился — ударить надо! Он, дескать, вообще за активные действия. При первой возможности следует навязывать немцам свою волю, наносить им урон.