Я был в числе квартирьеров. Вместе с усиленным разъездом веселой кавалькадой мы шли рысью. Старший квартирьер никак нас не мог построить рядами.
Вдруг из-за поворота нам навстречу появилась такая же кавалькада. На головах у них были фуражки с нам незнакомыми красно-розовыми верхами. Обе кавалькады остановились и даже попятились. Потом начались переговоры, которые выяснили, что это высланный из Харькова разъезд конных разведчиков Дроздовской дивизии. Они нашли в Харькове материю и сшили себе белые фуражки с малиновым верхом.
— Вы можете возвращаться, до Должика красных нет. За нами идет дивизия.
Они решили дойти хоть до дивизии.
— Смотрите, как бы наши не стали стрелять по красным фуражкам. Они их не знают.
Орудийную стрельбу у Должика в Харькове было хорошо слышно. Они недоумевали, что это значит. Удивительно! Ведь главное командование знало о нахождении Терской дивизии в тылу красных. Слыхали канонаду и ничего, чтобы нам помочь, не предприняли. Ведь усиленная пальба означала бой, и даже сильный бой, — и пальцем о палец не ударили. Какой-то невероятный эгоизм, а то и бездарность.
К нашему большому разочарованию, нашу дивизию не пустили в Харьков, а расположили в деревне Дергачи верстах в пятнадцати к северу от Харькова. Конечно, для фуража и нашего довольствия это было лучше, но нам хотелось в большой город. Впрочем, нас пускали туда в отпуск и раз ввели всю дивизию для парада. Наша батарея надела, конечно, синие штаны.
Мы отыскали Руктешелей и доктора, который лечил меня от испанки. Мой коллега Астров умер от тифа. Брат утешал барышню Руктешель, его невесту, и я думал, что завязывается роман. Доктор же принял нас холодно. Мне казалось, что он почему-то не поладил с белой властью. Не знаю почему.
Тут я украл у Кости Унгерна револьвер. Его родственник был назначен комендантом города, и Костя показал нам несколько отобранных револьверов. Я положил один в карман и ушел с ним. Вскоре устраивался праздник в городе. Нягу, брат и я остались дежурными в Дергачах. Остальные офицеры уехали в город. Причем револьвер полковника Шафрова отдали нам на хранение, так как Шафров, когда напивался, был неосторожен с оружием. Я переменил его револьвер-наган на украденный. Костя меня заподозрил и проверил номер револьвера. К его удивлению, он оказался совсем другим. А Шафров ничего не заметил и позднее в Крыму застрелился из краденого.
Я стал обладателем нагана, вещи для нас необходимой, но воровство остается воровством, и мне было не по себе.
Немного позже Кавказская Кубанская армия вместе с Донцами взяла город Царицын (поздней Сталинград) и дальше на север — Камышин.
Но Сибирская армия адмирала Колчака начала отходить. Нам не удалось образовать с ней единый фронт. Колчак был признан Главнокомандующим всеми четырьмя армиями: 1) Сибирской. 2) Нашей Добрармией на юге. 3) Армией генерала Юденича у Петрограда. 4) Армией генерала Миллера у Архангельска. Третья — западная и четвертая — северная не были многочисленны и вскоре были ликвидированы красными силами. Но наша Добровольческая и Сибирская представляли очень реальную опасность для красных. Ни нас, ни Колчака западные державы и Америка не поддержали, не поняв вовремя чем коммунизм был спасен.
ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ БАТАРЕИ
Практика и опыт выработали некоторые привычки в конно-горной и нашей батареях, которые прижились, но не согласовались с уставом прошлой войны. Первая мера была отсутствие зарядных ящиков. Вначале из-за недостатка снарядов, которые все умещались в передке орудия. Потом заметили, что без ящиков батарея становится подвижней, ее колонна уменьшается вдвое и уменьшаются потери, особенно в лошадях. Излишек снарядов стали возить на обывательских повозках, в “боевом обозе”, немного за батареей. Стреляли снарядами из передка. В момент затишья одна повозка подъезжала к батарее и пополняла передки. Батарея была не шести-, а четырехорудийная. Прежде единицей был взвод, то есть два орудия. У нас же каждое орудие имело офицера и часто действовало отдельно от батареи. Орудие было и хозяйственной единицей.
Почти всегда батарея вела огонь с открытой позиции. Во-первых, в плоских кубанских степях трудно найти закрытую позицию. Во-вторых, нужно было в маневренной войне действовать быстро. Искать позицию было некогда. В-третьих, установили, что огонь с близкого расстояния действенней и всмысле поражаемости, и в моральном отношении. Нужно было быть быстрей неприятельской батареи. У красных вначале батареи были без офицеров и стреляли плохо, что позволяло нам рисковать. Если же батарея попадала под обстрел, то часто была выручаема другой батареей, заставлявшей замолчать неприятельскую, или же бралась “назадки” и уходила часто врозь, чтобы уменьшить потери.
У батареи была пулеметная тачанка, иногда две, для прикрытия. Когда батарея становилась на позицию, начальник пулеметной команды выбирал место на одном из флангов.
Боевой обоз состоял из санитарной двуколки и вещевых повозок для каждого орудия. Это были повозки, принадлежащие батарее. Кроме того, некоторое число обывательских повозок, в которых возились снаряды, ячмень, мука, соль и другие вещи; редко кухня — она не успевала готовить из-за быстрого движения. Боевой обоз шел непосредственно за батареей, чтобы не потеряться. Во время боя уходил в закрытое место поблизости. Если повозок становилось много, назначался офицер ими командовать.
Обоз второго разряда с портными, сапожниками, кузнецами находился верстах в ста в тылу. Туда офицеры и солдаты ездили лечиться и отдыхать.
Наличный состав батареи очень менялся. При наступлении было всегда больше народу, чем при отступлении. Летом больше, зимой меньше. Примерно колебалось от восьмидесяти до пятидесяти человек.
На ночь орудия ставились в “парк”, на площади или улице. Не всегда к ним ставили дневального. Лошадей каждый уводил в конюшню своего дома. Коновязей мы не любили и применяли их редко.
Ни перекличек, ни рапортов не делали, списков у нас не было. Вероятно, списки были в обозе, и неверные.
Стреляли снарядами из передка. Передок стоял в трех шагах от орудия. Дальний отъезд передков на подвижной войне немыслим. Никогда бы не успели в случае атаки подать передки.
Пока был инспектором конной артиллерии генерал Не-вадовский, наш из 64-й бригады, все шло хорошо. Но после его смерти инспектором конной артиллерии стал генерал князь Авалов, настоящий конник. И неприятности начались. Тому способствовали два обстоятельства. Во-первых, в офицерском составе наших батарей было мало настоящих конников. Были легкие артиллеристы, как я, и даже пехотные офицеры, как брат. Этого инспекция не могла переварить. В былое время конная артиллерия составляла касту, и Авалов к ней принадлежал. Во-вторых, все, что я выше упомянул, не согласовывалось с уставом.
Авалов редко бывал на позиции и не мог воочию убедиться, что наши нововведения практичны. Он думал, что это распущенность, и настаивал на точном выполнении устава, не желая признать, что устав устарел, что в подвижной войне нужен другой устав, нежели в позиционной.
РАЗМОЛВКА
Создалось очень странное положение. Наше непосредственное начальство — инспектор конной артиллерии — нас не любило и стремилось нас расформировать. А кавалерийские начальники нас очень ценили, и Авалов должен был с этим считаться. Кроме того, конно-горная была первой конной батареей в Добровольческой армии, и Колзаков был ее основателем. Авалов это помнил и под конно-горную не особенно подкапывался, а вот нашу 2-ю конную он преследовал, где только мог.
Произошла размолвка. В Хорциске, в каменноугольном районе, к нам и в конно-горную батарею инспекция прислала двух офицеров, чтобы проверить знания наших офицеров по артиллерии. Это после двух лет беспрерывных боев и походов! Нас это возмутило. Мы сговорились и объявили экзаменаторам, что никакого представления ни о стрельбе, ни об артиллерии мы не имеем. Экзаменаторы пожаловались командиру батареи, полковнику Колзакову.
— Видите ли, — ответил Колзаков, — я сформировал батарею в Яссах, в Румынии, в начале 1918 года, в самых трудных условиях. Никто меня не поддержал, и все пророчили нам гибель... Тогда мы были рады каждому добровольцу и знаний их не проверяли. Их было немного. Добровольцев из конной артиллерии было всего человек пять. Пришлось брать легких артиллеристов и даже пехотинцев. Несмотря на это, батарея получилась недурная. Два года постоянных походов и боев это доказали. Где же были тогда конные артиллеристы? Почему они появились только теперь на готовое, сделанное нами? Я их еще в бою не видел, а уже контролируют знания других, испытанных батарей. Считаю это мертвящей бюрократией и нетактичностью. Затем честь имею кланяться.
Мы были в восторге от этой речи. А сконфуженные экзаменаторы уехали. Воображаю, как Авалов рвал и метал! Инспекция смолчала, но злобу затаила и только ждала случая нас расформировать.
К тому ей представились два случая.
Во время большого отступления по Кубани, под Ново-Корсунской, красная батарея совершенно разбила нашу. Командир, капитан Никитин, смертельно ранен, почти все люди и лошади ранены, и остались только два очень юных офицера. Но Авалов не учел энергию прапорщика Казицкого, 20 лет, и мою, подпоручика 22-х лет. Не покладая рук мы переиначили и создали из остатков трехору-дийную батарею, которую поставили на позицию. И это меньше, чем через час. Расформировывать существующую батарею не было повода. Но вместо благодарности Авалов меня страшно разнес и ушел недовольный.
Второй случай представился после эвакуации из Новороссийска. У нас не было ни орудий, ни лошадей. Правда, Авалов был уже убит, но новый инспектор конной артиллерии нас тоже не жаловал. Но случаю было угодно, что при большом отступлении наш взвод, работавший отдельно от батареи под командой капитана Ковалевского, пришел в Крым. Опять расформировывать существующую батарею не было повода.