ронепоезда и шагах в ста от оставленных бронепоездов был настигнут группой красных всадников. По впечатлению, создавшемуся в цепи, он застрелился из имеющегося у него револьвера, так как падающим на землю его видели, когда красные были от него в нескольких шагах. Найденный на другой день его труп имел одну пулевую рану в область сердца, и, кроме того, у него было снесено лицо и часть лба выстрелом в упор из винтовки уже после его смерти. Рубленых ран не было. Труп был раздет и в нескольких местах обожжен.
Верстах в 4–5 от места оставления бронепоездов цепи были приняты на себя сотней нашей кавалерии, которая оказала помощь сначала огнем, а затем размещением раненых по лошадям. Далее отряд бронепоездов присоединился ко взводу кубанской батареи, расположенному на позиции в этом районе. Часов около 10 вечера взвод этот снялся с позиции и отошел к деревне Котлубань. С ним последовал и личный состав бронепоездов, который затем пешим же порядком двинулся на станцию Котлубань. Здесь выяснилось, что контратакой конницы генерала Улагая около 6 часов вечера красные были оттеснены от станции Котлубань и что оставленные бронепоезда находятся в нейтральной зоне между нашими и красными. Потери бронепоезда: убитых 6, раненых 11. Младший урядник Кароль сгорел на пулеметной бронеплатформе. Большая часть потерь была понесена во время боя на бронепоезде.
В. Липеровский{289}«Желбат-2»{290}
Лил дождь… лужи и грязь; неприветливо. В комендатуре вокзала «Киев I-пассажирский» офицер железнодорожного батальона сказал Пете, на каком пути стоит состав, что уйдет вскоре на Дарницу. Долго шли по путям, переходили по площадкам вагонов с одного пути на другой и наконец нашли три вагона и паровоз. Еще подошли два-три человека, поезд еще постоял немного и понемногу пошел вперед, колеса почти не стучали, их «музыку» помню по поездкам в Кошелевку, через Нежин. На «Киев II-передаточный» тоже постояли с часок, еще кто-то прибавился, люди входили в вагон, садились на свободное место, и снова наступала тишина; было темновато, никто не говорил: рота уходила на север, покидали Киев те, кто к ней присоединился.
Петя был прикомандирован к 1-й роте 2-го железнодорожного батальона уже несколько месяцев тому назад, он сапер, поручик инженерных войск первой Великой войны, а я доброволец. Поезд сдержанно пошел по мосту через Днепр, колеса четко застучали на стыках… И все оживились! И я почувствовал, что сейчас, переходя Днепр, ухожу, вступаю в совершенно новую эпоху моей жизни… Дарница! Станция в лесу сосновом; за время войны положили много новых путей, она совсем иная, чем прежде. Все «пассажиры» нашего поезда приготовляют свои вещи для «высадки», все больше чемоданы и походные мешки, ни у кого не было такой корзинки с ручкой, с железным стержнем, что проходил сквозь петли и запирался висячим замком, тут были все мои вещи: две пары белья, две простыни, папины рейтузы, как парадные, а на мне была гимнастерка, брюки и высокие сапоги, папина шинель «солдатского» сукна и кепка на голове, мама мне ее сшила… Мне было шестнадцать лет и семь месяцев!..
Поезд стал в хвосте длинного поезда, все «классные» вагоны и «пульманы» американского типа, длинные на колесных тележках. Весь поезд защитного цвета, всюду вензеля «2-й жел. бат. 1-я рота». Все залито светом, своя электростанция.
Все приехавшие пошли вдоль поезда, уже каждый имел свое место, также и Петя, но мы должны были «определить» меня, а потому надо было увидеть дежурного офицера. Но нам очень посчастливилось: совершенно неожиданно на перроне станции увидели группу офицеров, и Петя мне говорит, когда подошли ближе:
— Смотри, тут и командир роты капитан Кирсанов, и адъютант, и дежурный офицер, будешь представляться!
Петя подошел к командиру, сказал, что просит принять в роту его «двоюродного брата», добровольца. Доброволец, конечно, стоял в струнку «смирно», отдавая честь; верно, выглядел не плохо в папиной шинели! Командир перевел на меня глаза, и остальные, конечно, тоже.
— Как твоя фамилия и имя?
— Липеровский Владимир, доброволец, просит о зачислении в роту.
— Год рождения?
— Март, 1903.
— Где учился?
— В реальном училище.
— Кто отец?
— Полковник артиллерии.
— Оно и видно! — и, обращаясь к адъютанту: — Зачислить во взвод пути, выдать обмундирование, найдите ему фуражку, а шинель ему оставьте эту.
— Покорнейше благодарю, господин капитан!
И капитан с адъютантом вошли в здание станции. Дежурный офицер очень дружелюбно предложил следовать за ним. Петя мне шепнул, что «рапорт» прошел прекрасно, и пошел в свой вагон. Через минуту мы были в вагоне-цейхгаузе, и дежурный офицер распорядился, чтобы меня обмундировали. Оказывается, было мало фуражек и шинелей, но для меня фуражку нашли: получил английское обмундирование, громадные ботинки с обмотками и как последнее — винтовку американскую русского образца № 380 386. С нею я прошел до конца!
— Теперь пойдемте во взвод, командир взвода даст вам место в вагоне, и ему дайте все сведения для канцелярии, с завтрашнего дня вы на довольствии, котелки получите во взводе.
Прошли в ту часть поезда, где были «пульманы» — это американского типа длинные товарные вагоны, приспособленные для казармы. Офицер вызвал взводного.
— Вот еще доброволец, место, посуду, патроны, сведения сегодня же в канцелярию, с завтрашнего дня на довольствие, — и шепнул на ухо взводному: — Ночью уходим на север!
Все трое откозыряли и разошлись; я за взводным на площадку и в вагон; с нагрузкой всего, что я получил, с корзинкой и с винтовкой было достаточно неудобно влезать на высокую ступеньку вагона, была мысль: только бы не опрокинуться назад. Но я не отстал от взводного.
— Ребята, еще новый пассажир в нашем вагоне, и вот его место! — сказал взводный, указав мне койку, первую от входной двери (для новенького!) на верхнем этаже и потому с окном, хорошо! Койка настолько длинная, что в головах поместилась моя корзинка и мне еще было достаточно места.
Взгромоздив все свое добро наверх, увидел, что протягиваются руки для знакомства, были молодые, как и я, но и среднего возраста, так поздоровавшись со всеми, а обитателей вагона было, вероятно, человек 20, дошел я до «квартиры» взводного, тут была перегородка; конфиденциально взводный произнес: «Тут моя жена!» — точно хотел сказать: ни шагу дальше.
— Алексей, возьми сведения и напиши рапортичку.
Вдоль всего длинного вагона шли койки в два этажа, там, где посредине вагона товарного были на обе стороны двери, стоял длинный стол. Тут сидел Алексей и писал рапортичку; когда писал сведения обо мне, конечно, многие приблизились, чтобы ознакомиться, кто такой новый пришел. И знакомились. «А я тоже реалист! — сказал Алексей. — Из Ворожбы».
Половина была молодых, и они были приветливее. Кто-то из старых тут же заметил взводному:
— Смотри, новый ботинки получил, а я в старых хожу!
Взводный мне выдал под расписку патроны, два английских котелка и кружку.
— А стрелять-то умеешь?
— Умею.
— Ну, так завтра в дежурную часть пойдешь!
Кто-то хихикнул. На другом узеньком столе между коек сидели картежники. Освободившись от официальностей, устраивал свою койку. На ней лежал матрац и два одеяла, подушка у меня была чудная, та, что мне бабушка подарила в Кошелевке; она ходила в путешествия Пржевальского по пустыне Гоби с дедушкой Колей, кожаная, набита конским волосом; наволочка мамой сшита. А дома подушка всегда на кушетке лежала. Теперь идет в путешествие со мною!
Мне кажется, что я только попробовал прилечь, но уже спал… Ночью мы не ушли. В семь утра подъем, умываться на «чистом воздухе» у крана было непривычно, меня, конечно, опережали «старые», я был готов один из последних и переоделся во все английское, только сапоги надел в конце концов, потому что обмотки не держались на ногах. Не я один был в сапогах. Сигнал: «На поверку выходи!» Строились там, где канцелярия роты, приблизительно в половине длины поезда. Оказывается, наш взвод помещается в трех вагонах, еще есть взвод службы тяги и взвод службы связи; рядом с нашим поездом был второй, хозяйственная часть, с нею взвод тяги шел. На поверку выходили все, так что фронт был большой. Впервые стоял в строю воинской части, был вторым с правого фланга во второй шеренге.
«Липеровский». — «Есть!» Да, да, я в роте железнодорожного батальона! Наряды. «Шапки долой, пой молитву!» Пропели бодро «Отче наш». «Разойдись!» Спешили в вагоны: «каптер» нес хлеб, и его помощники по наряду чай и кофе. На столе резали длинные буханки хлеба военного образца. «Кому?» — «Алексею!» — «Кому?» — «Муратову!» — «Кому?» — «Что новый пришел». Сегодня внешние наряды нес взвод тяги! С утра к поездам прицеплены паровозы громадные «ЭХ» американского типа, их звали «Эхо» в обиходе. Дождя нет, поезда наши выглядят нарядно и после девяти утра тронулись! Оба поезда очень длинные; второй — обычные теплушки и половина пульманов; он идет в получасовом интервале, на станциях стоят на смежных путях для пользования электрическим током первого поезда. Казалось, что не торопились, но к часу дня пришли в Нежин. Обед в бачках приносят, борщ и кашу с мясом, и в вагоне раздают по котелкам. Не всегда проходит раздача без спора: ложки стучат! «За добавкой подходи!» «Смотри, голодные пошли», — шипят что постарше, а молодые тут как тут гремят котелками, и все съедается без остатков. Сытно!
Когда тронулись «на север» со станции Дарница, в вагон пришел начальник службы пути поручик Петр Васильевич Иванченко. Он изложил нам оперативную задачу роты: начиная станцией Ворожба, на всех узловых и значительных станциях остаются наши офицеры комендантами; с ними два-три солдата из взвода службы связи. Взводы пути и тяги несут всю охрану поезда. Паровозы наши, но машинисты «от дороги», так что на паровозах, кроме охраны, взвод тяги дает механиков, когда нужны починки. Наш головной участок «Орел». Затем объяснял, что может случиться в пути, где должен работать каждый взвод в своей области, а если нужно в связи с обстоятельствами, все работают вместе дружно, быстро, толково для исправлений в кратчайший срок.