Глава 30
Франция, куда я вернулся, разительно отличалась от исламской Испании, и я научился не вступать в дискуссии, хотя это и было нелегко. Мы, бретонцы, в общем-то народ достаточно молчаливый, но, тем не менее, как истинные кельты, любим поспорить. Молчаливым быть трудно, но обычно мне это удавалось.
Удручала и поражала меня всеобщая нечистоплотность, а также поразительное чванство и невежество как знати, так и церковников.
Все греческие мыслители, кроме разве Аристотеля, вроде бы и не жили вовсе, — если судить по их влиянию на западный мир. О мусульманских же и еврейских философах и ученых здесь и слыхом не слыхивали, а уж состояние врачебного дела просто устрашало.
За время, проведенное в Испании, я привык к свободному обмену мнениями в кордовских дискуссиях, к неспешным купаньям в горячей воде, к освещенным и замощенным улицам. В Кордове и Толедо, в Севилье и Малаге — повсюду царила мудрость, поэзия, горячее обсуждение новых идей.
Однако и во Франции среди молодых людей обнаружил я возрастающую любознательность, желание слушать и познавать новое.
То там, то здесь в монастырях мыслили, писали, беседовали ученые, такие как Пьер Абеляр. Их было немного, часто они бедствовали, но число их возрастало.
Месяц спустя после расставания в Бретани я наконец-то снова присоединился к каравану.
В то время он находился в Камбре. В Брюгге и Лилле возникли какие-то затруднения, и тамошних ярмарок стали избегать. Здесь же дела шли хорошо, и, вернувшись, я узнал, что весь наш шелк, кроме нескольких штук, продан, а вырученные деньги вложены в покупку фламандских сукон. Мы повернули на юго-восток, к Шалону-на-Марне, и шесть недель спустя прибыли в Сен-Дени, что близ Парижа.
В Сен-Дени Сафия вдруг сказала:
— Матюрен, здесь мы с тобой расстанемся.
Со времени моего возвращения она была необычно молчалива, и я понял, что у неё есть какие-то свои сложности, которых она мне не поверяла, — а я не допытывался. Еще в Монтобане она получила послание от своих прежних сообщников, и теперь собиралась снова вернуться к старым занятиям.
— Мне будет не хватать тебя.
Она не отводила от меня глаз:
— Ты все ещё хочешь разыскать своего отца?
— Больше всего на свете.
Кажется, её веки слегка вздрогнули, и я понял, что она знает больше, чем решается сказать мне.
— Лучше будет, если ты оставишь мысли о нем.
— Он мертв?
— Нет… Но он для тебя недосягаем. Если ты будешь стоять на своем, то я не поручусь за твою жизнь.
— Для меня другого пути нет.
Она замолчала. Мы беседовали в небольшой роще на берегу Сены. Завтра мы въедем в Париж и там распрощаемся. Мы были хорошими друзьями, восхищались друг другом, уважали друг друга. Она, проницательная и умная женщина, — одна из ячеек сети, опутавшей весь исламский мир, и сетей таких существовало несколько, они служили разным идеалам, разным замыслам и делам, и между ними шла война — невидимая и неслышимая, но тем не менее жестокая и смертельная.
Наконец, она спросила:
— Ты слышал когда-нибудь о Старце Горы?
— Об ассасинах? Да, я знаю о них.
— У него есть крепость высоко в горах, за Каспийским морем. Точнее говоря, там несколько таких твердынь, но только одна имеет к тебе отношение… Это крепость Аламут.
— И там мой отец?
— Да, в рабстве… И, Матюрен, никто — да-да, никто не может войти в этот замок, кроме ассасинов.
— Ты уверена, что он там?
— У нас везде есть лазутчики. Эта весть дошла до меня только сейчас. Все, что мне известно, — это что три месяца назад он был ещё здоров и силен.
— Но… в рабстве?..
Казалось невероятным, чтобы отец мог стать рабом. Его свирепая сила, его острый ум, его неукротимый нрав… Я не мог представить себе человека, менее способного вынести участь раба.
Об ассасинах я знал только общеизвестные вещи. Они были персидской сектой, ветвью исмаилитов, которые, в свою очередь, входили в число шиитов — одного из двух крупнейших течений среди последователей Мухаммеда.
Молодой перс, шиит, Хасан ибн аль-Саббах, вступил в секту в 1071 году и стал первым Великим магистром ассасинов, первым «Старцем Горы». Он превратил убийство в политическое оружие и добился того, что его боялся весь исламский мир и даже христианская Европа.
Из своей твердыни в Аламуте Хасан отправлял одурманенных гашишем ассасинов убивать врагов Старца Горы или нападать на караваны и приносить ему добычу. Из своей крепости он посылал приказы царям и султанам, и не один из них под страхом смерти покорялся желаниям Старца Горы.
Рассказывали предание о том, что Хасан ибн аль-Саббах, Омар Хайям и Низам аль-Мульк ещё молодыми студентами заключили между собой договор. Все трое учились у одного и того же наставника, все были одарены талантами, и было очевидно, что по крайней мере один из них достигнет высот власти. И они сговорились между собой, что тот, кто добьется успеха, по-братски разделит его с двумя другими.
Низам аль-Мульк стал визирем могущественной империи турок-сельджуков, а Омар Хайям, ученый, математик и поэт, предпочел получать содержание, которое давало ему возможность продолжать свои научные занятия. Хасан, напротив, настоял на получении поста при дворе, где вскоре стал соперником самому Низаму аль-Мульку.
В конце концов, он запутался в своих интригах, попал в немилость, бежал из страны и обосновался в Аламуте, откуда руководил убийством Низам аль-Мулька.
Рассказывали об Аламутском Саде — потаенной горной долине неподалеку от крепости, где росли всевозможные восхитительные фрукты, великолепные цветы и тенистые деревья. Были там фонтаны, из которых текли вино и молоко, и был этот сад населен прекрасными, волнующими чувства женщинами.
В Аламут приглашали юношей из пустынных племен, опаивали дурманящими снадобьями и доставляли в эту долину. И там они несколько дней жили так, как никогда не приходилось им жить в суровой, бесплодной пустыне.
До этого юнцы из пустыни ничего не знали в жизни, кроме фиников, верблюжьего молока да козлятины. И вдруг перед ними оказывались в изобилии всевозможные роскошные яства и они получали возможность услаждать себя обществом женщин такой красоты, какая является только во сне.
Потом их снова одурманивали и увозили из долины, и говорили им, что Старец переносил их в рай и, если захочет, сможет сделать это снова. Кроме того, если они умрут, служа ему, то тоже будут возвращены в рай.
А потом этих молодых людей посылали убивать врагов Старца Горы; и, поскольку им давали гашиш, чтобы сделать их бесстрашными, то они стали известны под именем «гашишинов», или ассасинов.
Много рассказывали разных устрашающих историй о Старце Горы и о тех, кого он лишил жизни. Любую смерть возможного врага приписывали ему, независимо от того, как обстояло дело в действительности.
И вот теперь мой отец — пленник в Аламуте. Я должен как-то добраться туда, проникнуть в крепость и вызволить его. Я так и сказал Сафии.
— Так я и знала, что ты захочешь туда отправиться, но в этом деле я ничем не смогу помочь тебе, Матюрен… совершенно ничем.
— Я не жду помощи, Сафия. Это дело — мое личное. Теперь мне известно, что он жив и здоров; а все остальное — за мной.
— Тебя не нужно предостерегать, Матюрен, но помни, что у Старца повсюду есть шпионы и соглядатаи. Если ты заговоришь о своих намерениях, он узнает. Даже здесь у него могут быть шпионы, поэтому никому не рассказывай о своих планах.
Мы слушали шепот реки и шорох листьев.
— Сафия, ты уверена, что теперь у тебя все будет благополучно?
— У меня есть друзья, Матюрен, но мне понадобятся деньги на первое время. Если ты согласен, я возьму деньги, которые у нас есть, а тебе останутся товары и лошади.
— Это несправедливо. Товары и лошади стоят намного дороже, чем то золото, что у нас осталось.
Позади нас шумел лагерь. Пел Гвидо, и слышался смех Иоганнеса.
— Мне будет не хватать их, и тебя тоже. Нам посчастливилось, что мы нашли их…
— А мне посчастливилось найти тебя, — сказал я. — Ты помнишь ту ночь, Сафия? Мне некуда было податься, кругом одни враги…
— Ты был мне добрым другом. — Она подняла на меня глаза. — Матюрен, я желаю…
Мне так и не пришлось узнать, чего она желала, потому что в этот миг меня позвали из лагеря.
Там ожидали гансграф и Петер, а с ними Лукка и Иоганнес.
— Нам нужен твой совет, Кербушар. Сафия сказала, что ты весьма сведущ в науке о странах и землях, и у тебя даже есть карты.
— Да, я знаю о разных землях.
— А о тех, что к востоку отсюда? Знаешь ли ты земли мадьяров и печенегов?
— Я читал Марвази и других. Они сообщают немногое.
— А Киев тебе знаком?
— Это крупный торговый город, самый крупный в северной Европе, но дорога туда опасна, а печенеги — народ дикий и свирепый.
— Это неважно. Два наших каравана, Петера и мой, будут насчитывать более ста пятидесяти бойцов.
Я много слышал о свирепых степных племенах, и мысль эта меня беспокоила. Гансграф внимательно и серьезно выслушал мои возражения.
— Мы пропустили ярмарки в Брюгге и Лилле, а в Сен-Дени ярмарка слишком мала. Можно будет поторговать поблизости, в Ланьи и Провене, но если мы отправимся на восток, то попадем сперва на Кельнскую, а потом и на Лейпцигскую ярмарку. Сдается мне, что если мы доставим фламандские сукна в Киев, продадим их там и купим меха, чтобы повезти в Константинополь, то получим хороший барыш.
Ходили слухи, что степные племена беспокойны, и я был встревожен. Сафия ожидала меня, и я сообщил ей о том, что замышлялось, и о своих опасениях.
Можно измерить морские глубины, но кому дано заглянуть в женское сердце? Многие месяцы мы знали друг друга, и она всегда волновала меня, но есть в отношениях между мужчиной и женщиной некое мгновение, и если оно миновала, то может уже никогда не вернуться. По крайней мере, с тем же духом и настроением.
Мы встретились, как равные, а в таких делах это редко кончается хорошо, ибо женщина, которая желает быть равной с мужчиной, обычно превращается в нечто меньшее, чем мужчина, и меньшее, чем женщина. Женщина имеет свою собственную сущность, совершенно отличную от мужской.