Это самостоятельное сообщение из источника, не известного великокняжескому летописцу. Известие, вероятно, местного происхождения: Кострома, и в Ростове могли быть осведомлены о костромских делах.
Татары разграбили восточную костромскую волость. Река Кусь — правый приток р. Нямды, которая в низовьях сливается с Унжей, близ ее устья в Волгу, напротив Юрьевца.
Воевода князь Иван Стрига стоял, очевидно, в Костроме и погнался за татарами. До Унжи он должен был пройти примерно 150 км, на что в условиях апрельской распутицы должно было понадобиться не менее 5 дней.
Не сказано, что он пошел в поход по велению великого князя. Вероятно, он стоял со своим полком в Костроме и принял решение сам, по вестям, иначе поход его не имел бы никакого смысла. Такие решения воевода должен принимать самостоятельно, исходя из конкретной обстановки.
Сам набег татар носил характер именно набега— «изгоном», для грабежа и устрашения, примерно такой же характер, как зимний поход князя Семена Романовича Ярославского.
Нападение на костромские волости сочеталось с нападением на устюжскую Кичменгу. Казанские отряды действовали на широком фронте и на разных направлениях.
Таким образом, известия Тип. летописи дополняют картину, содержащуюся в великокняжеской летописи.
«Тое же весны те же Татарове имаша около Мурома в неделю святых Мироносиц (1–8 мая. — Ю. А.), и отъидоше».
«Те же», т. е. казанские, а не обязательно те именно, которые разграбили Кусь. Нападение на Муром еще раз показывает масштабы действий казанцев весной 1468 г. Муром, в каких-нибудь 120 км от Владимира, был атакован всего через две недели после отъезда в Москву великого князя. Возникает мысль, что сосредоточение войск во Владимире могло преследовать и оборонительные цели — на случай большого наступления татар. Не являлся ли и зимний поход на Черемису попыткой отвлечь внимание татар от Владимирско-Московского направления? «Того же лета Татарове Казанские имаше около Муроме и много полону взяше». Это, очевидно, второе нападение на Муром — после пожара Москвы в ночь на 23 мая, отмеченного в Тип. «Князь же Данило Дмитриевич Холмский иде за ними из Мурома, и постиже их, и бив их, полон весь отъиме. А ини, с коней сметався, уидоша на лес».
Из этого известия вытекает, что в Муроме, как и в Костроме, стоял гарнизон во главе с воеводой. Князь Данило Дмитриевич оказался более удачливым, чем князь Иван Стрига. Он сумел догнать и отбить полон. Любопытная деталь: татары, бросив коней и добычу, скрываются в лесу — густой лес недоступен для конницы. Это первое известное летописи упоминание знаменитого впоследствии воеводы дает исходную дату перехода его из Твери на службу великому князю Московскому, что могло быть связано с мерами по усилению великокняжеского войска.
«Того же лета Татарове Польстии побиши сторожев наших в Поле, и пришед без вести, и взята Беспуту, и множество полону вземше, отъидоша».[183]
В Поле (Диком), за Окой стояли наши «сторожи», сторожевые посты, обязанные предупреждать о приближении татар.[184] Но на этот раз «польстии», т. е. степные, ордынские. Татары побили сторожей и «безвестно» напали на Беспуту — русскую волость на правом берегу Оки. Служба на Берегу не смогла предотвратить это нападение. Она, видимо, была развернута только на левом, русском берегу реки. Во всяком случае известие Тип. летописи еще раз напоминает о реальном существовании угрозы с Юга, со стороны «Татар Польстиих», т. е. степняков-ордынцев. Эта угроза в любом случае не могла игнорироваться в Москве, она требовала внимания и сил; она как бы накладывалась на все остальные планы и действия русского командования. Правобережные волости были фактически беззащитны перед угрозой из Дикого Поля.
Составитель Тип. летописи имел какие-то источники информации, независимые от источника великокняжеской летописи. Что это за источники, сказать трудно, но они скорее документального, чем частного характера. В пользу этого говорит наличие дат и имен воевод. Во всяком случае, известия Тип. значительно расширяют и уточняют представление о начале весенней кампании. Русские войска во главе с воеводами стояли в городах, где ожидалось нападение. Вероятно, это и были «заставы», о которых пишет великокняжеская летопись осенью 1467 г.
Задачи, объективно стоявшие перед главным командованием русских войск весной 1468 г., были достаточно сложными. Стратегическая инициатива была в руках казанцев. Нападения казанцев заставляли держать гарнизоны в пограничных городах, т. е. разбрасывать силы на широком фронте от Устюжских волостей до Мурома. Постоянная угроза из Дикого Поля вынуждала держать силы на рубеже Оки. В этих условиях необходимо было принять стратегическое решение на летнюю кампанию с целью изменить обстановку в свою пользу. Как почти во всех случаях, существовал выбор между оборонительным и наступательным образом действий.
В первом случае следовало усиливать гарнизоны в пограничных городах и держать их в полной боевой готовности для отражения внезапного нападения и одновременно формировать достаточно крупные силы стратегического резерва для нанесения контрударов.
Во втором случае необходимо было перейти в наступление на важнейших направлениях, чтобы вырвать у противника стратегическую инициативу и заставить его перейти к обороне.
«И тое же весны по Велице дни (17 апреля. — Ю. А.) князь великий многих детей боярских, Двор свой, послал на Каму воевати мест Казанских».
«С Москвы к Галичу Руна с казаки, а из Галича Семеновых детей Филимонова Глеба, Ивана Шуста, Василия Губу. И поидоша к Вологде и Руно вместе с ними».[185]
Если учесть, что великий князь прибыл в Москву в Страстную пятницу (15 апреля), то отправка Двора в поход на Каму состоялась в самые ближайшие дни после «Владимирского стояния».
Очевидно, решение было принято и вся необходимая предварительная подготовка проведена во время этого «стояния».
Летняя кампания началась. Отправка детей боярских Двора великого князя, т. е., надо полагать, отборных войск, свидетельствует о большом значении, которое придавалось походу. «Казаки» — видимо, добровольцы из детей боярских. Имя Ивана Руно встречаем здесь впервые, он не принадлежал к княжеско-боярской элите, и назначение его главой детей боярских Двора, посланных из Москвы, может свидетельствовать о его выдающихся личных качествах, известных великому князю.
Галич — сборный пункт для войск, предназначенных для похода (как уже было в зимнюю кампанию). Собравшись в Галиче, эти силы двинулись к Вологде — вероятно, по рекам Вексе и Леже, которая впадает в Сухону ниже Вологды.
«А с Вологды поидоша с Вологжаны в судех на Николин день (9 мая. — Ю. А.) к Устюгу».
Если Руно выступил из Москвы сразу после Великого дня (17 апреля), для сосредоточения войск к Вологде через Галич понадобилось три недели.
«И с Устюга поиде князь Иван Звенец с Устюжаны, а Иван Игнатьевич Глухой — с Кичменжаны». Князь Иван Звенец Звенигородский и Иван Игнатьевич Глухой (из рода Морозовых) были, вероятно, наместниками в соответствующих городах.
Обращают на себя внимание родственные связи. Из пяти поименованных воевод (не считая Руна) четверо принадлежат к роду Морозовых. Они — четвероюродные братья от общего предка Семена Мороза, жившего, по-видимому, в первой половине XIV в.[186] Фамильное прозвище не упоминается в летописи — видимо, оно не имело особого значения для родства в четвертом колене.
Тем не менее родственные связи играют роль в служебных назначениях. Между родственниками сохраняется определенная корпоративная связь.
Князь Иван Иванович Звенец — из князей Звенигородских, совершил позднее выдающуюся карьеру как дипломат (именно ему удалось в 1480 г. заключить докончание с Менгли-Гиреем — важнейший договор Ивана III), в данное время был, вероятно, еще молодым человеком, впервые упоминаемым в источниках (ум. 90-х гг. во время своего второго посольства в Крым).[187]
Устюжане и кичменжане, а также вологжане — вероятно, местное земское ополчение (сколько-нибудь развитого служилого землевладения в этих местах не известно). В 1462 г. устюжане и вологжане уже ходили в поход по северным рекам во главе с воеводами великого князя.[188] Кичменжане в таком походе упоминаются впервые.
Итак, в поход идут дети боярские Двора (Руно), местное служилое (галичане) и земское (вологжане, кичменжане, устюжане) ополчения. Это своеобразный воинский контингент, который можно назвать земско-служилой ратью.[189]
«И сняшася вси вместе на Вятке под Котельничом и оттоле поидоша с ними Вятчане мнози».
Без волока не обойтись. Волоком, вероятно, шли из Юга в Молому, и по Моломе вышли на Вятку (реку) значительно ниже Хлынова. От Котельнича по Вятке прямой путь на Каму.
«Вятчане мнози»— это добровольцы, а не вятское ополчение как таковое. Грабительский по форме поход судовой рати сулил добычу и привлекал добровольцев.
«И бысть весть Вятчанам, что идут на них Казанцы, и възвратишася назад к Вятке. А с триста их поидоша с великого князя воеводами».
Нападение казанцев на Вятку — эффективный контрудар по тылам русского войска, двигающегося на Казань по северным рекам. Вятчане фактически отказываются от похода. По-видимому, только незначительная часть вятчан-добровольцев продолжает поход с воеводами великого князя.
Создается новая оперативная обстановка — Вятка вышла из союза с великим князем, путь через Вятку теперь закрыт, судовая рать отрезана от своей базы.
Здесь летописное изложение приобретает характер рассказа участника похода и теряет официозные черты. Но в руках рассказчика могли быть и документы, содержащие, например, имена воевод.