Красные нас не атаковали. Мы шли строем. Наша батарея шла крупной рысью за конно-горной. Но конно-горная ошиблась дорогой и заехала в хутор, в тупик, а мы прошли вперед по правильной дороге. Теперь мы шли впереди, а конно-горная сзади.
Обозненко о чем-то говорил с братом перед нашим первым орудием. Говорил — это не то слово: при этом гвалте нужно было кричать. Они обернулись и подозвали меня знаками. Я выехал к ним.
ЧЕРЕЗ РЕКУ
— Нужно перейти реку на рысях. Иначе мы погибли. Если у нас будет несколько орудий на той стороне, мы сможем остановить красных. Важно, чтобы первая лошадь не запнулась... Другие за ней последуют... Вы уверены в Андромахе?
— Андромаха пойдет.
— Тогда идите вперед, выберите место и ведите батарею. Бог в помощь.
Я дал шпоры Андромахе, проскакал вперед к речке, которая была уже недалеко. Оглядел внимательно ее берега. Налево было место, где тот берег, на который придется лезть, был не так крут. Раздумывать было некогда. Я поскакал к батарее. Обозненко на меня взглянул, я наклонил утвердительно голову, он тоже. Я повернулся к ездовым. Они все трое кивнули мне головой — поняли. Я направил свое первое орудие слегка влево. Батарея пошла за нами. С бьющимся сердцем я подошел к реке. Осенил себя крестом и толкнул Андромаху. Она запнулась на полсекунды, вытянула вперед передние ноги. Я откинулся назад, и мы съехали как на салазках. В воде мы подняли каскад брызг. Только бы дно не было вязким! Я бросил стремена, но Андромаха шла, вода доходила ей до груди. Я обернулся, надо мной висел передний мой вынос. Я пришпорил Андромаху, и она полезла, как кошка, на тот берег. Я лег ей на шею и вцепился в гриву. Здесь я оценил кабардинскую породу — горную. Андромаха сделала еще усилие всем телом и выскочила наверх. Сзади грохнулось в воду орудие. Передний вынос уже карабкался. Ездовой, красный от напряжения, вопил. Я спрыгнул на землю, ухватил под уздцы подручную лошадь и тащил ее наверх. Появились мои солдаты и схватились за постромки. Все орали. Передний вынос был наверху, тянули средний. Появились солдаты других орудий и налегли на постромки. Вот и средний вынос наверху. Появился коренник. Было одно мгновение, когда орудие и передок, казалось, утянут лошадей назад. Но солдаты налегли дружно, и коренник и орудие покатились по ровному. А там уже бухнулось второе орудие. Уф! Отер дрожащей рукой лицо, где грязь смешалась с водой и потом. Там теперь знают, что это возможно, и знают, как делать, и там народу много. А у конно-горной орудия совсем легкие. Пошел к своему орудию. Лошади еще дрожат и дымятся, а ездовые улыбаются с перекошенными лицами. Появились брат и Обозненко, изливая водопады воды. Второе орудие наверху, и третье лезет. Обозненко уже устанавливает батарею.
Наши обе батареи перешли реку на рысях. Это длилось — разве можно сказать, сколько времени длятся такие дела, — очень недолго.
Обе батареи выстроили сейчас же фронт. К ним пристроилась гвардейская и восьмая батареи. Они должны были пережить то же, что и мы. Получился внушительный фронт из шестнадцать орудий. Не помню, право, кто им командовал. Мы встретили зарвавшихся красных картечью, и они отхлынули так же быстро, как пришли. Слева с горы спускались красные конные резервы, чтобы нас прикончить. Они были так уверены в победе, что шли сомкнутыми колоннами. Мы повернули огонь на них и сделали у них буквально кашу. Было видно, как взлетали кони и люди. Вся эта конница перемешалась и пустилась наутек врассыпную. И тогда наступила тишина. Наши части смогли собраться, перейти реку и отступить к Днепру. Красные нас не преследовали. Их артиллерия послала нам вслед несколько снарядов для очистки совести. Когда все стихло, мы с Обозненко подошли к тому месту.
— Неужели тут прошли на рысях две батареи?
— Если бы мне это рассказали, я бы не поверил.
Во время перехода никто не обращал внимания ни на снаряды, ни на пули — так все были заняты делом.
Красные успели перевести с польского фронта громадные силы. Вероятно, две конные армии. Севернее нас, у города Александровска, у другой нашей группы, перешедшей через Днепр, была тоже неудача. Очевидно, красным удалось узнать через своих шпионов наши намерения, и мы наткнулись на массы войск. Но благодаря хорошему действию нашей артиллерии мы избегли разгрома и смогли спокойно отойти на наш берег Днепра.
Тут в тумане эскадрон Изюмского гусарского полка свалился в крутой овраг. Были раненые — и люди, и лошади.
Очень странно, что красная артиллерия смолкла, как только наша открыла огонь. Дивизия вернулась в Серогозы. Было, вероятно, начало октября 1920 года.
ОБЩЕЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Армия представляла еще очень внушительную силу. Но народ устал от войны и приток добровольцев прекратился. Земельная реформа Врангеля была объявлена слишком поздно и не дала еще результатов. Ее бы надо было объявить, когда мы были под Орлом. С крестьянскими восстаниями мы не сумели связаться. Они были плохо организованы и жестоко подавлялись красными. У нас не было резервов. Все наши части должны были все время сражаться и непременно побеждать. В случае неудачи их нечем было заменить, и неудача могла обратиться в катастрофу. Как наше командование не создало резерва, когда у нас было пол европейской России? Даже сейчас тылы кишели окопавшимися военными, всякими ненужными учреждениями и обозниками.
Мы не смогли убедить “союзников” в опасности коммунизма и в необходимости помочь нам как следует. Польша заключила мир с большевиками, и надо было ожидать притока массы войск на наш фронт.
А главное — Красная Армия стала много лучше. Она выросла не только численно, но и в боевых качествах. Этим она была обязана мобилизации офицеров старой русской армии. Эти мерзавцы не пошли к нам добровольно, не исполнили своего долга. Старались спрятаться и отсидеться. Но они не посмели ослушаться красной власти и пошли ей служить, и служили усердно. Это каиново предательство не спасло их от концентрационных лагерей, тюрем и расстрела.
Слабым местом нашего фронта была Каховка на Днепре. Там у красных был высокий берег, а у нас низкий. Много раз под защитой артиллерии красные пытались перейти Днепр. Наши части давали им отойти подальше от прикрытия артиллерии и потом опрокидывали и гнали до воды. Но красные не считались с потерями, усиливали части и артиллерию.
Тогда наше командование придумало очень смелый маневр: пропустить красных к Перекопу и потом атаковать их в спину.
Перекоп все лето укреплялся. Там были вырыты прекрасные окопы и даже несколько рядов с проволочными заграждениями. Но, как водится, командование забыло, что защитники — люди, и не приготовило ни землянок, ни колодцев, ни дров, ни складов провианта, ни складов патронов и снарядов. Когда мы попали на Перекоп в лютый мороз, снег и ветер, то жизнь там была невыносима. Правда, невыносима она была и для красных. Но их было много и они могли меняться.
У Каховки наши батареи никогда не были, а на Перекопе побывали. Перекопские укрепления были заняты пехотой, а мы, кавалерия, остались в Серогозах.
Был октябрь 1920, стало холодно, и выпал снег. Я заказал себе валенки выше колен и пошел их получать. Валенки были хороши и хорошо мне служили. Когда я расплатился с мастером, он пожал мне руку и сказал:
— Вы один из немногих, которые мне заплатили, большинство забирает и уходит.
Я был сконфужен за наших. Вспомнил такой же случай в манычских степях с бараньими полушубками. Когда я шел от мастера в валенках, то услыхал сигнал: “Всадники други, в поход собирайтесь...” Как вовремя я получил валенки.
Мы выступили и пошли к юго-западу, в направлении Каховки. Смеркалось, и шел снег. Я заснул идя. Колонна шла в поводу, и я проснулся, наткнувшись на круп идущей впереди лошади, когда колонна остановилась. Думал, что спать на ходу нельзя. Ан можно. Остановились в какой-то деревне, название которой не записал. Мы не вошли в деревню, остались ночевать в сараях на окраине. Очевидно, чтобы быстро собраться. Ночевали отвратно. Простояли тут день.
Отсюда уехали и брат, и Александров в обоз в Феодосию. У меня было двойное чувство. С одной стороны, я был рад за него, потому что предстояли жестокие бои. Но с другой — не хотелось расставаться в такое тревожное время. Я дал ему карабин. Это был последний раз, что я пожал руку брату. Больше я его не видел. Он умер в Константинополе от менингита.
БОЙ
Наша дивизия была где-то очень близко от Каховки. Рано утром приказ: “Седлать, заамуничивать”. Мы вышли из деревни и сразу же наткнулись на красную кавалерийскую дивизию. Начался очень упорный бой. Мы стояли возле генерала Барбовича, когда в его свиту ударила граната и один всадник улетел волчком вверх, как под Егорлыцкой. Близость Каховки давала себя знать, красная дивизия упорно выдерживала все наши атаки, бой был жаркий. Но с нашей стороны, откуда ни возьмись, появились штук двадцать светло-серых легких грузовиков-“фордов” с пулеметами. Они выстроились цепью и пошли на красную кавалерию. Метод был новый и увенчался полным успехом. Красные бежали, а “форды” их преследовали и нанесли значительные потери. К сожалению, вечером почти все “форды” бросили, предварительно испортив, из-за недостатка бензина.
Мы шли рысью сейчас же за “фордами”. В одном месте прошли мимо разбитой красной батареи. Стояло два покинутых орудия, лежали убитые лошади и люди в красных чакчарах (штанах), что указывало, что это была хорошая часть. Мы взяли снаряды из передков, а орудиями не заинтересовались. Сняли только затворы и прицелы и побросали их в колодец в следующей деревне. Мы не остановились в этой деревне, а шли всю ночь и весь следующий день. Было очень холодно.
Уезжая, брат сказал мне, что поедет на Геническ и через Арбатскую стрелку, там, где мы стояли на фронте. Брат и Александров уехали, а на следующий день мы узнали, что красные перешли Днепр у Каховки и один красный кавалерийский корпус прошел по всей Таврии до Геническа (18/31 октября 1920 г.). Я страшно волновался за брата. Успел ли он проскочить на стрелку или?.. Но возле Геническа оказалась наша пехота, тяжелая батарея и Донская дивизия генерала Абрамова. Они взяли красных в переделку, разгромили, и красные бежали так же быстро, как пришли. Красные были разбиты, но