— Наилучшим образом, — согласился Бинго с небывалым энтузиазмом. — Я ж и сам говорю, вдвоем веселее, и девок вдвое больше попортим по пути… Только, ежли продолжишь эту свою странную гимнастику, я на твой счет заимею некоторые неприятные подозрения.
Дварф недоуменно хмыкнул в усищи, но лапу прибрал, и Бинго, спешно сдавши назад, перевел дух.
— Рад, что вы подружились, — с удовлетворением подытожил капитан. — Что ж, время, как шутит канцлер, деньги, не будем сорить деньгами. Прояви добрую волю, Бинго, отомкни камеру, символически освобождая будущего товарища.
— Ключ где?
— Не нужен тут ключ.
Проверяют, понял Бинго. Что ж, это ли не повод показать дварфу, что и он не абы какой слабачок, только разве что врасплох и прихватишь, а случись сойтись на равных, так дешевле будет разойтись по добру! Шагнул к камере, передал факел Амберсандеру, ухватился за прутья решетки и налег, что было силищи. Железо заскрипело, затрещал доспех, распираемый грудами вздувшихся мускулов, заскрежетали остаточные зубы, шея пошла кошмарными тросами жил, и даже на физиономии дварфа образовалось смутное подобие уважения, хотя и вперемешку с каким-то дополнительным чувством, отнюдь не столь безоблачным. Прутья посопротивлялись да и поползли, с хрустом взламывая потолочные и напольные брусья, из гнезд. Гоблин тянул исступленно, как сказочное семейство репку, чувствуя бешено стучащую в ушах кровь, но уже ощущая скорую и неминуемую победу над гадостной постройкой, и вот оно! Тупое железо, не наделенное волей, подалось — сперва один, а затем и другой прут выломились из крепежей и натужно отогнулись в стороны, образовав вполне приличную дыру — лошадь, пожалуй, не пройдет, а дварф вполне протиснется, если подожмет плотное пузо и приберет бороду.
— Вылазь, бородатый, — выдохнул Бинго гордо и отступил. — И знай наших.
— Буду знать, — согласился дварф, шагнул почему-то не к дыре, а в сторонку и ненатужно отворил неприметную на общем фоне часть решетки, оказавшуюся незапертой дверцей.
— Не запирать же его, в самом деле, — с очевидным удовольствием объяснил гоблину капитан, а дварфу выразительно кивнул: вот, мол, знай наперед, с каким долбоклюем подписался сотрудничать. — А то вообще разожрется, выйти не сможет. Так хоть в коридор выходит и по нему бегает для моциону.
— И по лестнице еще доверху, — признал Торгрим, оглаживая бороду. — Две тыщи раз в день туда-обратно. Рекомендую! Ноги укрепляет, дыхание выправляет опять же.
— Чёта вы меня совсем с панталыку сбиваете, — огорчился Бинго, разминая отдавленные о прутья пальцы. — Сколь знаком с тюремным укладом, а меня с ним на правах местных достопримечательностей норовят познакомить повсеместно, нигде таких условий не видывал. Даже не берусь определить, то ли у вас тут курорт, то ли, напротив, сплошная пыточная.
— Тело и так тюрьма для духа, — изрек странное дварф, вернулся в глубину камеры и завозился там в уголку, что-то собирая и словно бы подтягивая.
— Только от доброй плюхи и выходит амнистия, — на всякий случай поддакнул Бинго, пользуясь проверенным в веках методом аналогий. — Ты там чего? Чёта хорошее собираешь, что притырил при разгульной свободной жизни да отобрал у сокамерников? Я помогу!
— Вот и славно, помоги, дружок. — Торгрим развернулся, и недоброе заподозрил гоблин в его натужном кряке. Штуки, на какую от дварфа потребуется нешуточное усилие, он и вообразить себе не умел… вот корова разве что, да откуда в темнице корова. А дварф, ощутимо приседая под непомерной тяжестью, рывком оторвал от пола внушительный тючок, в котором угадывалось некоторое родство с гранитным блоком, и впарил его в неосторожно протянутые Бингхамовы лапищи — убрать их гоблин не поспел вовремя. Инерцией тючка Бингхама неудержимо вынесло в коридор, даже тяжести особо познать не успел, только мощное сносящее движение, словно сдуру пытался принять на торс мкаламийского боевого носорога на полном скаку. Протащило по коридору, шлепнуло о решетку противоположной камеры, за спиной кто-то панически заскулил, а тюк, зараза, тут-то и явил свой истинный вес, да такой, что загребущие гоблинские лапы, отродясь с добычей подобру не расстававшиеся, вытянулись ниже колен. В тюке что-то коротко ерзало, как бывает, по слухам, с хорошо пригнанными походными вещмешками, — собственный Бингхамов мешок, когда ему случалось оказаться набитым, трясся и громыхал, как банка гвоздей, даже если не содержал ничего тверже свежепридушенной курицы.
— Он тут побег готовил, камни в сумке прятал! — догадался Бинго как бы и вслух, но за собственным сипением сам себя не расслышал. — Кхе! Что у тебя тут, замшелый?! Не иначе Каменный Трон попятить решился?!
— Доспех, — кратко пояснил дварф. — И иные фамильные реликвии. Уронишь… лучше не роняй. Доспеху что, а вот ноги береги.
— Чего?! Какой доспех? Да ты ж не шевельнешься в таком весе!
— Шевельнусь. — Торгрим выразительно перекатил по плечам грозные валуны. — Хотя, признаю ради справедливости, шевелиться в таком доспехе особо и не принято — он как раз для стояния насмерть. Ну и надевал я его в жизни всего раз — когда примерял и подгонку делал, ибо традиции — вещь столь великая, что нечего ее по пустякам мутузить.
— Беспредел! — возмутился Бинго, привлекаючи внимание капитана попытками попрыгать на месте, — получилось бы лучше, не плющи его вес тючка по-черному. — Это нынешние порядки такие — в тюрьму со всем, что нажито непосильным трудом? У меня каженный раз выгребают все до последней пряжки!
— Торгрим не тать, чтоб его по полной программе обслуживать, — объяснил Амберсандер нехотя. — Он тут по своей воле, кою я и сам не постигаю по сию пору, а захоти мы его держать в целях воспитательных противу его воли, тут уж весь Королевский Совет головы поломал бы, как это дело обустроить. В каменных темницах дварфа запирать глупо, а деревянных тюрем мы давно не строим, небось не дикари.
— Меня б спросили, я разное повидал. В краях периферийных таких бугаев сплавляют в бараки при лесозаготовках, а вместо стен там реки в обвод пускают, с хищными рыбами и зверьми водоплавающими. Зубы — во! Выйдем на свет, покажу следы, только этот пущай отвернется, при нем штаны спускать боязно, всего так срамно облапил, как не всякая пейзанка преуспеет.
Торгрим подобрал ранее прикрытую тюком секиру и выдвинулся с нею в коридор. Бинго с тоскою отметил, что шутить с ним хочется все меньше. Секира была в почти полный дварфов рост, с лезвием примерно вполовину, и даже в чахлом факельном свечении сияла заточкой так, что глаза заслезились. Толстое древко, причудливо выгнутое, смотрелось целиком железным. Такому агрегату свежеоторванный доспех — что ломтик масла! Будучи по природе оптимистом, Бингхам решил радоваться, что дварфа сосватали ему в помощь, а не в противники, но опыт уныло забубнил в ухо, что ни у кого не получается с ним, Бингхамом, так уж долго сосуществовать в доброжелательных отношениях. Все потому, что вокруг народ злой, нервный и шуток не понимает, а еще не хотят делиться, много о себе понимают и пьют слишком много. Последние пункты, впрочем, гоблин самокритично и за собою знал, но не изменять же любимому и столь чудесному себе, отказывая во вкусной выпивке и отрекаясь от последнего в чью-то сомнительную пользу!
— Ты имей в виду, я в нашей конфессии старший, — важно сообщил он дварфу. — Ежели скажу — прыгай, ты прыгай, а не канючь, что дна, мол, не видно.
— Прыгну, — пообещал дварф без колебаний. — В аккурат за тобой. У нас так заведено — чье решение, тот и вперед.
— А у нас заведено поиначе — у которого идеи, тот их и выдает, а иные проверяют, как сработает. Разделение труда, прогрессивная кадровая политика!
— Вот для своих и придержи, — обрезал его капитан. — Сэр Торгрим тебе не на побегушки придан, а в качестве надзирателя. Ежели чудить будешь, так он тебя наставит, как в нашем цивилизованном мире положено. А ежели станешь зарываться — так и в разум вернет любыми доступными средствами.
— В ум меня лучше всего возвращает пиво, — поделился Бинго доверительно. — Сразу бузить прекращаю, добрею, сажусь враскоряку и, покуда пиво не кончилось, пребываю в дивном блаженстве духа.
— Прямо как всамделишный дварф! — подивился Торгрим. — Только бороду отрастить осталось, ну а проблемы с долговязостью мы уладим путем хирургическим.
— Эй-эй, я тебе улажу! Чтоб ты знал, ростом своим я горжусь и пользуюсь им на общее благо — которые ниже меня, к тем отношусь снисходительно.
— А как насчет огров?
— К несуразным громилам теплоты не питаю, так что обхожу седьмою дорогой. А у тебя с ними счеты?
— Все счеты, какие когда-либо имел, я уладил допрежь, чем сдаться сэру Малкольму на справедливый воинский суд. Однако надобно тебе знать, раз уж идти нам бок о бок, что хоть боя я и не ищу, но бегать от него не привычен, хоть там огры, хоть тролли, хоть жуткий подземный кэррион кроулер.
— Вот и славно, мне такой спутник с малолетства мерещится в добрых чаяниях, чтоб кто на меня зуб точит — поначалу об него обломал. Я-то добрый и совсем не боевитый, ты не смотри, что при палке… тем более что и ту уже обронил. Подбери, будь ласков, тебе до пола куда как ближе… а впрочем, сам подберу, не гордый, ежели заберешь свою реликвию, пока у меня пуп не распустился.
— Уже и то славно, что не распустился до сих пор. — Торгрим вразвалочку приблизился и, поднырнув под тюк, опытно его принял на спину. — До сих пор под ним скисло народу едва ли не больше, чем под моим топором. С вашим высокогорным племенем я доселе дел не водил, но теперь готов признать, что не одни морадиновы дети могут силой похвастаться.
— Уф! — От облегчения перед Бингхамовыми глазами круги поплыли, а телу возжелалось взмыть под самый низкий казематный свод. — Не знаю, какие такие дети и как пилилось тое силовое наследие, но наперед попрошу без таких шуточек. Выйдем, что ли, на свет, покуда усатый нам тут и остатнюю свиту не подобрал?
— Так шагай, — предложил капитан. — Дубину только не забудь.