Шмидт, бывало, входит в палатку, встает свободно во весь свой рост — вот какая это была палатка! Все заходили к нам любоваться палаткой — Шмидт, Воронин, Бобров, Копусов. Палатку они хвалили.
Жили мы весело, культурно, на стенах у нас висели плакаты. Тов. Баевский, заместитель Шмидта, часто приходил к нам читать Пушкина.
Как-то шли мы работать на аэродром, смотрим — идут три медведя! Они пересекали аэродром, озабоченно направляясь к аэродромной палатке.
Видим, выбегают Погосов с винтовкой и Гуревич с наганом. Погосов подбегает, стреляет — медведица поднялась на задние лапы и сразу свалилась. Он убил медведицу и вторым выстрелом — медвежонка.
Второй медвежонок убежал от пуль.
В этот день в лагере было торжество. Появилось свежее мясо. Сняли с медведей шкуру, мясо заморозили.
Каждый готовил себе сам. Кто делал отбивные, кто пельмени. Наша палатка делала отбивные. Я, Синцов и Ткач были «профессорами» по кухонной части: пекли блины, жарили котлеты и т. п. Приготовив отбивные, мы поели их с отменным аппетитом, запили чайком и легли, счастливые, спать.
У нашей палатки стоял свой вахтенный. К семи часам утра он готовил чай и в начале восьмого будил нас итти работать на аэродром. [105]
Кинооператор А. Шафран. «Як Як» и другие
Нас в палатке семеро: гидролог Хмызников, по прозванию «Хмызя», географ Гаккель — «Як Як», корреспондент «Известий» Громов — «Центральный», гидробиолог Ширшов — «По Пе», физик Факидов — «Сингапур», писатель Семенов — «Сергуня» и я — «Аркан» или «Рыжая борода». Рано утром в палатке тихо, не видно людей, только из-под груды меховой одежды и кукулей вырывается горячее дыхание, оседая белым инеем на промерзших стенах потолка.
В тот момент, когда наступает самая сладкая минута сна, резкий голос вахтенного грубо обрывает теплую дремоту: — Семь часов, вставайте! И для очередного дневального начинается самый неприятный день.
Еще очень хочется спать, трудно заставить себя вылезть из согретого телом кукуля, и только мысль о том, что надо приготовить чай для ребят, уходящих на работу, заставляет совершить трудный подвиг и вырваться из теплых объятий мехов на 15-градусный мороз, [106] который утром стоит в палатке. Дневальный развивает бешеную скорость и с ловкостью заправского циркача перелезает через груду спящих тел к камельку, к примусу, к «кухне».
Что может быть лучше простой железной бочки с вырубленным посредине отверстием, в которое легко можно просунуть пару поленьев? Что может быть легче поворота краника у бачка, подвязанного к крыше? Смесь из нефти и бензина течет по тонкой алюминиевой трубочке. Через секунду струйка смеси уже весело пылает, растекаясь по дровам, и приятная теплота быстро наполняет небольшую палатку.
Плохо только, что на таком камельке нельзя вскипятить чай, и для дневального начинается пытка, так хорошо знакомая нашим домохозяйкам: примус ни за что не хочет гореть, а где возьмешь на льдине «вечную примусную иголку», когда даже случайно обнаруженная у кого-то балалаечная струна давно израсходована?
И все же на примусе удавалось вскипятить воду в высокой и узкой шведской банке, используемой нами в качестве чайника. На это уходило полтора часа!
Время близится к девяти, в палатке уже совсем тепло, и нехотя по-одному просыпаются все ее обитатели. Только один спальный мешок попрежнему неподвижен и попрежнему из него раздаются звуки, напоминающие скрип несмазанной телеги. Но давно срепетированный хор уже готов:
«Вставай, не спи, кудрявая, В цехах звеня, Встает народ со славою Навстречу дня».
От звука наших шести глоток едва ли не проснулся бы и мертвец, и из последнего кукуля, чертыхаясь спросонья, высовывается лысая голова «Хмызи курчавого» с великолепной рыжей бородой.
Начинается очередной «аврал по принятию пищи»; дневальный занят сложным делом распределения продуктов каждому поровну. Но как умудриться разделить между семью человеками две банки рыбных консервов или банку паштета? Тут на помощь приходит старый, испытанный способ: один из нас отворачивается, а дневальный, указывая пальцем на кучку разделенных консервов, спрашивает: «кому?»
Завтрак проходит всегда в оживленных разговорах: гадаем, прилетит ли сегодня самолет, обсуждаем последние новости, переданные [107] вчера по радио, с большим волнением решаем, кто куда поедет по возвращении на материк…
Трудно перечислить все темы разговоров и особенно споров, происходивших в нашей палатке; не надо забывать, что в палатке жил изумительный спорщик «Сингапур».
О физике он может говорить бесконечно, но и другие области не остаются вне его внимания.
Трудно забыть момент, когда 9 апреля после очень сильного ночного сжатия льдов, после тяжелой напряженной работы, в момент, когда обжитый любимый лагерь (может быть слово «любимый» звучит и странно, но это было именно так) мог быть совершенно разрушен, мы возвратились часов в семь утра в палатку, где предусмотрительный «Сергуня» уже приготовил «банку» чаю, опрокинув туда несколько увеличенную порцию, сгущенного молока. В этот момент разгорелся научный спор между «Сингапуром» и [108] «Хмызей». Они спорили о движении льдов и их направлении. «Сингапур» пытался доказать, что льды движутся в нашем районе по определенной системе, торошение происходит только так, а не иначе. А разъяренный «Хмызя» в ответ на «вражеское нашествие» в область своей науки отбивался и нападал, призывая на помощь все лучшие силы гидрологии.
Занятную картину представляла собой палатка в выходной день. Вставали все, не торопясь, долго со смаком пили чай, хрустя обильно намазанными маслом галетами, судачили по поводу последних новостей и спорили с Факидовым.
После чая каждый брался за дело: «По Пе» из маленького черного чемоданчика вынимал случайно захваченные американский журнал и словарь, и начиналась совершенно изумительная по упорству зубрежка английских слов.
«Хмызя», уткнувшись в уголке, высчитывал успевшее измениться за ночь местоположение нашего лагеря.
«Сергуня», «Як Як» и я сосредоточенно резали фанеру на маленькие кусочки, собираясь изготовить домино. «Центральный» строчил корреспонденции, которые ему, к сожалению, так редко удавалось отправить, и «Сингапур», видя нас всех занятыми, уходил спорить в другую палатку.
Нередко и к нам заходили в гости из других палаток, в особенности узнав, что у нас пекутся блины, в изготовлении которых добился совершенства все тот же «Сингапур».
По вечерам в палатке всегда полно — у нас музыка!
Перед этим долго приходилось обрабатывать Громова, пока он наконец стаскивал с полочки весьма заботливо закутанный в наволочку патефон, и палатка наполнялась сладким голосом Марлен Дитрих, которая, как оказывалось, «с головы до ног создана для любви». И только поздно ночью расходились ребята, досыта наслушавшись гавайских гитар.
Поспешно натягиваются меховые чулки, тело легко скользит в спальный мешок, и, отдышавшись после этого трудного дела, все быстро засыпают. Ведь завтра рано вставать. Завтра надо работать! [109]
Не сдадимся!
Заместитель начальника экспедиции А. Бобров. Воспитание боевого коллектива
Коллектив челюскинцев был очень разношерстным.
Если научные работники были подобраны, команда была частично укомплектована проверенными участниками похода на «Сибирякове» и укреплена четырьмя студентами-партийцами, то остальной обслуживающий персонал был случайный. Особенно выделялась группа строительных рабочих, взятых нами для постройки дома на острове Врангеля. Эти товарищи впервые попали в плавание и сначала чувствовали себя очень плохо. По своему развитию наш коллектив был такой же разношерстный. От безграмотного строителя до ученого — такова амплитуда.
Путь между Ленинградом и Мурманском помог нам разобраться в людях, и в Мурманске было списано из команды и обслуживающего персонала около 15 человек, не пригодных к арктическому походу. В Мурманске же нашему партколлективу пришлось сменить свое партийное руководство и в значительной степени освежить судовой комитет. [112]
Серьезную культурную работу мы начали вести после Мурманска.
В первую очередь мы решили ликвидировать неграмотность и малограмотность среди строительных рабочих. Благодаря упорству Зинаиды Александровны Рыцк нам удалось вовлечь в учебу всех строительных рабочих.
Успехи в учебе строителей сделали перелом в настроении нижней и палубной команды. Кочегары и матросы ранее скептически относились к занятиям строителей, но когда убедились, что многие строители по знаниям стали превосходить их, решили учиться. Здесь надо отметить большую роль комсомольской ячейки. Комсомольцы не только сами пошли в кружки, но повели за собой и беспартийных. На корабле была налажена техническая учеба.
Особенно выделился в учебе и в работе печник Дмитрий Ильич Березин. Начал он обучаться с азов, но в скором времени перегнал своих товарищей. Березин, ликвидировавший свою неграмотность, заинтересовался литературной деятельностью и часто обращался к нашим писателям и журналистам за указаниями, как описывать события. На льдине его дневник случайно попал к Баевскому, и он поместил в нашей стенгазете ряд очерков Дмитрия Ильича, написанных очень живо, красочно и интересно. Так вырос Березин за несколько месяцев пребывания на «Челюскине».
Таких, как Березин, у нас выявилось много. В начале февраля в торжественной обстановке были произведены испытания для всех учащихся. На этих экзаменах присутствовали все члены экспедиции во главе с Отто Юльевичем Шмидтом. Вопросы учащимся задавались не только преподавателями, но и присутствующими. Испытания показали, что недаром были потеряны время и силы. Экзамены показали, что люди вполне подготовлены для того, чтобы продолжать учебу уже по более расширенной программе. Тогда Колесниченко внес предложение перевести всю учебу из кружковой в курсовую. Мы хотели создать техникум. Но, к сожалению, наши планы разрушили события 13 февраля.