Работы нашлось сразу столько, что Павел Алексеевич опасался: успеет ли управиться до темноты? Надо было отобрать людей для эвакуации, подготовить распоряжения Зубову, Вашурину, воздушным десантникам, проинструктировать остающихся офицеров.
День промелькнул — как один час. И вот вечером 24 июня Павел Алексеевич приехал на аэродром. Здесь, на обширной поляне, было спокойно. Пели птицы. Их не пугало громыхание канонады, доносившееся от Десны, не тревожило зарево, поднявшееся над черным лесом.
Майор Галюга, приехавший проститься, доложил, что немцы пытаются форсировать реку. А севернее пробивается на партизанскую территорию 2-я гвардейская кавдивизия.
— Очень трудная обстановка, — сдержанно произнес Галюга, и слова эти глубокой тревогой отозвались в сердце Павла Алексеевича.
— Ты что? — негромко спросил Щелаковский, заметив, как изменилось лицо Белова.
— Остаться мне надо, комиссар… Лети один.
— Ты приказ получил? Изволь выполнять. Тебя целый корпус ждет.
— Корпус пока в резерве.
— Ты меня удивляешь, Павел Алексеевич! С каких это пор в армии обсуждают приказы?!
Белов махнул рукой и пошел к У-2.
Мотор самолета долго не заводился. Галюга предложил генералу пересесть в другую машину, но тут, словно испугавшись, мотор вдруг затрещал и взревел с такой силой, что заглушил все остальные звуки. Самолет качнулся и мягко двинулся вперед, быстро ускоряя свой бег.
Вокруг была черная пустота. Только звезды мерцали над головой. Потом красноватые звездочки замелькали внизу. Самолет приближался к ним. Отчетливо стали видны вспышки разрывов, сверкание выстрелов.
Огненная полоса, протянувшаяся с юга на север, медленно проплыла под крылом самолета и ушла вдаль. Линия фронта осталась позади.
Несколько раз пытался потом Павел Алексеевич узнать о судьбе майора Галюги. Сведения были расплывчатые. 3-я партизанская дивизия несколько суток вела бои с немецкими соединениями. Встретив наконец обороняющегося противника, фашисты обрушили на партизан всю ярость, вызванную многочисленными неудачами.
Партизанская дивизия понесла очень большие потери. Остатки ее, разбившись на мелкие группы, ушли в другой район. Эти группы стали костяком знаменитой впоследствии Рогнединской партизанской бригады. О майоре Галюге было известно только одно: он получил несколько ранений, в том числе и тяжелое. Его считали погибшим.
Кончится война, пройдет еще год, пока однажды командующего Северо-Кавказским военным округом генерал-полковника Белова вызовет по прямому проводу министр обороны.
— Павел Алексеевич, — недоумевающе спросит он, — знаете ли вы такую фамилию: майор Галюга?
— Да, безусловно.
— Он вернулся из плена. Немцы почему-то держали его в группе командиров дивизий. И сам Галюга утверждает, что командовал дивизией.
— Да, — скажет Белов. — Третьей партизанской дивизией. Она существовала недолго, но сделала много. Летом сорок второго она помогла нам пробиться к фронту и приняла на себя массированный удар преследователей.
— Хорошо. Раз вы знакомы, направляю Галюгу к вам. Конечно, не дивизией командовать, — засмеется министр, — хотя проверку он прошел.
Павел Алексеевич с трудом узнает Галюгу — так изменят его годы. Это будет усталый, болезненный человек. Тихим ровным голосом расскажет он о последнем бое, о своем ранении, о мытарствах по лагерям. Лишь один раз сорвется голос майора и боль прозвучит в нем.
— Вот как судьба играет, — скажет он. — Зачем я тогда согласился партизан возглавлять? Искал, где труднее. И нашел… А ведь я считался перспективным офицером. Мои товарищи полковниками, генералами стали… Лучше бы совсем меня тогда…
— Не надо! — положит Павел Алексеевич руку на его вздрагивающее плечо. — Вы сделали очень много не для себя, для людей. И давайте-ка лучше подумаем, как жить дальше.
— Мне бы, товарищ генерал, где поспокойней. С нервами совсем плохо, и здоровье подводит.
— Есть свободная должность командира отдельного строительного батальона. Он сейчас на севере, в лесах, заготавливает строительный материал.
— Спасибо, товарищ генерал, это как раз то, что мне нужно.
И они расстанутся навсегда.
Сколько раз там, в немецком тылу, мечтали Белов и Щелаковский лечь на чистые простыни и выспаться по-настоящему, всласть, за все бессонные ночи. А вот появилась такая возможность — и не заснули. Командир авиационного полка приготовил для них хорошую комнату с двумя кроватями. Белов и Щелаковский помылись, поели, легли, — но сна не было.
Мешала тишина. Они привыкли к постоянной опасности, их нервы чутко реагировали на каждый звук. А тут — глубокая, удивительная тишина: забытая, сказочная, как в мирное время. Казалось, что этого просто не может быть, что тишина эта того гляди оборвется внезапно стрельбой, взрывами…
Они ворочались, разговаривали, курили. А когда взошло солнце — поняли: лежать бесполезно. Умылись холодной водой и начали бриться.
Командир авиационного полка, еще не ложившийся спать, принес неприятную новость: второй рейс У-2 сделать не смогли. Через два часа после вылета Белова партизанский аэродром был захвачен противником.
Командир и комиссар молча переглянулись.
В тот же день Белов и Щелаковский вылетели в штаб Западного фронта. Готовясь к докладу Военному совету, они почистили сапоги, подшили подворотнички к своим истрепанным гимнастеркам. Павел Алексеевич достал из полевой сумки и прикрепил два ордена Ленина, которыми очень гордился.
Генерал армии Жуков и член Военного совета Булганин не заставили ждать приема. Поднялись навстречу, поздоровались. Жуков предложил сесть, спросил:
— Что, окруженец, вернулся?!
Давно знал Белов, что шутки у Георгия Константиновича тяжелые, грубоватые. Обижаться на них не следовало. Но тут не выдержал. Вскочил, худой, злой, одернул гимнастерку с такой силой, что лопнул шов:
— Товарищ генерал армии, вверенная мне группа войск выполняла в тылу противника ваш боевой приказ и вышла к своим по вашему же приказу! Мы прорвались со своими знаменами, сохранили свою честь, партийные билеты и ордена!
— Ну, не обижайся, не обижайся, я ведь так… — успокаивающе произнес Жуков. — Садись, Павел Алексеевич, рассказывай по порядку.
Комиссар Щелаковский заговорил первым, давая Белову время остыть. Он стал рассказывать о боевых делах гвардейцев, о помощи населению.
Членов Военного совета интересовало многое: какова обстановка в немецком тылу, какое настроение у населения, как действуют партизаны? Беседа тянулась долго. Постепенно сгладилось напряжение первых минут, и разговор пошел деловой, спокойный.
Жуков предложил всем встать и собственноручно привинтил к гимнастерке Белова новую награду — орден Красного Знамени.
— А теперь — какие просьбы у вас?
— Просьбы есть, — сказал Павел Алексеевич. — Все пять месяцев в рейде люди не получали денежное содержание.
— Выдать за весь срок.
— Бойцы и командиры в лохмотьях, надо полностью переобмундировать их.
— Еще.
— Измотались люди, Георгий Константинович. Бои, голод, переутомление. Прошу дать личному составу отпуск на трое суток, не считая дороги. А кому некуда ехать — отпуск при части.
— Дадим, — чуть поколебавшись, решил Жуков. — Вам со Щелаковским тоже. Вызывай, Павел Алексеевич, семью в Архангельское. Отдохни там, пока можно. Семью — на месяц. Тебе — неделя.
— Спасибо.
На следующий день командир и комиссар вылетели в Калугу, возле которой находился теперь штаб 1-го гвардейского кавалерийского корпуса. Там встретили их заместитель Белова генерал Борисов и соратник по рейду Михаил Иосифович Глинский. Он недавно стал генералом и командовал 7-й гвардейской кавдивизией, включенной в состав корпуса.
Виктор Кириллович Баранов на радостях так стиснул Белова в своих медвежьих объятиях, что Павел Алексеевич чуть было не задохнулся.
— Фу, — весело сказал он. — Ну и силища! Вот, оказывается, где подстерегала меня главная опасность! Впредь осторожней буду!
Хорошего коня приготовили генералу. Выносливый красавец дончак даже внешне похож был на Победителя. И все же — чужой. Иногда, забывшись, Павел Алексеевич трогал ладонью его шею, как любил Победитель. Тот всегда вздрагивал от ласки благодарно и радостно. А этот, новый, не понимал…
С утра Павел Алексеевич инспектировал артиллерийский дивизион и остался доволен. Батареи полностью укомплектованы, техника новая, люди дело свое знают хорошо. Смотрел на них: веселых, здоровых, ловких, а мыслями переносился за линию фронта, где еще пробивались через вражеские заслоны дорогие его гвардейцы.
Обрадовался, когда увидел на окраине деревни, среди сараев, группы бойцов в старом, выцветшем обмундировании. Сразу узнал: это свои, из рейда!
Спрыгнул с коня, люди бросились к нему, как к отцу. Он смеялся, жал руки, отвечал на десятки вопросов, сам расспрашивал о последних схватках с немцами, о знакомых бойцах.
А потом удивился — почему кавалеристы не переодеты, почему живут в сараях, а не в домах? Солдаты стушевались, умолкли, и Павел Алексеевич понял: что-то не так.
Гвардейцы расступились, давая дорогу командиру полка подполковнику Борщову. Тот ковылял медленно: нога забинтована, рука перевязана, на голове бинт. Доложил по форме: люди отдыхают, в наличии столько-то.
— Не понимаю, — сказал Белов. — Полк выстроен в деревне для встречи, я туда еду. А вы — здесь?
— Лишние мы в своем полку, вот что, — с обидой вырвалось у Борщова. — Там похоронили нас всех давно. Полк укомплектован, командир новый, а мы — сверх штата.
— Да-а-а, — протянул Белов, чувствуя, что краснеет. — И в других полках так?
— Еще хуже, — махнул Борщов здоровой рукой. — Нас хоть кормят, а другие сами кое-как перебиваются. Мы же без продовольственных аттестатов пришли.
— Ладно, разберусь, — сказал генерал, стараясь выглядеть спокойным. — А пока могу сказать лишь одно: все, кто был в рейде, получают отпуск домой!..