ство, потому что у меня были другие важные дела; никто не оспаривает, что ты и красноречив, но многие говорят, что не всегда можно на тебя полагаться, что твои обещания значат немного и что ты больше говоришь с теми, которые при тебе, а это не по-королевски», — «Это оттого, — отвечал Эистейн, — что, когда люди излагают мне свое дело, я прежде всего хочу, чтобы дело всякого просителя было решено, как ему лучше; потом приходит и противная сторона, и все улаживается к общему удовольствию; бывает, что и обещаю, чего просят у меня, потому что хочу, чтобы все были довольны; пожалуй, если бы я хотел, меня бы стало наобещать всякого зла, как делаешь ты; впрочем, я не слыхал, чтобы кто пожаловался, что ты не держишь слова». — «Были толки, — возразил Сигурд, — что путешествие, которое я сделал, очень важно и прилично для вождя, а ты между тем сидел дома, как дочка у батюшки». — «Ты тронул меня в больное место, — отвечал Эистейн, — не начал бы я этой речи, если бы мог не отвечать тебе; скорее, мне кажется, я снарядил тебя в дорогу, как сестрицу, когда ты еще и не думал собираться». — «Ты, — продолжал Сигурд, — наверное, слышал о многих моих сражениях в Серкланде: я победил во всех и добыл при том довольно драгоценностей, какие никогда и не заходили сюда; я пользовался уважением и от таких людей которые были лучше меня, а ты, кажется, не стряхнул еще с себя имени домоседа; я ездил и в Иерусалим, и по дороге завернул в Апулию, но там не видал тебя, брат! Я дал Родгеру, богатому ярлу, королевский титул и одержал победу в восьми сражениях, а ты ни в одном из них не был; я ездил к отцовской могиле, а тебя не видал там; в этом путешествии я доходил до Иордана, в котором крестился Господь, и переплыл через реку, но и там не видал тебя; на другом берегу ее есть в болоте лес: там, в кустах, я завязал узелок; он дожидается тебя, потому я обещался тогда, что ты либо развяжешь этот узел, ибо исполнишь условие, соединенное с ним». — «Немного, — сказал Эйстейн, — я буду отвечать на то. Слышал я что ты давал разные битвы в чужих краях, но мои дела в то время были гораздо полезнее для нашего государства; на севере в Ваге я велел поставить рыбачьи хижины, чтобы бедным людям было чем кормиться и поддерживать свою жизнь; там же я велел выстроить дом для священника и назначил имения для церкви; а прежде в этом месте было все глушь и жили язычники; тамошние люди будут помнить, что Эйстейн был королем в Норвегии. Через Довра-фьялль лежала дорога из Трондхеима; тут проезжие часто прощались с жизнью, и для многих этот путь был самый несчастный; я велел поставить там постоялый двор и назначал для того сумму: проезжие будут знать, что Эйстейн был королем в Норвегии. Около Агденеса прежде все были дикие и глухие места, пристани совсем не было, много кораблей погибало: теперь там пристань, хороший залив да построена церковь; на горах, которые повыше, поставлены маяки, полезные для всех. В Бергене я велел построить королевскую комнату да храм св. Апостолов, в промежутках поставлено крыльцо: короли после нас с тобой вспомнят мое имя. Я воздвиг храм святого Михаила и основал монастырь, потом поставил стапельный столб с железным кольцом в Синхолъмском проливе. Я также издал указ, чтобы всякий уважал чужие права, а где живут по законам, там обеспечено и правительство. Я покорил Норвегии ямталандцев миролюбивыми и благоразумными мерами, а не силой и войной. Положим, о том не стоит говорить; однако ж не знаю наверное, сколько ли от того пользь для поселян, сколько от твоих жертвоприношений черту в убитых арабах, которых отправил ты в ад. Что ж касается до узелка, что ты завязал мне, у меня нет и в помышлений развязывать его: завязал бы я тебе узелок, кабы захоте такой, чтобы ты и в веке не попал в норвежские короли когда, воротившись домой, ты пристал к моему флоту одним кораблем. Пусть рассудят умные люди, чем ты выше меня. Знайте, господа в золотых цепочках, что в Норвегии есть еще люди, которые потягаются с вами». Короли замолчали: они рассердились. Всякому хотелось быть выше другого[485]
Такой же спор о преимуществе между королями, Харальдом и Гудредом, сыновьями Эйрика Кровавая Секира и Гунхильд, имел бы печальную развязку, если бы не вступились благоразумные люди и не остановили их. Эти короли собрались в морской набег и пили прощальную чашу; пирушка была славная; много разговоров велось за столами; напоследок зашла речь о самих королях. Гудред взбесился на то, что преимущества отдавали Харальду: он говорил, что ни в чем не уступает брату и готов доказать это на деле; оба озлобились до того, что вызвали друг друга на поединок и взялись за оружие.[486] Случалось часто, что эти любимые на Севере состязания порождали зависть, раздоры, ненависть, нередко имевшие следствием кровопролития. В важном ли деле или в шутке, при всяких случаях в скандинавах пробуждалось самолюбие, неразлучное с воинственным духом, и особенная щекотливость относительно чести. Никто не хотел уступить другому и быть ниже его. Они сами знали это и сознавались в том явно. «И теперь так же, как в старину бывало, — говорил Эрлинг Скьяльгсон Олафу Дигре, — всякий из нас, братьев, хочет быть лучше другого».[487] Это гордое желание, питаемое военной жизнью и постоянным соперничеством в битвах и подвигах, стало главной чертой скандинавов, началом великих добродетелей и пороков, а в слабых людях оно проявлялось в мелочной завистливости и пристрастии к наружному блеску, за недостатком истинной силы.
Глава четырнадцатаяПлатья и уборы
Любя во всем блеск, скандинавы находили большое удовольствие в нарядных платьях, пышном; оружии, драгоценной посуде. Между остатками глубокой древности в могильных курганах найдено множество золотых колец, иные весом в два с половиной фунта, также цепочек, пряжек и других золотых и серебряных украшений различного вида. Не менее богатыми находками представляются золотые палочки, согнутые в кольцо и расположенные соразмерно, с привешенными к ним другими, меньшей величины, также проволоки необыкновенной толщины и длины из лучшего золота; сверх того, разные вещи весом от 20 до 100 червонцев; одни виде застежек или пряжек, другие похожи на гвозди; иные с вделанными в них глазками; найдены пуговицы из зол и слоновой кости, ожерелья и бусы из различного вещества, из стекла, металла, хрусталя, янтаря, мрамора и смеси; мечи с изображениями из накладного, очень массивного золота, со спиралями из стальной проволоки на головке рукояти, другие — с железной рукоятью искусной работы и посеребренные, кубки из цельного золота, золотые и хрустальные, с широкими золотыми ободками урны. Много разных вещей древней работы отрыто в земле и найдено в родовых курганах.[488]
Многочисленность таких находок напоминает известия Адама Бременского об изобилии серебра и золота в Швеции и подтверждает сказания саг о древней пышности. Богатые землевладельцы и вожди, чрезвычайно пышно убирая свои комнаты резьбою, блестящими обоями, дорогими полавочниками и подушками, украшали также столовую посуду и кубки серебром, золотом и живописью. О праздниках они любили одеваться в красные суконные платья, подбитые дорогими мехами, с золотыми и серебряными застежками, иногда с украшениями из золота на рукавах. Они носили серебряные пояса с пряжками: большие тяжелые кольца охватывали кисти и локти рук. Исландец Скаллагримсон получил об Рождестве в подарок от одного родственника шелковый плаш, доходивший до пят, вышитый золотом и сверху донизу усаженный золотыми пуговицами,[489] Эндриди Ильбред, богатый поселянин в Тронд-хейме, всякий раз, отправляясь к королю, Олафу Трюггва-сону, рядился в красный суконный кафтан; на правую руку надевал тяжеловесное золотое кольцо, на голову — шелковую шапку, вытканную золотом и обитую цепочкой из того же металла.[490]
Дворянское платье (Tignar) одного ярла ценилось в 20 марок золота; на одной шляпе его было на десять марок золотого шитья. На двор этого ярла сделал набег викинг, Буи Толстый, и разломал комнату, где хранились драгоценности ярла; он взял два ящика, набитых золотом, награбленным в набегах. Другой пример в доказательство богатств, приносимых набегами, представляет рассказ о походе на запад Гутторма, знатного норвежца, в XI веке; по возвращении оттуда он получил каждый десятый пфенниг из добытого серебра и велел вылить из него распятие ростом с него или с того бойца, который стоял yа носу корабля, в семь локтей вышины; потом пожертвовал его в церковь св. Олафа, где оно и стояло некоторое время.
Такое богатство, привозимое из набегов и нажитое торговлей, в золоте и серебре, дорогих тканях и других драгоценностях, давало скандинавам возможность являться в народных собраниях и при других торжественных случаях с наружной пышностью и блеском, приличными их роду и значению, снисканному подвигами.[491] В сагах попадаются бесчисленные описания их великолепного оружия. Видали воинов с обитыми золотом и серебром секирами, другие щеголяли в золотых шлемах и имели мечи с оправленными в золото рукоятками; нередко бывали стрелы с золотыми ободками, копья и щиты с такой же насечкой. В богатом оружии, дорогих платьях, тяжеловесных золотых кольцах обыкновенно состояли подарки скальдам, воинам, гостям и родным от королей, ярлов и других владельцев. Древний король сидит посреди своей дружины. Только что сделан победоносный набег на неприятельский край: смелая поездка на конях моря, волнах, была успешна. За плечами короля, по обеим сторонам его и прямо перед ним стоят лучшие сподвижники; возле них доблестные мужи, подальше — молодые люди из дружины, еще далее — гости. Надо раздавать награды; в ногах короля сидит певец, под тихоструйную арфу он запевает простую песню, в которой славит предков короля и его самого и хвалит верность и способность его храбрых. Королю приносят сундуки и кубки; в них лежат кольца на кольцах. Щедрая рука выбирает и весит: тяжесть кольца соразмеряется с важностью дела. Когда дело еще не полный подвиг, король вынимает меч и сильным ударом рубит кольцо пополам: «На этот раз половина, впереди целое кольцо».