Естественно, что мои планы могут несколько измениться и я должен сохранить для себя свободу действий, чтобы отреагировать на события в условиях меняющейся обстановки. Максимальная гибкость будет обеспечена путем сосредоточения максимальных сил на центральном направлении».
Любопытно отметить, что вышеприведенная радиограмма в своей основе была составлена в моем штабе одним из моих английских помощников.
Позднее, 7 апреля, я включил в мою заключительную по этому вопросу радиограмму генералу Маршаллу следующее:
«Послание, которое я направил Сталину, было чисто военным шагом, предпринятым в соответствии с моими полномочиями и указаниями Объединенного англо-американского штаба, полученными ранее. Откровенно говоря, мне даже в голову не пришло предварительно посоветоваться с Объединенным англо-американским штабом, так как я считал, что отвечаю за эффективность военных операций на этом театре военных действий и было естественно спросить у руководителя русских войск относительно направления и времени их следующего крупного наступления и изложить ему в общих чертах свои намерения.
В настоящее время мы задерживаем отправку депеши союзной миссии в Москве, целью которой является установление некоторых конкретных мер для взаимного опознавания самолетов и наземных войск, а также процедуры, которой следует придерживаться в случае, если наши войска встретятся с русскими в любой части Германии в условиях наступательных действий каждой из сторон. Исключительно важно, чтобы этот вопрос был быстро решен на практической основе».
Исходом всего этого обмена радиограммами явилось то, что мы продолжали действовать в соответствии с нашими планами. Я настолько глубоко был убежден в военной обоснованности того, что мы делали, что близкие мне сотрудники штаба знали о моей готовности идти на крайние средства, отстаивая наши планы.
В результате этого спора мы стали чувствовать себя несколько стесненными при вступлении в связь с генералиссимусом и проявляли осторожность, чтобы вся наша переписка ограничивалась строго тактическими вопросами. Сложившуюся обстановку в этом плане я не находил слишком серьезной, поскольку американский комитет начальников штабов решительно подтвердил для меня свободу действий в осуществлении планов, которые, по моему мнению, приведут к скорейшему прекращению боевых действий.
Вторжение в Германию
Промышленное значение Рура для Германии было существенно ослаблено еще до того, как мы его окружили. Заводы этого района служили объектами многочисленных налетов бомбардировочной авиации, а в феврале 1945 года союзная авиация начала кампанию по уничтожению линий коммуникаций, связывавших Рур с центральной частью Германии. В этой кампании авиация добилась заметных успехов, и мы знали, что немцы испытывают большие трудности в транспортировке боеприпасов из Рура в армии, которые еще оставались на фронтах. В условиях, когда возникла угроза этому району с обеих сторон, а также ввиду резко ослабившейся его роли в общих военных усилиях страны, казалось, что будет логичным, если немцы отведут оттуда все свои войска, чтобы использовать их для противодействия нашим продвигающимся колоннам. Немецкому генеральному штабу должно было быть ясно, что с окружением Рура будут потеряны не только многие промышленные предприятия, работавшие для фронта, но и все те войска, которые могли быть собраны там для обороны. Тем не менее немцы вновь не сделали этого.
К 1 апреля наши наступавшие с севера и юга войска соединились, Рур был окружен, противник оказался в западне. Теперь немцы непрерывно терпели крупные поражения. Начиная с кровопролитного отражения безуспешного наступления противника в Арденнах, несшиеся лавиной войска союзников продолжали наносить ему поражения одно тяжелее другого, а потери приобрели ошеломляющие размеры. Не было ни малейшего смысла, ни логики в продолжении борьбы. На востоке и на западе, уже на территории собственно Германии, наступали мощные группировки союзных войск. Немцы почти полностью потеряли Рур, Саар, Силезию. Остатки промышленности, рассредоточенной по всей центральной части Германии, уже не могли обеспечивать армии, все еще продолжавшие сражаться на фронтах. Система связи была так разрушена, что ни один нацистский руководитель не мог быть уверен, что его приказы дойдут до войск. В то время как во многих районах еще были войска, способные оказать ожесточенное и упорное сопротивление местного характера, только на левом и правом флангах огромного западного фронта еще имелись достаточно многочисленные армии, чтобы делать нечто большее, чем сдерживать продвижение союзников.
31 марта я обратился с воззванием к немецким войскам и населению, настаивая, чтобы солдаты и офицеры сдались, а мирные жители начали посевные работы. Я обрисовал безнадежность их положения и пояснил, что дальнейшее сопротивление только усилит их несчастье в будущем.
Мне хотелось скорее покончить с этой кровавой эпопеей. Однако Гитлер и его сообщники мертвой хваткой еще держали народ; гестапо и СС действовали столь эффективно, что страна продолжала сражаться.
Немецкими войсками в «рурском котле» командовал фельдмаршал Модель. Сначала он попытался вырваться из окружения, предприняв наступление на севере, но потерпел поражение. Аналогичная попытка в южном направлении также закончилась неудачей. И теперь немецкому гарнизону в Руре не оставалось иного выхода, как сдаться. Войска Брэдли непрерывно сжимали окруженного противника, а 14 апреля в результате предпринятого американцами удара окруженная группировка была расчленена на две части. Спустя два дня восточная часть прекратила сопротивление. 18 апреля весь оставшийся гарнизон капитулировал. Сначала мы считали, что захватим в плен около 150 тыс. в Руре. Фактически же в плен попало 325 тыс., в том числе 30 генералов. Мы разгромили двадцать одну дивизию и захватили огромное количество трофеев.
Армия генерала Паттона захватила район, где в одной глубокой соляной шахте были обнаружены сокровища, запрятанные туда нацистами. Наша группа спустилась в шахту на глубину почти полумили.
На дне лежали огромные кипы немецких бумажных денег, очевидно, сваленные здесь после отчаянных попыток вывезти их перед приходом американцев. В одном из туннелей находилось большое количество картин и других предметов искусства. Некоторые из них были завернуты в бумагу или мешковину, остальные уложены как листы фанеры.
В другом туннеле мы увидели склад золота, по оценке наших специалистов, общей стоимостью в 250 млн долларов, в основном в виде золотых слитков. Они находились в мешках, по два 25-фунтовых слитка в каждом. Здесь же мы обнаружили очень много чеканного золота из разных стран Европы, даже несколько миллионов золотых монет из Соединенных Штатов.
В чемоданах, ящиках и контейнерах были собраны изделия из золота и серебра, очевидно, награбленные из частных домов со всей Европы. Все изделия были сплющены ударом молотка, вероятно, для того, чтобы меньше занимали места, и затем просто сгружены в хранилище. По-видимому, для дальнейшей переплавки их в слитки.
К туннелю, где было запрятано золото, наше внимание привлекла прежде всего недавно построенная кирпичная стена, в центре которой имелась стальная дверь, как у сейфа самой современной конструкции. Она была настолько капитальной, что для ее разрушения потребовались бы мощные подрывные заряды. Однако один американский солдат, обследовавший кирпичную стену, окружавшую дверь, нашел, что эта стена вовсе не так прочна, как выглядит. Свое заключение он проверил шашкой тринитротолуола. В результате взрыва в стене образовалась огромная дыра, через которую взгляду представился склад драгоценностей. Мы не могли понять, почему немцы не попытались спрятать сокровища в потайном месте в лабиринте туннелей, а решили оградить их стеной, которую легко разрушить даже ломом. В таких условиях мы не видели никакого смысла в установке сложной стальной двери. Однако один американский солдат, сопровождавший нас, заметил: «Похоже, что немцы закрывают на замок двери в конюшню, а стен-то в ней фактически нет».
В тот же день я впервые увидел лагерь смерти, находившийся неподалеку от города Гота. Я никогда не был в состоянии описать свое эмоциональное напряжение в момент, когда я лицом к лицу встретился с неоспоримыми доказательствами жестокости нацистов и полного пренебрежения нормами человеческой морали. До сего момента я знал об этом только в общих чертах и из второстепенных источников. Но я уверен, что никогда в любое другое время я не испытывал такого шока, как в этом случае.
Я осмотрел каждый закоулок и каждую щель в лагере, так как считал своим долгом давать свидетельские показания об этих вещах в случае, если на родине появятся мнения или утверждения, что «рассказы о зверствах нацистов были просто пропагандой». Некоторые из нашей группы, посетившие лагерь, были не в состоянии выдержать до конца осмотр. Я же не только все осмотрел, но и, как только вечером вернулся в штаб Паттона, сразу же сообщил в Вашингтон и Лондон обо всех ужасах, настаивая перед обоими правительствами немедленно направить сюда группу редакторов газет и представителей национальных законодательных органов. Я считал, что эти доказательства должны быть немедленно доведены до американской и английской общественности, чтобы не оставалось никаких оснований для циничных сомнений…
День 12 апреля завершился известием, полным драматизма. Брэдли, Паттон и я допоздна засиделись за обсуждением планов на будущее. В частности, мы рассматривали вопросы о том, кого из офицеров и какие соединения выделить для переброски на Тихоокеанский театр военных действий. Незадолго до полуночи мы отправились спать: Брэдли и я – в небольшой домик штаба Паттона, а сам Паттон ушел в свой фургон. Его часы остановились, и он включил радио, чтобы по Би-би-си уточнить время, и тут услышал сообщение о смерти президента Рузвельта. Он вернулся в наш домик, разбудил Брэдли, и затем оба вошли в мою комнату, чтобы сообщить это ошеломляющее известие мне.