Лава выравнялась, перешла в рысь, потом в галоп. С полустанка стреляли, но, когда мы уже подходили к полотну железной дороги, выстрелы стихли. Станцию мы нашли пустой.
Взвод получил приказание выводить все пустые вагоны с запасных путей и набивать их чем попало, чтобы зажечь их на главном пути. Другие взводы занялись чисткой станционных построек, резкой проводов и пр. В это время заметивший нас издали бронепоезд вдруг сразу перенес свой огонь на занятый нами полустанок. Под разрывами снарядов мы с трудом справлялись с делом. Несколько вагонов было уже подведено к главному пути, но мы никак не могли справиться с заклиненной стрелкой. Пока над нею возились несколько человек, остальные продолжали искать и подносить дерево, солому, шпалы и набивать ими вагоны.
В это время кто-то крикнул:
— Осторожно, справа от Вознесенска подходит товарный поезд.
Около вагонов, посредине двора, был колодец с журавлем. За ним стоял домик железнодорожника. На ступеньках его, глядя на нашу суету, переговаривались между собою две женщины — одна уже старая, другая моложе, с ребенком на руках.
Внезапно из домика на двор выбежал железнодорожник. Громко ругая нас непечатными словами, он бросился к колодцу.
— Осторожно… поезд из Вознесенска в одной версте. Впереди, кажется, пушка, — снова прокричали с главного пути.
Стало ясно, что мы никак уже не успеем вывести вагоны на него. Партизаны начали поджигать вагоны. Но в этот момент железнодорожник подбежал с ведром воды и выплеснул его в огонь. Он сейчас же побежал опять к колодцу. Его поймал за рукав партизан:
— Брось, не время шутить с огнем!.. — Но железнодорожник вырвался и стал набирать воду снова. Так, ругая нас, он умудрился выплеснуть в горящие вагоны еще два ведра. Но когда он опять от колодца закричал, указывая в сторону Вознесенска:
— Подождите, сейчас наши дадут вам «белогвардейская св…», — совершенно озверевший партизан бросил окружающим: «Разойдись!» — и, вскинув винтовку, выстрелил ему в затылок. Железнодорожник с наполненным ведром грохнулся на землю…
Раздумывать было некогда. С противоположной стороны полотна раздалась команда:
— По коням!..
Под непрекращающимся обстрелом бронепоезда, и уже на виду у состава, шедшего из Вознесенска, мы оставили станцию и помчались обратно к холмам. Дойдя благополучно до них, сотня остановилась и снова повернулась лицом к полустанку. Правее нас, против шлагбаума, виднелась лава 2-й Партизанской сотни. Подходивший к станции поезд был составлен следующим образом: впереди на открытой платформе стоял черный автомобиль, который партизаны издали приняли за пушку; дальше был паровоз и за ним вагонов сорок товарного поезда. Состав продвигался вперед очень осторожно. Бронепоезд прекратил огонь и еле был заметен на горизонте, верстах в пяти от нас. Все с любопытством следили за товарным поездом. Из полуоткрытых вагонов его виднелись фигурки красных, стрелявших по сотне. Поезд проходил Трикраты.
Когда платформа с автомобилем оказалась около шлагбаума, с нее, с изумительной быстротою, на наших глазах был сгружен на дорогу автомобиль.
— Давай пушки! Бей по автомобилю!.. — понеслось по лаве.
Большевики из вагонов усилили огонь. Поезд остановился.
У шлагбаума происходило какое-то замешательство. Увы, обе наши пушки, видимо, меняли в это время позицию, молчали, и только когда от шлагбаума автомобиль с четырьмя людьми во всем черном понесся в сторону Буга, послышались выстрелы наших орудий. Автомобиль мчался среди разрывов и благополучно уходил на запад.
Паровоз с пустой платформой вдруг отделился от состава и, набирая ход, начал уходить под прикрытие бронепоезда. Наши пушки выпустили и его. Тогда из брошенного состава понесся рев и ругань. Большевики, бросив стрельбу, тянули кулаки вслед уходившему паровозу…
Хорунжий Воропаев сделал знак шашкой, и лава 1-й Партизанской пошла на поезд. Оттуда снова град пуль. Сотня шла рысью, прямо в лоб, и начинала охватывать поезд слева, 2-я Партизанская огибала его справа. Потом все бросились вперед полным карьером. Уже отчетливо были видны лица красноармейцев, выцеливавших нас из вагонов, но потом их огонь сразу оборвался. Подлетев к первому вагону, я увидел, что он был пуст. Поезд оказался брошенным большевиками, не выдержавшими конной атаки. Когда я объехал его, с другой стороны уже стояла большая толпа пленных в одном белье. Их выстраивали в одну линию. Высокий офицер 2-й сотни, в маленькой кубанской папахе, сбитой на затылок, с рыжеватыми усами и неподвижно-стальными глазами, спокойно следил за построением. Он появился в полку не так давно, спасшись, несмотря на серьезную рану, от большевиков, которые буквально на его глазах перебили всю его семью в имении.
Когда все было готово, он подошел к правофланговому пленному и спросил его:
— Ты где служил раньше?
— Я матрос Черноморского флота.
— А ты помнишь, какой был флаг на русских военных кораблях?
— Белый.
— А на белом было ли еще что-нибудь?
— Какой-то синий крест… Андреевский, что ли, а что мне до него? — нагло ухмыльнувшись, ответил матрос.
— Так вспомни об этом кресте сейчас! — И офицер, перевернув нагайку, дважды по диагонали ударил матроса по лицу окованной рукояткой. Тот наклонил голову, выплюнув выбитые зубы…
Так офицер с теми же вопросами обходил весь фронт захваченного в плен 5-го матросского полка.
— Кадет, — услышал я за спиной, — отыщите командира полка и устно от моего имени передайте ему донесение об исходе атаки. — Хорунжий Воропаев назвал мне цифры захваченных пленных, имущества и оружия, и я помчался к холмам, где должен был быть Назаров.
Я нашел его по Зорабу, свободно стоявшему за спиной Федора Дмитриевича. Назаров, не отрываясь от бинокля, продолжал рассматривать местность.
— Отлично, — отозвался он, когда я кончил доклад. — Передайте командиру сотни, что мы идем дальше в Вознесенск.
На заходе солнца мы вступали в город. На окраине его нас встретил оркестр музыки, игравший до изнеможения старый Егерский марш. Музыканты, почти исключительно местные евреи, представляли собой пеструю толпу оборванцев, но все трубы оркестра были обвиты широкими, слишком бросающимися в глаза, национальными лентами.
Наша сотня была расквартирована тут же на северной окраине Вознесенска. В течение нескольких дней мы отдыхали спокойно. Город даже устроил нам какой-то концерт-бал. 1-я Партизанская сотня, как наиболее потрудившаяся за последние дни, была назначена в резерв полка. Настроение в городе было, однако, весьма тревожное, и все держались начеку: по сведениям, в Вознесенске скрывалось много большевиков, спасшихся из-под Трикрат, и группа комиссаров, которых никак не могла выловить наша контрразведка. С другой стороны, из-под Одессы должны были рано или поздно подойти прорывающиеся на север красные. Штаб полка разрешил только короткие отлучки, да и то почти исключительно по служебным делам.
И вот за Бугом послышались орудийные выстрелы. Над Вознесенском загудели первые снаряды большевиков, пробивавших себе путь на север. Снаряды рвались в разных местах города, но больше всего обстреливалась сторона расположения нашей сотни: красные нащупывали пороховые склады, находившиеся где-то в степи, невдалеке от нас.
В это время произошла любопытнейшая история. Как-то утром, несмотря на обстрел города, мои друзья отлучились, поручив мне присматривать за лошадьми и вещами.
Оставшись один, я начал рассеянно рассматривать нашу комнату. По стенам ее между олеографиями и полу выцветшими фотографиями были приколоты кнопками какие-то открытки. Разглядывая их вблизи, я машинально, будучи с детства страстным коллекционером марок, поинтересовался узнать, что за марки находятся на обратной их стороне. Отогнув осторожно угол одной открытки, я узнал старую русскую восьмикопеечную марку и мысленно решил попросить ее для себя, когда увижу хозяина. Однако мое любопытство на этом не остановилось, и я перешел к осмотру других открыток.
За наклонно висевшей большой фотографией в раме я заметил пачку свернутых в трубку бумаг. Среди них торчали углы засунутых туда открыток. Я протянул руку за одной из них, но она была сильно сжата бумагами. Я потянул ее, но тогда вместе с нею вывалился из-за портрета на пол весь ворох бумаг. Некоторые из них при падении раскрылись. Это были какие-то счета, свидетельства из сельского совета и т. д.
Но одна маленькая бумажка почему-то привлекла мое внимание, как я думаю теперь, просто необычно плохим качеством ее бумаги. Я развернул ее и сразу не понял, в чем дело. В верхнем левом углу ее стояла советская эмблема — серп, молот и прочее, под нею «5-й матросский пехотный полк». Дальше удостоверялось, что предъявитель сего документа (имярек) является, действительно, рядовым этого полка, что подписью и печатью удостоверяется. Внизу стоял росчерк комиссара. Дата выдачи свидетельства была совсем недавняя. Я сильно опешил, когда сообразил, что указанные в удостоверении имя и фамилия те же, что и нашего хозяина. Я спрятал в карман эту бумажку, привел в порядок рассыпанные свертки и, когда вернулся Ашуркин, рассказал ему о моей находке. Сейчас же вдвоем мы выработали план действий и, для верности, решили не говорить о нем решительно никому.
Утром следующего дня мы под каким-то предлогом дали хозяйке пачку денег и заказали ей к вечеру хороший обед. А самому хозяину было поручено раздобыть четверть крепкого самогона. К обеду мы пригласили и его, а также, чтобы было ему веселей, посоветовали привести с собой двух его родственников-мужиков, живших неподалеку на нашей улице.
Когда все собрались — нас четверо партизан и трое крестьян, — мы сразу приступили к еде, широко угощая водкой мужиков. После полуночи, когда они оказались достаточно пьяны, я встал, подошел к двери, запер ее и положил ключ в карман.
— Довольно, — переменив тон, обратился Ашуркин к гостям. — Теперь будем говорить о делах. Кто из вас служил у большевиков и дрался против нас?
Пьяные мужики не поняли сразу вопроса, но Ашуркин потянулся к заряженной винтовке, они, заметив, что тот взводит курок, сразу стихли. Видимо, они стали быстро приходить в себя.