Все скудные средства нашей семьи ушли на приданое Доре.
К сожалению, первый и единственный сын Доры погиб в утробе, не успев родиться. После чего врачи запретили ей пытаться родить. К счастью, Оливер оказался порядочным человеком и устроил супругу, бесполезную в глазах высшего общества, со всем уважением, какое мог к ней испытывать. Несмотря на то что большую часть жизни она проводила в кровати, у нее была студия, где она писала маслом, а ее картины украшали коридоры Кинс-холла наравне с портретами родовитых предков Оливера.
Сам Оливер ждал меня в гостиной у камина, над которым широко раскинулись оленьи рога. Я знал, что Кинсы были заядлыми охотниками. Возможно, эти рога – его собственный трофей.
– Дориан, – он повернул голову, услышав мои шаги. – Спасибо, что прибыли. Дора боялась, что вы откажетесь от приглашения.
– Как я могу? – удивленно ответил я. – Дора – единственный родной человек, который у меня остался.
– Приятно ошибаться в людях, – Оливер кивнул мне на кресло и сел напротив.
На столе стояла початая бутылка хереса.
Подошедший Стюарт быстро наполнил его бокал, и Оливер немедленно сделал большой глоток, даже не поморщившись.
– Присоединитесь ко мне?
– Простите, но я не пью.
– Ах да. У вас же убеждения, я слышал, – он усмехнулся. – Стюарт, сделай мистеру Хэйзелу чай, пожалуйста.
– Да, сэр, – скрипуче отозвался дворецкий и удалился.
Походка его, шаркающая от того, что ему приходилось подволакивать ногу, не позволяла двигаться быстро. Кинс-холл жил неспешно, в ритме своей увядающей хозяйки и старика-дворецкого. Странно было видеть здесь Оливера, полного жизни.
– Дора в самом деле очень плоха, – наполнив стакан заново, поделился он. – Болезнь съедает ее изнутри. Ее лечащий врач думал, что она продержится дольше, но… Ей остались считаные дни.
– Вы написали, что ждете священника.
– Да, он прибудет завтра. И я надеюсь, что вы тоже задержитесь. Простите за мою прямоту, но ваша профессия… Думаю, может здесь пригодиться.
– Я знал, что вы об этом заговорите, – серьезно ответил я. – И я бы не доверил отправить мою сестру в последний путь кому-то другому. Но вам должно быть известно, что я работаю с партнером и у нас есть еще люди?
Оливер усмехнулся:
– Если бы мне нужны были здесь посторонние, я бы обратился к кому-нибудь поближе. В том же Милтон-Кинсе есть неплохая контора со столетней историей. Но у нас – тихая обитель. Я хочу, чтобы прощание тоже было тихим.
Я промолчал.
Мое слово не имело в этом доме веса. Но если я буду в силах сделать последние дни сестры немного светлее – я с радостью сделаю это.
– Я могу увидеть Дору?
– Боюсь, что уже завтра, – Оливер покачал головой. – Она уже спит. Она так много спит… Все время, что бодрствует, проводит за мольбертом.
В комнату вошел Стюарт, держа поднос с чайником и чашками в чуть дрожащих руках.
Я с благодарностью принял чай из его рук, но в ответ получил еще один презрительный взгляд.
Возможно, для Стюарта я сейчас был тем, кем меня желал видеть его хозяин, – бесплатным гробовщиком по знакомству, а вовсе не братом хозяйки.
Возможно, та часть моей биографии, где я стал богачом и инвестором, просто не отложилась в его голове, и он видел лишь черную алчную ворону, жадную до чужой смерти, сколотившую состояние на несчастьях других.
Я вдруг увидел себя со стороны – в этой огромной гостиной, в тяжелом кресле, под сенью оленьих рогов. Маленького, худого, одетого во все черное – только светлые волосы, наверное, портили картину. Я потянулся убрать за ухо упавшую на лицо прядь.
Мне становилось все более неуютно, но пути назад уже не было.
Стюарт удалился, и Оливер снова завел со мной беседу – о Лондоне, о моей работе, о том, насколько успешен траурный бизнес сейчас… Истинный джентльмен, он прекрасно держал лицо и вел светскую беседу, хотя в глубине души был бы рад, если бы я покинул его дом и никогда не возвращался.
Я чувствовал это каждой клеточкой кожи.
Но я тоже был джентльменом. И я также был гробовщиком, а значит, должен был уметь найти подход к любому клиенту. А Оливер… Несмотря на всю сложность ситуации, был сейчас именно клиентом.
Тем, который вызвал гробовщика к еще живой женщине, а не брата – к любимой сестре.
Как давно он уже похоронил ее для себя?
Я отвечал ему в его же манере – о новаторских решениях нашего похоронного бюро, о замечательном ателье траурных платьев и об аппарате, позволяющем делать прекрасные постмортем-фото в собственной студии.
– Удивительно, – он отсалютовал мне стаканом. – Когда вы об этом рассказываете, становится ясно, что это в общем-то обычная работа. Как… клерком в банке, разве нет?
Я поморщился.
Его, кажется, забавляла возможность напоминать мне о моем прошлом клерка.
– Нет, совсем нет, – жестче, чем надо, ответил я. – Начнем с того, что я – владелец этого бизнеса и сам решаю, что и как там должно быть. У клерка в банке нет таких полномочий.
– А откуда вы возьмете опыт, чтобы знать, как и что должно быть, если до этого никак не были связаны с траурным бизнесом?
Я повел плечами. Оливер начинал меня раздражать, но я понимал, что он намеренно выводит меня из себя. Была у него такая привычка в общении – пытаться найти в разговоре слабое место у собеседника и, подцепив его десертной вилочкой якобы невинных острот, рассмотреть со всех сторон, не задумываясь о последствиях.
Его это забавляло.
О, я видел таких как он в колледже. Много, много таких как он. И слышал о них – на исповедях несчастных самоубийц, чья жизнь была оборвана порой всего лишь неосторожными словами.
Я сцепил руки в замок.
Я здесь не для того, чтобы поддаваться на провокации. Моя цель – Дора, и только Дора. Поэтому я заставил себя улыбнуться и ответил так мягко, как только мог – эти вкрадчивые интонации я невольно позаимствовал у Валентайна:
– У меня есть компаньон – большой профессионал похоронного дела. И друг, который в прошлом владел похоронной компанией, а теперь… снимает у меня комнату. Мы много беседуем о работе.
– Вот как, – Оливер поскучнел. – И вам совсем-совсем не бывает скучно?
– Совсем-совсем, – совершенно искренне ответил я. – У меня всегда много дел.
Мы посидели еще четверть часа – разговор перешел в русло поверхностных тем. После чего Оливер сам показал мне гостевую комнату и предупредил, что утром после завтрака Дора будет готова меня принять.
Оставшись один, я подошел к окну. Тяжелая густая ночь облепила Кинс-холл, так что нельзя было разглядеть ни звезд, ни даже верхушек деревьев. Стояла оглушительная тишина. Где-то заухала сова, и снова – затишье.
В канделябре таяла единственная свеча, и я поспешил переодеться ко сну раньше, чем останусь в полной темноте.
И, уже лежа в кровати и глядя на тени, пляшущие на потолке, снова подумал о том, как ошибся, не пригласив с собой Валентайна. Теперь мне придется справляться здесь одному.
Я вдруг понял, что уже давно не ощущал себя на самом деле одиноким.
С тех пор как яркая звезда Валентайна Смита ворвалась в мою жизнь, он всегда был где-то рядом, где-то за моей спиной. Его рука на моем плече, вкрадчивый голос у уха, бесконечная энергия и страсть к жизни… Я не знал никого, кто был бы настолько живым, пока не познакомился с ним.
Я уткнулся лицом в подушку и понял, что успел соскучиться по нему. Какая глупость. Раньше я не обременял никого своими чувствами, а мистер Блэк, будучи призраком, не был способен на привязанность в той мере, в которой ее обычно жаждут люди.
Он и со мной подружился лишь потому, что сказал когда-то, что я гораздо больше похож на призрака, чем иные мертвецы.
Но сейчас, лежа в холодной постели в гостеприимном мрачном доме, в оглушительной тишине, я впервые за всю свою жизнь ощущал себя безнадежно, отвратительно живым.
На следующее утро Оливер, как и обещал, отвел меня к Доре.
Я ожидал, что она будет принимать меня в постели, но в очередной раз недооценил силу духа моей сестры. Она сидела в кресле у окна в свободном домашнем платье устаревшего, по меркам Лондона, фасона, без тугого корсета. К спинке кресла были прислонены две тяжелые на вид трости с широкими рукоятками.
Золотые волосы струились по спине, свободные от тягости прически. Казалось, Дора уже перестала придавать значение условностям этого мира.
Свет из окна падал ей за спину, и волосы сияли золотистой дымкой, как на картинах Россетти, а лицо оставалось в тени до того момента, как я не подошел совсем близко.
Она улыбнулась мне – а я ужаснулся.
Дора была невероятно бледна и походила на живой труп. Худые щеки и запавшие глаза делали ее лицо похожим на череп. Даже голубые глаза утратили былой блеск и яркость, в них читалась лишь бесконечная усталость. Раньше я мог смотреть на Дору как в зеркало. В детстве мы забавлялись этой игрой, поправляя прически и одежду друг друга. Сейчас же в нас не осталось сходства.
В прошлый раз, когда мы виделись, она выглядела намного лучше. Болезнь уничтожала ее изнутри с чудовищной скоростью.
– Дориан! – бледные губы улыбались, натягивая сухую кожу на лице. – Я и не надеялась, что ты отзовешься… А ты и в самом деле приехал. Как это чудесно!
Я опустился перед ней на колени и взял ее иссохшие руки в свои.
– Моя милая… – пробормотал я. – Оливер меня совсем напугал…
– О, он всего лишь привык говорить правду, без хождения вокруг да около, – она ласково погладила мои пальцы. – Он человек прямой, деловой и не любит лишних слов…
– Он не обижает тебя?
– Что ты, что ты! – она засмеялась. – Лучшего мужа я и желать не могла. Я так рада, что он прислушался ко мне и пригласил именно тебя.
– Я здесь, я здесь, – я поднес ее ладонь к губам и нежно поцеловал запястье.
– Мой милый… – она склонилась ко мне и заговорщицки прошептала: – Ты все еще видишь призраков? Как в детстве?
– Я никогда не переставал их видеть, – я тряхнул волосами.