– И что дальше, Тимофей Васильевич? – заинтересованно произнёс подполковник Валевский.
– Дальше?! – очнувшись от своих мыслей, произнёс я. – Дальше в своём докладе наш агент сообщает, что и буры и англичане активно используют поезда в своих военных действиях. При этом если англичане стараются свои блиндированные поезда полностью одеть в броню, включая паровоз, то буры используют все подручные средства для защиты своих поездов. Вот одним из таких простейших средств и являются мешки с грунтом. Их габариты позволяют быстро создавать на грузовых платформах защиту от пуль и осколков. С броней, конечно, не сравнишь, но хоть какая-то защита. Тем более и полное бронирование не спасает англичан от значительных потерь. Хотя и сыны Туманного Альбиона из-за нехватки средств также используют подручные средства. Агент прислал фотографию паровоза, который англичане защитили кусками корабельных канатов. Из-за такой защиты этот бронепоезд получил название «Волосатая Мэри».
Офицеры изумлённо посмотрели на меня, а потом дружно рассмеялись, комментируя способ бронирования и название вундервафли англичан. Активное обсуждение прервал подполковник Савицкий.
– Господа офицеры, давайте вернёмся к нашей задаче. Тимофей Васильевич, спасибо за познавательную информацию, но, боюсь, с нашими орудиями у нас ничего не получится, генерал Стессель по-другому планирует их использование. Но зато есть хорошая новость, которую я не успел сообщить. С нами в разведку идут американцы, у которых, как мне доложили, есть две французские горные пушки.
– Господа американцы решили нарушить свой нейтралитет? – иронично спросил Савицкого военный инженер Санников.
– Видимо, их заело, что их звездный, бело-красный, полосатый флаг не развевается ни на одном из фортов крепости Таку, – усмехнулся капитан Муравский.
– Причины, господа офицеры, мне не известны. Но к нам присоединяется отряд американских морских пехотинцев под командованием капитана Росса – сто тридцать человек с двумя орудиями, – продолжил Савицкий. – С учетом такой прибавки и необходимости вооруженных грузовых платформ, думаю, надо говорить минимум о двух поездах, а лучше трёх.
– Господин полковник, на станции имеется четыре паровоза, из которых три в рабочем состоянии. Предлагаю сформировать три состава. Первый для разведки и ремонта полотна, на котором расположатся мои саперы, выделенный для работ взвод стрелков, пулемётный отряд, полусотня казаков и, если американцы согласятся, то их хотя бы одно орудие с прислугой на головной платформе. Вместе с платформами получится где-то десять вагонов. Паровоз такой груз потянет без особого труда. На втором поезде предлагаю также установить спереди вооруженную орудием и пулемётами платформу. А у третьего состава такую платформу сзади, – всё это штабс-капитан Санников выпалил быстро, но чётко проговаривая каждое слово.
– Принимается, – на пару секунд задумавшись, произнёс Савицкий. – Ещё какие-то предложения будут?
Выслушав молчание офицеров, начальник десантного отряда продолжил:
– Господа, давайте тогда разберемся с размещением личного состава по поездам, с действиями в случае нападении противника, с порядком движения на марше. Не верится мне, что удастся нам с ветерком доехать до Таньцзиня. Казаки, которые доставили известия от отряда полковника Анисимова, вдоль реки пробирались, прячась в камышах. В каком состоянии железная дорога, сказать не смогли.
Совещание вскоре закончилось, и началась суета по формированию составов, погрузке и прочему, прочему, прочему. Ближе к двум часам после полудня наконец-то двинулись. Я находился на головной платформе первого состава, где было расположено французское горное орудие де Банжа американской морской пехоты с прислугой из комендора и шести человек, два пулемёта Максима из полубатареи капитана Муравского с общим количеством обслуги в десять человек, два расчета ручных пулемётов Мадсена. В общей численности на платформе собралось больше двадцати человек. В тесноте между мешками, но не в обиде. Как представил, что вместо этой небольшой горной пушки нашу четырехфунтовку поставили бы, так страшно за себя и весь личный состав стало. Для контроля отката у пушки де Банжа использовались подпружиненные цепи-оттяжки, крепившиеся за хобот лафета и за спицы колес, из-за чего откат был меньше полуметра. А вот сошник станины лафета нашей полевой пушки вряд ли также эффективно сработал бы на досках. Поэтому хорошо, что с нами морпехи США идут со своими орудиями. Они к тому же почти на девять пудов легче наших. Да и транспортировать этот восьмидесятимиллиметровый «окурок» можно как на колесном ходу, так и во вьюках, разбирая на три части: ствол, лафет и колеса. Обозвали «окурком» из-за того, что эта пушка имела укороченный в сравнении с полевым орудием того же калибра ствол и более низкий лафет.
Всю эту информацию о пушке я узнал от её словоохотливого комендора Уотсона. Сержант Барни Уотсон оказался человеком, который мог выпалить сто слов в минуту. С учетом его диалекта жителя штата Вирджиния и скорости подачи информации я понимал процентов шестьдесят из того, что он говорил, но и этого хватило, чтобы выяснить, что Барни был непутевым представителем большого семейства Уотсонов, один из основателей которого в своё время был на дружеской ноге с самим Вашингтоном. Да и дед сержанта пару раз избирался в сенаторы США. Сам Барни, проучившись пару лет в Висконсинском университете в Мэдисоне, из-за семейного конфликта и назло всем родственникам завербовался в морскую пехоту, где встретил свою неожиданную любовь – горное орудие де Банжа. Хорошие математические способности позволили ему стать отличным комендором, и другой жизни он теперь не желает, несмотря на уговоры отца и матери вернуться домой, благо «папа Арчи» со своими связями легко мог организовать дембель.
Всё это я выслушивал, внимательно осматривая местность, через которую проезжали. Судя по реакции морпехов, рассказ о перипетиях судьбы сержанта Уотсона они слышали неоднократно. Я же удивился про себя тому, что представитель такого семейства оказался здесь и сейчас. Мог бы быть ярким представителем «золотой молодёжи»! Нет, попёрся в армию. Жалко, что Барни не рассказал, что за конфликт подвиг его принять такое решение. Но выглядел сержант довольным жизнью. Как говорится, у каждого свои тараканы в голове.
Под болтовню комендора наш состав прошёл по моим прикидкам где-то около двадцати вёрст. Дорога всё это время радовала. Каких-либо разрушений пути не было. В нашу сторону не произвели ни одного выстрела. Можно сказать, что ехали со всеми удобствами, если бы не жара и постоянное ожидание нападения. Эти два фактора давили на психику больше всего.
Слушая Барни о том, какой его отец крутой перец, я заметил, что состав замедляет ход.
– Что случилось? – спросил я одного из унтеров пулемётного расчета Максима, который был на нашей платформе впередсмотрящим.
– Ваше высокоблагородие, кажись, пути дальше разрушены. Точно, разрушены! Вот же глазастый машинист! – ответил мне тот, вставая во весь рост и перекрещивая руки над головой.
Тут же заскрежетали тормоза, и состав плавно, но быстро начал терять ход, пока не остановился.
– Братцы, внимательно смотрим по сторонам. Разобрали секторы обстрела. Сержант Уотсон, – уже на английском обратился я к комендору, – подготовиться к стрельбе из орудия.
Эти слова произнёс уже в спину Барни, который бросился к пушке, по пути раздавая приказы морпехам.
Из бокового окна кабины машиниста поезда выглянул штабс-капитан Санников, находившийся там во время всего пути.
– Что там, Тимофей Васильевич?
– Пути разрушены, – ответил я военному инженеру.
После моих слов капитан выбрался из кабины, спрыгнул на насыпь и пошел вдоль состава.
– Алимов, Лыков, со вторыми номерами за мной, остальные наблюдают за округой, – произнеся команду, я двинулся к цепке, где на платформе в мешках был сделан проход.
Очутившись на земле, вместе с Санниковым подождали, когда спустятся бойцы, и все вместе двинулись вдоль пути. При этом Алимов контролировал пулемётом левую сторону, а Лыков – правую. Я же матерился про себя, проклиная устав и форму одежды, так как был вынужден соответствовать современным требованиям к форме и вооружению офицера. «И чего я с одним револьвером, если что случится, сделаю?! Даже винтовку взять в руки нельзя. Иди вперёд красивым и надушенным болванчиком. Хотя Санникова такое положение нисколько не напрягает. Идёт, как по Невскому проспекту в воскресный день. Но это до первого обстрела», – усмехаясь про себя, подумал я, косясь на штабс-капитана, который действительно шёл рядом с насыпью как на прогулке. Всё его внимание было сосредоточено на путях впереди, куда он смотрел, словно знакомую девушку высматривал. Всё остальное его не интересовало.
– Николай Сергеевич, а где второй и третий составы? – спросил я штабс-капитана.
– Две версты назад мы проезжали станцию Цзюньлянчэн. Вы там ничего не рассмотрели?
– Признаться, нет. В здании вокзала не было ни одного целого стекла, заметил следы попадания пуль в стены, но трупов или кого-нибудь живых не увидел ни в здании, ни на платформе и вокруг вокзала. Там дальше были строения, но, рассматривая их в бинокль, также ничего подозрительного не увидел.
– Я тоже ничего подозрительного не рассмотрел, но второй состав остановился, проехав станцию. Думаю, скоро нас догонят. А нам и здесь найдется, чем заняться, – произнёс Санников, остановившись перед насыпью, где отсутствовали и шпалы и рельсы. – Причём серьёзно так заняться.
Открывшаяся картина не радовала. Впереди на железнодорожном пути шагов на сто отсутствовал сам путь, а дальше не было моста через небольшой приток Пэйхо. Подойдя к берегу этого ручья-речки, мы увидели одну не до конца разрушенную опору моста высотой метра три, я привычно для себя воспользовался метрической системой мер, а также завалы из рельсов, шпал, досок, бревен, которые были сброшены в реку, местами образуя небольшие запруды.