М. Карамзин, восхищаясь подвигом защитников Пскова, с полным основанием написал следующие слова: «…то истина, что Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей истории, доколе мы не утратим любви к Отечеству и своего имени»[578].
Приложения
1. Военно-организационные проблемы во время осады Пскова (конец августа 1581 – начало февраля 1582 года)
К моменту отъезда короля из Пскова он один обладал верховными прерогативами и осуществлял их в полной мере. За ним следовали великий гетман коронный (Ян Замойский) и великий гетман литовский (Николай Радзивилл), занимавшие равное положение. На практике деятельность Замойского была более обширной, но только из-за огромного значения во время осады имевшихся в его распоряжении вооруженных сил. Однако ему было нелегко подчинить себе придворные роты под командованием Анджея Зборовского, польскую придворную кавалерию (под командованием Яна Зборовского, коронного гетмана), венгров (под командованием Бальтазара Батория) и, наконец, немцев (под командованием Георга Фаренсбаха); ведь каждая из этих групп подчинялась своим законам, а в двух последних случаях добавлялся еще и фактор национальности. С подобными трудностями Николай Мелецкий столкнулся еще в 1579 году и, в конце концов ему пришлось сдаться. Теперь Замойский, наделенный большими полномочиями, со всей энергией принялся укреплять свою власть. Первое столкновение на этом пути произошло между ним и Анджеем Зборовским на следующий же день после его выдвижения (12 августа в Ворониче). Речь шла о судебных прерогативах над судом, которые Замойский взял на себя, ссылаясь на закон, предоставлявший их гетману на время войны. Король поддержал Замойского, никто из сенаторов не осмелился ему возразить, и в конце концов Зборовский, несмотря на бурные протесты, вынужден был уступить.
Замойский настолько тщательно следил за тем, чтобы никто не нарушал его воинских полномочий, что во время инструктажа ротмистров в резиденции короля (24 октября), когда Ян Зборовский пожелал наедине посовещаться с подчиненной ему придворной кавалерией, он резко запротестовал: «…А что Гнезненский комендант желает здесь отдельно совещаться с господами ротмистрами, то это дело самого гетмана, а в статьях постановлено, чтобы товарищи обращались со своими нуждами к ротмистрам. Ротмистры – гетману короны. А гетман – к Его Величеству Королю».
Отношения между Замойским и Фаренсбахом были хорошими, а взаимные неприятности доставляли сами немцы, которые не желали выполнять никаких поручений без регулярного жалованья. Однако в конце концов с ними как-то справились. Хуже обстояло дело с венграми. Хотя Замойский старался быть в хороших отношениях с Бальтазаром Баторием, Кароли и Борнемиссой, частые ссоры между венгерскими и польскими солдатами приводили к конфликтным ситуациям. Наконец, после отъезда короля из лагеря он решил поступить с ними более жестко, а венгерской делегации, с которой у него состоялся разговор после крупного инцидента (разгрома ларьков лагерных купцов), он ответил, что если они сами не вершат правосудие над виновными, то ему придется «…своими способами стараться… чтобы ничто не мешало (его)… обязанностям», потому что «должность коронного гетмана настолько привилегированна, что, кроме него, не может быть других iurisdictiae (юрисдикций), и особенно принимая во внимание то, что коронный гетман имеет pleni iuri (полное право)», которым его наделил король. Король, однако, не разделял такого мнения и резко упрекнул Замойского, потребовав, чтобы впредь все судебные дела отдельных национальностей решались в соответствии с законами и собственными судебными органами. Замойский, в свою очередь, указал, что все приказы короля венгерским полковникам должны проходить через него, так что, как он утверждал, из-за этого между ним и венграми не будет никаких разногласий.
В целом, однако, новоиспеченному гетману короны удалось выйти победителем из ожесточенных схваток за прерогативы и даже смягчить конфликт со Зборовскими, с которыми у него сложились корректные отношения (особенно с Яном). Однако, несмотря на это, король с облегчением воспринял известие об отъезде Яна Зборовского из Пскова, опасаясь, видимо, более острых будущих конфликтов.
Отдельной проблемой были отношения с литовцами, в первую очередь с гетманом Виленского воеводства Николаем Радзивиллом, который ревниво смотрел на возвышение Замойского. В то же время отношения между польскими и литовскими солдатами были чреваты острыми конфликтами. В конце концов, вероятно под влиянием сенаторов, в литовском лагере стали все чаще язвить в адрес коронного гетмана, обвиняя его в плохом руководстве осадой и слишком жестоком обращении с народом. Кульминацией этого стало распространение памфлета:
Негодяй стал паном, дьячок – настоятелем,
Школьник засел судить, сорви-голова – управлять,
А дьячок – командовать,
Господи, буди с нами.
Оповещенный об этом, Замойский «долго рассуждал» и, наконец, поручил Мацею Беху (судье польской нации и одновременно секретарю коронной канцелярии) «ответить на это Литве… in cum sensum… что каждый литовец сволочь и вор». Пиотровский, скептически оценив исход всего этого действа, тут же добавил от себя: «Не знаю, что напишет Бех; он мне откровенно признался: «Черт знает, как писать: ведь я не стихотворец».
Все решения по поводу осады принимались в период с конца августа до конца декабря 1581 года королем, который либо проводил конфиденциальные совещания между несколькими людьми, либо созвал военные советы, на которых присутствовали сенаторы и высшие военачальники (из иностранцев: Фаренсбах, Вейхер, Бутлер, Бальтазар Баторий). На совете проводилось голосование по поднятым вопросам, причем последнее слово оставалось за королем. В исключительно критические моменты к участию вызывались все ротмистры. В рассматриваемый период состоялось несколько заседаний расширенного совета, посвященных вопросу о продолжении осады, несмотря на плохую подготовку армии к суровой зиме и отсутствие денег для немедленной выплаты невыплаченного жалованья.
После отъезда короля Замойский избрал конфиденциальный военный совет, в который вошли наиболее опытные командиры («qui aetate ordine, ac usu rei militaris ceteros antecedebant»), а именно:
1) Станислав Тарновский, кастелян Радомский, командир переднего полка главных сил во время марша на Псков;
2) Стефан Грудзинский, кастелян Накельский;
3) Эрнест Вейхер, дворянин из Западной Померании, участник Ливонской войны под командованием Сигизмунда Августа, командующий немецкой пехотой при осаде Гданьска, участник всех московских экспедиций Батория, ныне тактический командир польской артиллерии;
4) Марцин Казановский, кавалерийский ротмистр польской кавалерии («ex Veteranorum Equitatibus»), участник осады Гданьска и всех московских экспедиций;
5) Ян Лесневольский, ротмистр польской кавалерии, как указано выше;
6) Зигмунт Рожен, также ротмистр польской ветеранской кавалерии (но только с начала 1578 г.).
В исключительных случаях он также созвал расширенный совет с участием ротмистров. Это происходило и во время пребывания короля под Псковом.
Роль посредника между ротмистрами польской кавалерии и гетманом играл Станислав Пшиемский (поступил на службу в 1580 году), который пользовался доверием как короля и Замойского, так и шляхты.
Специально назначенный для этого орган, о котором уже упоминалось в разделе «Воинские уставы», а затем в списке вспомогательных служб (ротмистры и представители от отдельных народов вместе с провиантмейстером как исполнительным органом и великими гетманами), следил за особым поддержанием дисциплины в лагере. Следует сразу оговориться, что эта задача была относительно легкой при регулярной выплате жалованья, иначе солдат, считавший войну профессией, за которую ему должны платить, чувствовал себя освобожденным от обязательств и мог бросить службу, независимо от осознания, что наносит ущерб жизненным интересам нанимателя. На практике этого неписаного закона так строго придерживались только иностранные войска, поэтому старались выплачивать им жалованье регулярно. Более благоприятно, с точки зрения интересов командования и государства, обстояло дело с национальным воином, в отношении которого можно было использовать и другие аргументы (не только денежные). Кроме того, существовал еще один фактор, который мог послужить тормозом для произвольного массового дезертирства, – ухудшение боевой обстановки, грозившее неминуемой гибелью для самих дезертиров и дававшее надежду на спасение только при условии поддержания абсолютной дисциплины. В обсуждаемой ситуации этот последний момент не состоялся, поскольку организованное отступление, единственное, которого требовали воины в критические моменты, не влекло за собой каких-либо немедленных катастрофических последствий.
Финансовые трудности, существовавшие с самого начала, поставили короля и гетманов в критическое положение. Наиболее остро оно начало проявляться в октябре, т. е. в тот момент, когда продолжавшаяся осада не давала никаких перспектив на немедленный успех, а наступившая суровая зима застала армию не подготовленной к такому развитию событий. Это вызвало резкий протест со стороны воинов, у которых, ко всему прочему, увеличивалась задолженность по жалованью. Последние переговоры длились с 4 по 23 ноября и завершилась успешно для короля, который в аргументации необходимости пребывания под Псковом ссылался на интересы Речи Посполитой перед армией, обещал приложить личные усилия для выплаты жалованья и высылки как можно скорее тулупов, и дал армии первенство по вакансиям и другим наградам и, наконец, гарантировал выплату всей задолженности своими владениями. Решающим моментом стал совет короля и ротмистров 7 ноября. Именно тогда старшие командиры и ротмистры, следуя вдохновляющему примеру Яна Зборовского, взяли на себя обязательство выплатить жалованье наиболее нуждающимся своим подчиненным из своих частных средств (в виде кредита).