Ведь вы сами знаете, что большинство ваших руководителей— не русские: их деды и отцы не проливали кровь за Россию, на костях их предков не создавалось наше величие. Вся эта интернациональная свора авантюристов не связана с русским народом, что для них русские традиции, культура, вера и хозяйство?
Они без всякого сожаления посылают вас, братья, истреблять русский народ. И во имя чего? Во имя удовлетворения своих буйных страстей! На такое предательство должен быть общий крик русских душ: руки прочь от опозоренной, раздавленной родины — России!
Мы же — вместо дружного протеста против произвола над русским народом — разделились на красных и белых и льем братскую кровь, чем дали возможность торжествовать над нами иностранным рожам…
Во имя счастливой родины мы зовем вас в наши ряды борцов за оскорбленный, униженный народ…»
Пепеляев отложил на край стола обращение, сказал с кислой усмешкой:
— Не слишком грамотно и не шибко убедительно. К тому же ни слова о защите интересов якутов и тунгусов. Скажите, кто входит в совет народной обороны Якутии?
— Подобрались люди солидные. Купцы Галиба-ров, Борисов, Филиппов, а командует армией повстанцев корнет Коробейников. Но он очень молод, у него нет опыта, нет военных знаний, — ответил Куликовский.
— У них есть политическая программа? — опять спросил Пепеляев, косясь на пачки ассигнаций.
— Кто же нынче не имеет программы! Мы создадим Якутскую республику с парламентарным образом правления, но она будет скреплена военной дисциплиной; Якутские поселения станут военными крепостями.
— Военные поселения насаждал в России еще Аракчеев, — рассмеялся Пепеляев.
— Умные идеи не стареют. Я убежден: республика без военной дисциплины — тело без позвоночника. Дитерихс обещал поддержать якутских повстанцев, если вы станете во главе их. Для начала он выдал вот это, здесь двадцать тысяч долларов. Я добавлю шестьдесят тысяч из губернаторского фонда, а представитель американской фирмы «Олаф Свенсон» — еще сто тысяч.
— Что это за фирма? Почему она заинтересована в нашем походе на Якутск? — спросил Пепеляев, подчеркивая слово «нашем».
— «Олаф Свенсон» вложила большие миллионы в русский север. Еще нам помогут компании «Гудзон Бей», фирма Холмса, охотские золотопромышленники Бушуевы, Яныгины, якутские купцы Сивцевы. Их было шесть братьев, но двоих расстреляли красные, оставшиеся в живых объявили войну большевикам. Имя Сивцевых в тайге — золото, их слово — закон. Итак, во Владивостоке мы зафрахтуем несколько пароходов, командующий японскими оккупационными войсками генерал Талибана даст боеприпасов, и мы выйдем в Охотск. Там на реке Кухтуе, в поселении Булгино, нас ожидает отряд Ивана Яныгина — это наши таежные вандейцы, — заключил Куликовский.
В особняке на привокзальной улице Харбина наступили шумные дни: то и дело хлопали двери, толпились офицеры, молодые дворяне, купеческие сынки, искатели приключений откликнулись на призыв Пепеляева принять участие в якутском походе.
Первым явился Анатолий Энгельгардт — смоленский дворянин, офицер Семеновского гвардейского полка, перебежавший к Колчаку из 5-й армии красных. Колчак произвел Энгельгардта в капитаны, он командовал егерским батальоном и пользовался в окружении верховного правителя славой бретера и бабника.
— П’едставьте мое состояние, господин гене’ал, когда я п’очитал в газете ваше п’иглашение, — грассируя, заговорил Энгельгардт. — Это было состояние полного счастья, наконец-то, думал я, п’обил новый час служения отечеству.
Потом пришел полковник Андерс, мрачная слава сопутствовала этому невысокому человеку. Он расстреливал партизан в Барнауле, вешал рабочих в Красноярске, но невозможно было угадать в нем убийцу по безмятежным голубым глазам, по вежливой улыбке. В последние месяцы колчаковщины Андере командовал карательным отрядом и крепко покнутобойничал на берегах Байкала. Вместе с каппелевцами он совершил ледовый поход из Красноярска до Харбина и жил с темной, тяжелой злобой, мечтая о возвращении в Сибирь.
— Полковник Андерс, георгиевский кавалер, награжден золотым оружием, имею Владимира с мечами, — представился он, снизу вверх глядя на рослого Пепеляева.
— Я наслышен про вас, полковник. О вашей храбрости рассказывали чудеса.
— Были времена, прошли былинные, — скорбно вздохнул Андерс. — Отправлял большевиков к Адаму, а теперь впору самому собираться.
— Рано, полковник. Нас зовет обратно родная Сибирь.
— Вся надежда на этот зов, ваше превосходительство.
Последними к Пепеляеву явились генерал Ракитин и полковник Леонов. В девятнадцатом году Ракитин командовал дивизией в Сибирской армии Пепеляева и первым ворвался в Глазов, когда войска адмирала стремительно шли на Вятку.
Полковник Леонов, как и Пепеляев, родился в Сибири, а сибиряков генерал считал родственными душами, верил в их мужество и выносливость.
— На вас я могу положиться, как на самого себя, — сказал он Леонову. — В таких офицерах я нуждаюсь более, чем они во мне.
Воскресным вечером от перрона харбинского вокзала медленно отходил пассажирский поезд. Генерал Пепеляев с вагонной площадки махал широкополой шляпой ускользавшему вокзалу, освещенным улицам, потом меланхолически произнес, обращаясь к Харбину:
— Прощай, но если навсегда, то навсегда прощай!
— Благословляю вас на великий, на крестовый поход! Молюсь за успех и здоровье ваше и надеюсь на очищение Якутии от плевел диаволовых. Как шли когда-то рыцари на освобождение святого города Иерусалима и гроба господня, так и вы, мой генерал, и вы, мой губернатор, пройдете лесные дебри и снежные пустыни, — торжественно говорил Дитерихс, осеняя крестным знамением Пепеляева и Куликовского.
В окнах кабинета густо синела бухта, подсвеченная оранжевыми полосами заката. Впаянный в воду, глазел на город жерлами дальнобойных орудий миноносец, над зданием штаба оккупационных войск пощелкивал японский, с восходящим солнцем флаг. Воевода, генерал, губернатор посидели минуту в полном молчании и встали: Дитерихс, усеянный от шеи до живота орденами, Пепеляев с георгиевским крестом, Куликовский с бело-зеленой ленточкой на лацкане черного костюма.
— Господа! — снова с чувством сказал Дитерихс. — Ко мне обращались представители японских и американских фирм, имеющих торговые интересы на русском севере. Они предлагали свою помощь, воспользуйтесь их обещаниями, возьмите все, что дадут. Особенно от японцев, ибо японцы самые надежные, самые верные наши союзники, — Дитерихс трижды поцеловал Пепеляева, потом Куликовского: — «Наступил час пробудиться нам ото сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился, итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружие света…»
Для офицеров добровольческой дружины был устроен прощальный банкет. От имени фирмы «Олаф Свенсон» ее представитель зачитал обращение к пепеляевцам:
— «На призыв якутского населения мы сочли своим долгом откликнуться организацией экономической помощи. В осуществление этих задач наше общество посылает к берегам Камчатки и Якутии несколько торговых экспедиций, в том числе к устью реки Колымы, к берегам Охотского моря, на Олу, в Аян. Вероятно, уже прибыл корабль нашего общества «Мезатлан» с американскими товарами и продовольствием. Достопочтенный мистер Пепеляев! — продолжал представитель, — фирма «Олаф Свенсон» вменила мне в приятную обязанность вручить вам сто тысяч долларов, — он подал чек Пепеляеву.
Офицеры подвыпили, языки развязались, начался застольный разговор, а между полковником Андерсом и генералом Ракитиным вспыхнул спор.
— Кто командует войсками под Спасском? — спрашивал генерал.
— Не помню, кажется, какой-то кузнец Остряков…
— И маршал Мюрат был сыном конюха.
— Мюрат учился искусству побеждать у Бонапарта, а тот, как его, Остряков, у кого? У деда Вавилы хвататься за вилы?
— Настоящая фамилия того кузнеца Вострецов, а зовут Степаном. Не нравится мне, когда опасного и смелого противника делают трусом и дураком. А знаете ли вы, что этот кузнец награжден тремя Георгиями за храбрость? Нет? А известно ли вам, как он геройски показал себя в сражении за Челябинск? Тоже не слышали? Следует помнить — именно Вострецов ворвался в Омск и разоружил на вокзале несколько наших эшелонов. За все это я бы наградил Вострецова орденом Андрея Первозванного, а потом повесил бы, но храбрец остается храбрецом даже в смерти. «Лишь дело героя да речь мудреца проходят столетья, не зная конца», — внезапно проскандировал генерал с гимназических лет знакомые стихи.
Ревело Охотское море, северный ветер нес тучи. Было хмуро, печально; генерал Ракитин ходил по палубе, сердито думая о том, что, возможно, не придется ему увидеть приморские берега, услышать русскую речь. Уже девятый год проводил он в военных походах, наступлениях, отступлениях, приказывая убивать, сам убивая. А во имя чего эти убийства? Монархия погибла, буржуазная республика пала, Колчак казнен, белое движение угасает. «Почему я решился на якутский поход? Ведь наша экспедиция всего лишь кровавая фантастика! По правде говоря, я отправился из одного желания мести да от бессмыслицы своего существования. Куликовский утверждает, что якуты, тунгусы, чукчи всякие ждут не дождутся нашего появления. Так ли все это?».
Ракитин спустился в кают-компанию: там за утренним кофе Пепеляев и Куликовский о чем-то оживленно беседовали.
— Вот, кстати, и ты. Господин Куликовский высказал одну чрезвычайно важную мысль, и я сразу подумал о тебе, — сказал Пепеляев.
— Я предлагаю разделиться на две группы. Первая под командованием Анатолия Николаевича высаживается в Аяне и по старому Коммерческому тракту пойдет на Нелькан. Вторая же отправится в Охотск. Там действует отряд таежных вандейцев Ивана Яныгина, ежели к нему прибавить туземных охотников и рыбаков, наберется голов с тысячу, по якутским условиям — мощная сила. В Охотске предстоит объединить их в один отряд и, не теряя времени, поспешить на соединение с дружиной, — объяснил свою мысль Куликовский.