– Прошу вас, проводите меня к усопшей, – попросил викарий.
Меня преследовало волнение. Дора ушла без исповеди… Позволит ли это ее духу спокойно уйти на Небеса?
Она не хотела становиться призраком. Но секрет в том, что никто и никогда не желает такой судьбы. Все втайне молятся о быстрой и тихой смерти, без земных долгов за плечами. Печалиться об ушедшем – участь оставшихся.
Призраки возвращаются, когда им больно. Когда осталось слишком много недосказанностей. И цепи земные тянут к нашему миру, греховному и жестокому, не давая отправиться на покой.
Я разочаровался в вере давным-давно. Но я не мог лишить надежды на Рай тех, кто рядом со мной. Мне же самому не светило ничто, кроме пламени Ада, если таковой действительно существует.
Пусть все пламя Ада сожжет меня, подумал я, обглодает до костей, только пусть Дора будет счастлива там, где она сейчас.
Я поднес пальцы к губам и послал поцелуй в небо. Потом прикрыл глаза и прислушался… Ее нигде не было. Нигде. Ни в ветре, ни в пении птиц, ни в солнечных лучах. Ее прозрачный силуэт не вернулся в мастерскую в стремлении сказать что-то еще.
Успеть. Сделать. Договорить.
Она ушла.
Я открыл глаза и улыбнулся. Боль утраты разрывала меня изнутри.
К моему удивлению, самостоятельный гробовщик из меня оказался вполне приличный. Я сколотил гроб, собственноручно измерив Дору и непрестанно благодаря про себя Валентайна за науку. Гроб из дубовых досок, отделанный алым бархатом и устланный алыми лепестками роз, был ей к лицу.
В последний путь Дора отправилась в светло-розовом платье, тонкая, нежная, напоминающая увядший цветок лилии. Я воспользовался ее косметикой и оттенил румянами щеки и подвел губы алым кармином.
Отец Майерс вместе со мной донес гроб до маленького семейного кладбища, и мы опустили его в землю в окружении маленькой траурной церемонии – Оливера, старика Стюарта, конюха, егеря и нескольких служанок.
Оливер был напряжен настолько, что скулы на лице заострились, а опустевший взгляд смотрел вдаль. По его щеке катилась одна-единственная слеза.
Во время похорон он не произнес ни единого слова.
Мне больше незачем было оставаться в Кинс-холле. Викарий обещал подкинуть меня до города, где я могу нанять дилижанс до Лондона.
Оливер сдержал обещание и не стал препятствовать мне в мастерской. Я собрал все альбомы Доры и аккуратно упаковал в свой дорожный саквояж. Сверху я положил свой портрет – последний ее подарок. Последняя память.
Я закрыл саквояж и сел на кровать.
Как все это было… бессмысленно. Я всегда недооценивал Дору, считал ее дурочкой, слишком поверхностной и влюбленной в жизнь, столь несправедливую к ней. И ко всем нам. И только сейчас, потеряв ее, я осознавал, чем она была для меня. Целым миром. Единственной оставшейся у меня семьей.
Я – последний Хэйзел. Я попробовал произнести это про себя и криво усмехнулся. Так себе титул.
Ужасный из меня получился брат.
Но… Я вспомнил, как кисть Доры легкой бабочкой порхала над бумагой. Как радостно она улыбалась, поднимая на меня взгляд.
Может быть, в последние ее дни я смог исправить хоть что-то.
Может быть, это я был призраком, явившимся к ней, чтобы о чем-то напомнить.
Пора было ехать домой.
Отец Майерс дождался, пока я попрощаюсь с Оливером – тот провожал меня с явным облегчением, – и закинул мой саквояж в повозку. На козлы он сел сам, и я, поразмыслив, устроился рядом с ним.
Большую часть пути мы проехали молча.
Но уже на подъезде к Милтон-Китсу он вдруг заговорил:
– О вас ходят разные слухи, мистер Хэйзел. Говорят, вы связались с Валентайном Смитом?
– Он мой компаньон, – удивленно ответил я.
– Вы знаете, что занимаетесь опасным делом. Если вас вздумают посадить за богохульство…
– Мы не нарушаем закон, отец Майерс, – твердо ответил я. – Мы – простые гробовщики.
– Простыми вас не назовешь… – вздохнул викарий. – Что ж. Я попрошу вас только об одном: если когда-нибудь те силы, с которыми вы играете, выйдут из-под контроля, обратитесь ко мне. До Лондона путь неблизкий, но я смогу до вас добраться в течение нескольких дней.
– А почему вы…
– Я, если так можно выразиться, обратная сторона Валентайна Смита, – он усмехнулся, поймав мой взгляд. – Он призывает призраков и вступает с ними в контакт, что, конечно, категорически запрещено нашей церковью. А я, в свою очередь, могу их изгнать.
– Вы экзорцист?
– Не люблю это слово. Предпочитаю просто «отец Майерс».
Я кивнул.
– Что ж, я надеюсь, что вы запомните мои слова. Вот здесь я вас высажу, вам помогут найти дилижанс. И передайте Валентайну мое благословение. Интуиция подсказывает, что оно ему пригодится…
– Благодарю, отец Майерс… – я все еще был слишком растерян, чтобы сказать что-то кроме дежурных слов.
Отец Майерс благословил меня и тронул вожжи.
В Лондон я вернулся в глухой ночи. Ураган не унимался, дождь лил стеной, и за те несколько минут, что я шел от дилижанса к двери, я успел промокнуть до нитки.
Миссис Раджани при виде меня всплеснула руками и побежала готовить горячую ванну. Пока она суетилась, я скинул на вешалку плащ и шляпу, сбросил ботинки и босиком прошел в гостиную.
Сев перед камином, я опустил лоб на руки. Мне впервые за долгое время захотелось выпить.
Мистер Ч. М. Блэк опустился в соседнее кресло.
– Если вам нужно поговорить… – начал он.
– Дора умерла, – сухо ответил я. – Моя сестра. Ее больше нет.
– Ох, милый мастер Дориан! – воскликнула миссис Раджани, входя в комнату.
В следующее мгновение ее теплые смуглые руки обняли меня со спины. Мистер Блэк соскользнул с кресла и прикоснулся рукой к моему лицу – я не мог почувствовать его, но уловил движение воздуха.
– Плачьте, плачьте, мастер Дориан, – приговаривала миссис Раджани. – Надо обязательно оплакать душу, чтобы ушла на хорошее перерождение.
– Скорбь очищает, Дориан, – тихо сказал мистер Блэк. – Вы знаете это как никто другой.
От их слов у меня в груди словно что-то лопнуло. Слезы сами полились из глаз. Я уткнулся лицом в плечо миссис Раджани и позволил горю затопить мое сердце.
Глава 5Ожерелье из черного гагата
Говорят, что англичане всегда недовольны погодой. В таком случае в последнее время я был чудовищно стереотипным англичанином, потому что жаловался буквально на каждую мелочь.
В ноябре Лондон поливало так, что солнце оставило даже слабые попытки пробиться сквозь тучи. Все затянула серая хмарь. Я промерзал до костей и чувствовал себя заболевающим. С какой бы радостью я заперся на все темное время дома и не показывал носа на улицу до первого снега!
Только совесть и христианское милосердие мешали мне так поступить и сбросить на Валентайна все хлопоты по текущим делам. Их было немало – в нашем климате ноябрь является одной из наиболее частых причин для скоропостижной смерти. Валентайн и без того освободил меня от забот по подготовке гробов и запирался в могильнике в одиночестве (иногда в компании свежих трупов), целыми днями стуча молотком.
Наше дело процветало, траурные наряды и посмертные фотографии привлекали клиентов, и Валентайн вечерами довольно что-то подсчитывал и записывал в записную книжку, хранящую его грандиозные планы.
Мои жалобы на непогоду, холода и тяготы жизни он воспринимал со стоицизмом, достойным античных философов, и щедро тратился на уголь для печи, чтобы хотя бы в главном зале сохранялось тепло. Обедать мы теперь ходили исключительно в паб по соседству, потому что мысль о том, чтобы преодолеть хоть небольшое расстояние по этим холодам, вселяла в меня ужас.
Мистер Ч. М. Блэк, в силу своей призрачной природы, был намного менее добр ко мне. Каждое утро он заявлялся ко мне в спальню и бесстыдно требовал моего пробуждения. Где это видано, чтобы к джентльмену так беззастенчиво вламывались по утрам? Мистер Блэк не имел возможности потеребить меня за плечо, но его глубокий низкий голос набатом вбивался в мою гудящую от мигреней голову и не унимался, пока я не спущу с кровати ноги. Иногда он бессовестно пользовался привилегиями призрачного состояния и ударялся в полтергейстщину, стягивая с меня одеяло или опрокидывая стулья. Словом, только благодаря ему я выползал по утрам из дома и, проклиная все на своем пути, ловил кеб.
Я потихоньку начинал готовиться к тому, чтобы представить Валентайна и мистера Ч. М. Блэка друг другу. Меня грела уверенность, что они обязательно найдут общий язык и на какое-то время отстанут наконец от меня. То была иллюзия, порожденная холодом и отчаянием человека, лишенного в жизни всякой радости вроде возможности навеки уйти в затвор и перестать общаться с людьми дольше пяти минут в день.
Одним словом, я был несчастен.
Этим утром я пребывал в особенно дурном настроении. Валентайн чутко улавливал изменения моего состояния от «жить можно» до «опасно, нельзя подходить» и ухитрялся ловко лавировать между ними. Поэтому он не стал подниматься мне навстречу из-за стола, а только лучезарно улыбнулся и сообщил, что эгг-ног для меня уже готов.
Так как я не пил, спектр согревающих напитков сузился до чая и какао, и Валентайн, чтобы разнообразить мое меню, уговорил меня на эгг-ног, попросту убрав из рецепта алкоголь. До Рождества было еще далеко, но в такой холод никого из нас это не остановило. Я прошел на нашу небольшую кухоньку и в самом деле обнаружил кастрюлю с горячим пряным молоком со взбитыми яйцами. Рядом стояла початая бутылка бренди – Валентайн, в отличие от меня, ни в чем себя не ограничивал. А я не считал, что вправе читать ему мораль. Пусть мистер Блэк займется этим вместо меня, у него неплохо получается.
Я перелил эгг-ног в чашку и сделал большой глоток. Молоко и пряности помогли – холод начал отступать.
– Что вы делаете? – только сейчас я наконец обратил внимание на то, чем занимался мой компаньон.
Стол был усыпан черными камнями, кусками проволоки, нитками, иголками и прочей фурнитурой. Сам Валентайн, подвернув до локтей рукава рубашки, склонился над ними с каким-то странным предметом в руках, похожим на тупые ножницы.