При крайней вычурности и запутанности скальдические кеннинги вводят нас в мир звенящих мечей и обагренных кровью секир; кораблей, увешанных по бортам разноцветными щитами и мчащихся по бурным волнам под раздутыми северным ветром парусами; воинов, охваченных жаждой славы и богатства; конунгов, которые повелевают дружинами, раздают своим воинам оружие и кольца и устраивают для них пиры, — в мир викингов. Но в этом мире, неотъемлемыми аксессуарами которого были вороны и волки, пожирающие трупы, и обильно льющаяся кровь, вместе с тем высоко ценилась поэзия («напиток Одина», «мёд великанов») и слагались песни («прибой дрожжей людей костей фьорда»).
Часть кеннингов ныне непонятна. Но современникам их смысл был ясен; эти кеннинги, подчас связанные с мифологией и религиозными представлениями, порождали у древних скандинавов определенные ассоциации. Видимо, сложная структура песен скальдов и наличие в них условных оборотов объясняются магической ролью, которую выполняла эта поэзия. Стихотворение могло укрепить душу воспеваемого, но могло и повредить. Известно, например, что за песнь, сочиненную в честь исландцев скальдом Эйвиндом, каждый бонд внес монету, и из собранных денег была отлита серебряная пряжка для поэта. Существует предположение, что особенности размеров скальдических стихов обусловлены языком магии. Не случайно Снорри считал творцом скальдического искусства Одина. В одной саге рассказывается, как от хулительного стихотворения, произнесенного скальдом, на ярла, против которого оно было направлено, напал ужасный зуд, в палате его стало совершенно темно, оружие, сорвавшись со стен, где оно было по обыкновению развешано, стало само убивать приближенных ярла. В поэзии скальдов очень сильны пережитки магической функции слова. Конунги старались держать при себе по нескольку скальдов, и о редком из норвежских государей и ярлов той поры не сохранилось хотя бы одной панегирической песни. Вместе с тем существовали особые «хулительные песни», которые сочинялись с целью погубить тех, о ком они говорили. По исландским законам сочинителю и исполнителю хулительных стихов грозил штраф или даже объявление вне закона. Поэзия и магия, слово и действие представлялись неразрывно связанными. Здесь мы опять-таки сталкиваемся с верой в прямую, непосредственную действенность искусства, отражающей присущий скандинавам эпохи викингов дух активности и борьбы.
Исследователи поэзии скальдов отмечают, что в развитии размеров которыми пользовались скандинавские поэты, произошел скачок. Этот переход от архаических размеров к более сложным (к скальдическому «дроттквету») совершился в связи с превращением безличного продолжателя поэтической традиции, не сознававшего себя автором, в сознательного творца стихотворной формы, какими являлись уже древнейшие из скальдов[97]. Такой скачок совершился к началу эпохи викингов. Возникает вопрос: не отражает ли этот переход к личному авторству в поэзии более широких сдвигов в сознании скандинавов кануна эпохи викингов, сдвигов в направлении известного развития индивидуальных черт человека, начавшегося освобождения его самосознания от господства коллективных, родовых представлений, в которых до того растворялось его мышление? В стихах скальдов постоянно подчеркивается личный характер их поэзии. Вспоминается одна черта изобразительного искусства начального периода эпохи викингов: изучая резьбу на деталях корабля, саней и других деревянных предметах из погребения в Усеберге, норвежский исследователь X. Шетелиг пришел к выводу, что это произведение нескольких весьма различных между собою мастеров, работавших в разных стилях. Шетелиг называет этих мастеров «старым академиком», «барочным мастером», «импрессионистом», мастером, работавшим под влиянием каролингского искусства, и т. д.»[98]. И хотя вопрос о мастерах Усеберга продолжает вызывать споры[99], индивидуальность творчества этих резчиков по дереву стоит сомнения.
Таким образом, начало эпохи викингов характеризуется появлением скандинавских народов индивидуальных творцов как в поэзии, так и в области изобразительного искусства[100]. Индивидуальное их творчество было ограничено формой: изобретательность резчиков проявлялась в орнаментации при воспроизведении традиционных фигур зверей и чудовищ; искусство скальда — в бесконечном варьировании трафаретными кеннингами безотносительно к смысловому содержанию стихотворения и в строгих, по сути дела неизменных рамках принятого размера. Тем не менее сама эта гипертрофия формы служила, по выражению М. И. Стеблин-Каменского, средством преодоления безличной традиции творческим самосознанием индивидуального автора[101].
Сдвиги в сознании, которые нашли воплощение в художественных ценностях, созданных поэтами, художниками и резчиками, отражают духовную жизнь определенного слоя скандинавского общества эпохи викингов. Мастера и певцы были связаны прежде всего с конунгами и другими хавдингами, для них создавали свои произведения — украшали корабли, сочиняли хвалебные песни, вырезали изображения и надписи на поминальных камнях. Не нужно, однако, забывать, что искусство стихосложения и произведения скальдов были широко популярны. Точно так же и произведения резчиков и орнаменталистов, хотя и создавались нередко по заказу хавдингов, питались, несомненно, бытовавшими в народном прикладном искусстве мотивами, и одновременно служили художественными образцами, которые находили многочисленных продолжателей в среде бондов.
Перемены в материальном существовании скандинавских народов, вызвавшие настоятельную потребность в новых землях, жажду добычи, необходимость в постоянном обмене и т. д. и подготовившие их экспансию V–XI вв., порождали у них вместе с тем новые жизненные установки, пробудили их к активности. Как это обычно присуще варварским народам, первым и нормальным выражением их активности были агрессивность и воинственность. Но одновременно их активность выливается в широкие переселения и в оживление торговли. Это своего рода пробуждение сил народа выявлялось в самых различных формах, во всех сферах жизни, в частности и в искусстве. Отсюда — многообразие стилей, живость восприятий, напряженность и сила художественных произведений.
Рост индивидуального самосознания скандинавов нашел свое выражение и в рунических надписях, проливающих свет на многие стороны жизни этой эпохи. Руны появились на Севере за много веков до эпохи викингов, однако с ее началом совпали важные изменения в письменности: на смену древнему алфавиту — «старшим рунам» пришел новый — «младшие руны». Произошло упрощение письма: вместо прежних 24 знаков стало 16, причем, как полагают, эта перемена связана и со сдвигами в фонетике древнескандинавского языка. Не являются ли эти изменения еще одним показателем важных сдвигов в духовной жизни скандинавских народов, которыми ознаменовалось начало их экспансии? Именно к эпохе викингов относится большинство рунических надписей; наиболее богата ими Швеция. Но рунические письмена норманнов встречаются и далеко за пределами Скандинавии: в Англии, на острове Мэн, на территории нашей страны; неразборчивая руническая надпись оставлена варягами на плече статуи льва в Пирее. Рунические надписи немногословны и скупы, но в них скандинавы IX–XI вв. говорят с нами непосредственно.
Чаще всего надписи сообщают имена знатных людей и воинов, в память о которых они были высечены на камнях, и авторы их — обычно сородичи — подчеркивают благородство происхождения и славу этих людей, иногда и такие их качества, как щедрость, гостеприимство. Камни воздвигались детьми в память о родителях, отцами — в память о сыновьях. Многие надписи высечены от имени жен и дочерей — женщина занимала в этом обществе достойное положение. Среди умерших, упоминаемых в рунических надписях, очень велико число неженатых молодых людей: они погибли на чужбине в викингских походах или утонули в море. Но нередко имеются указания на торговые цели поездок в другие страны. Высокое общественное положение лиц, чьи имена встречаются в надписях, часто подчеркивается изображениями и орнаментом, которым украшены рунические камни. Здесь и звери, и птицы, и человеческие фигуры, и мифологические сцены, и корабли. По-видимому, изображения нередко раскрашивались, но краска не сохранилась. Больше всего надписей от языческой поры, во многих содержится обращение к богу Тору с призывом освятить руны. Упоминается и богатство, приобретенное воинами в походах, в том числе деньги, полученные от Кнуда в Англии, корабли, дружины, ими возглавлявшиеся, ополчения народа, которыми они командовали. Нередки надписи, сделанные дружинниками в память о хавдингах и конунгами — о своих верных сподвижниках. Некоторые камни с надписями служили как бы титулами собственности: в них упоминаются земли и усадьбы, принадлежащие отдельным лицам, имена тех, кто имел право их наследовать, причем среди наследников встречаются и женщины. Подобные камни ставились и на границах владений.
Руны часто употреблялись в магических целях. Знание их было привилегией сведущих людей, знати, и рунические надписи на богато орнаментированных и раскрашенных камнях утверждали в глазах современников и потомков авторитет, высокое социальное положение, славу и богатство знатных родов викингов и могучих бондов. В отличие от поэзии скальдов, рисующей преимущественно дружинные и «придворные» круги общества, рунические надписи свидетельствуют о большом и возросшем к концу эпохи викингов общественном влиянии верхушки бондов — зажиточных владельцев усадеб, связанных с торговлей и войной[102].
Пожалуй, особенно ярко духовную культуру скандинавов этой эпохи характеризуют погребения. В связанных с ними обычаях находили непосредственное выражение представления о смерти и загробном мире, т. е. центральные идеи религии. Вместе с тем погребения представляют массовый материал, относящийся к различным социальным слоям, ибо на территории скандинавских стран обнаружены и частично изучены многие десятки тысяч могил и захоронений. Бесспорно норманнских погребений за пределами Скандинавии известно сравнительно немного; вещи скандинавского происхождения, которые подчас встречаются в могилах в Англии, Ирландии, Франции или на территории СССР, — далеко не всегда доказательство норманнской принадлежности погребенных.