позвал.
Кажется, мое состояние называют трансом.
Подобно медиумам, я раскачивался из стороны в сторону, на все лады повторяя имя Прабху. Я не моргал, и широко открытые глаза быстро наполнились слезами, но я не в силах был даже на мгновение сомкнуть веки. Мой голос звучал все громче, и в то же время я слышал себя словно со стороны.
Прабху.
Прабху!
ПРАБХУ!!!
…он пришел.
Я почувствовал это всем телом, каждой его частичкой.
Его окружала аура незнакомой мне силы – мне неизвестно до сих пор, была то богиня Кали, богиня Шакти или что-то еще.
Он вошел в круг и теперь зло скалился, поняв, что его обвели вокруг пальца. На юном лице Анны этот оскал выглядел поистине чудовищно.
– Ты убил Валентайна Смита! – я слышал свой голос, доносящийся издалека. – Ты убийца.
– Валентайн Смит убил меня, – усмехнулся Прабху голосом Анны. – Не выгораживай своего дружка. Он убийца и мародер и не гнушался марать руки ради золота, на котором построил свое дело. Это он предложил разграбить храм. Я был там тогда. Я подметал пол храма, чтобы сделать его чище. Меня убили со спины и забрали мои четки. Им не повезло, что я был я. Я, Прабху, отомстил за всех, кто погиб в тот день от руки англичан! Я, Прабху, пролил кровь осквернителей алтаря моей богини!
– Ты убийца и понесешь наказание, – вновь повторил я и поднял револьвер.
Второй револьвер дал мне инспектор Браун. Он был фальшивкой, бутафорским реквизитом, незаряженным – Браун при мне проверял, не осталось ли в нем патронов. И все равно моя рука дрожала при мысли о том, что я могу – вдруг что-то пойдет не так? – ранить Анну. Прабху использовал ее как живой щит.
– Почему Анна? – прохрипел я. – Почему именно она?
Прабху расхохотался.
– Тебя интересует только это, самолюбивый мальчишка? Ладно, я скажу тебе. Девчонка больна. Она была удобна. Она не понимала, что я одалживаю ее тело. А когда поняла, попыталась сбежать! Идиотка, она только помогла мне закончить начатое! А теперь, пожалуй, я отправлюсь на перерождение, чтобы воссоединиться однажды со своими братьями, но сначала…
В лунном свете сверкнул ритуальный клинок.
– …Я ЗАКОНЧУ С ТОБОЙ!
Прабху бросился на меня, и я не успел среагировать. Призрак сбил меня с ног с такой силой, которой не ждешь от маленькой Анны, и уже занес надо мной кинжал, как прогремел выстрел. Прабху отвлекся на миг, обернувшись к инспектору Брауну, и в это время нас словно куполом накрыл объемный мощный низкий голос отца Майерса, повторяющего одну и ту же фразу на латыни.
Фразу, от которой у Анны сначала разжались пальцы и кинжал упал на доски рядом со мной.
А потом она выгнулась под невозможным для живого человека углом и закричала.
Крик длился так долго, что, казалось, наполнил весь Лондон. Стал слышен вой собак, испуганное ржание лошадей, визг банши с кладбища неподалеку… От этого крика хотелось закрыть уши, казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут, а крик заползет в мозг, подобно червю, и навсегда останется там, разъедая разум и душу. В носу защипало – пошла кровь, я неловко слизнул ее с губ.
Солоно.
Голос викария становился все громче и глубже, Анна кричала все безумнее и отчаяннее, и только мерный отсчет четок доносился сквозь какофонию звуков безжалостным метрономом.
Потом – все кончилось.
Анна повалилась на пол. Отец Майерс кивнул Эмилии, и она с криком бросилась к Анне.
– Она живая! – через мгновение раздался ее голос. – Господи помилуй, она жива!!!
Я улыбнулся.
Инспектор Браун помог мне подняться и отряхнуть сюртук.
– Это было… ух… как это было! Жутко! Вот что значит одержимые… Брррр. Но вы молодец, Дориан, умеете постоять за себя, не испугались. Признаться, то, что он нес… А, не берите в голову…
– У вас кровь, – отец Майерс протянул мне платок, и я вытер лицо. Я весь взмок, волосы облепили лоб, и я с трудом восстанавливал дыхание.
– Все? – еле выдавил я. – Он… ушел?
– Ушел, – кивнул викарий. – И не вернется. Хвала Господу, девочку спасли.
– Мне нужно… Мне нужно отдохнуть, – я прижал пальцы к виску.
Начиналась чудовищная мигрень.
Я знал эти симптомы – приступ уложит меня на пару дней, ровно до… До похорон.
В глазах потемнело.
Мы отомстили, изгнали призрака, сделали то, что должны были, и спасли Анну. Но Валентайна не вернуть.
Я коротко вздохнул, мысль ударила мне в сердце с силой ритуального ножа, и я потерял сознание.
Глава 10Белые лилии
Похороны Валентайна Смита прошли тихо и без пышных церемоний. Гробовщикам в Лондоне не нанимают плакальщиков и не заказывают богато украшенных катафалков. Как правило, их тела отправляются вагонами третьего класса с вокзала Лондонского некрополя.
В этот раз исключением было то, что гробовщик Смит заранее приобрел себе место на Хайгейтском кладбище – пригодилось индийское золото, не иначе. Я думать об этом без отвращения не мог.
Никакое золото мира, даже языческое, не стоит жизни человека.
В день похорон начался снегопад, поэтому хоронили Валентайна второпях. Присутствовали только я, инспектор Браун, несколько человек из Лондонской похоронной компании – мистер Уимблоу, мистер Риверс, миссис Бэллоуз и Найджел, постоянно утирающий платком заплаканные глаза.
Сид Уоррен, взваливший на себя эту нелегкую ношу, стоял у могилы, опираясь на лопату. На его лице застыло странное выражение – что-то среднее между скорбью и раздражением. Ведь вместо того, чтобы оплакивать близкого друга, он вынужден был копать шесть футов промерзшей земли.
Представители Лондонской похоронной компании показались мне похожими на стервятников – каждый из них счел своим долгом пожать мне руку, выразить формальные соболезнования и поинтересоваться, каковы мои дальнейшие планы на бюро. Как будто я думал сейчас о карьерных перспективах!
Меня спасла неожиданно появившаяся из снегопада леди Рейвеншторм. Воспользовавшись положением самой богатой на этом кладбище женщины – ее состояние в несколько раз превышало даже состояние миссис Бэллоуз, – она схватила меня за локоть и отвела в сторону от гробовщиков.
– Грачиный парламент, – выругалась она. – Знаете, мальчик мой, грачи собирают парламент, когда окружают самую слабую птицу в стае и намерены ее заклевать насмерть. Вы сейчас – самая слабая птица. Покажите им клюв и когти, не дайте себя загнать, не ради себя, так ради него!
Валентайн не хотел бы, чтобы дело его жизни пошло прахом. Я кивнул, не находя в себе сил на ответ.
– Вот и славно. Мой милый Дориан, вам надо быть там, – она коротко кивнула в сторону гроба. – А с этими… господами я сама разберусь.
Я ответил ей самой благодарной улыбкой, на которую только был способен.
Отец Майерс прочитал над гробом короткую проповедь. Метель заглушала его слова, но я и так знал их наизусть. При взгляде на его огромную фигуру, колоссом проступающую сквозь снег и сумерки и с крохотным молитвенником в больших руках, я испытал то, что французы называют déjà vu. Или просто воспоминания так остро и яростно ударили меня в сердце, что на несколько мгновений я перестал дышать.
Точно так же – только в солнечный, еще влажный после урагана день – мы стояли над гробом последнего моего родного человека. Дора ушла тихо и быстро, и мне казалось тогда, что мое горе безгранично. О, я не мог представить себе границы этого горя. Не мог предположить, что так отчаянно и болезненно буду нуждаться в человеке, который возник в моей жизни по счастливой случайности.
Что пущу его в сердце так глубоко, как никого никогда не пускал.
Я был одиночкой. Я не любил людей, и они не любили меня, сторонясь, как сторонятся всего странного и непонятного. Я был странным и непонятным, дружил с призраками, впитывал чужое горе как губка и проливал его на бумагу плохими поэмами.
Незаметно для себя я стал частью чего-то большего. Чего-то живого, что теперь кровоточило и билось в агонии, и я не знал средства, чтобы ее унять.
Началось прощание, и каждый подходил и по очереди целовал Валентайна в лоб. Я подошел последним, держа в руках белую лилию. Его любимый цветок.
Только сейчас я нашел в себе силы – трус, трус! – по-настоящему на него посмотреть.
Элис ван Доффер сделал-таки свое лучшее произведение искусства. Валентайн в гробу выглядел так, словно вот-вот сделает вдох и откроет глаза.
Никогда.
Самое страшное слово.
Валентайн никогда не очнется.
Я никогда больше не увижу его.
Я смотрю на него в последний раз.
Браслет из черного гагата на моей руке порвался, и бусины покатились, стуча по сухому вязу, похоронным маршем. Черное на белом. Черное на черном.
Не в силах осознать всей бездны отчаяния, раскрывающейся под моими ногами, я неловко склонился и прижался губами к его лбу.
Белая лилия упала ему на грудь.
Что-то мокрое пробежало по моей щеке. Я не сразу осознал, что это мои собственные слезы. Леди Рейвеншторм обняла меня за плечи и отвела от могилы.
– Пора, мальчик мой, – шепнула она. – Пора отпустить.
Я уткнулся лицом ей в плечо, и ее рука, затянутая в шелковую перчатку, гладила меня по волосам, пока за спиной раздавался лязг лопаты и стук земли о крышку гроба. Я не в силах был заставить себя обернуться и посмотреть.
Я так и не посмотрел.
На следующее утро я отправился в контору, сам не зная зачем. Еще недавно я не мог там находиться, а теперь меня тянуло туда, как магнитом.
В место, где все было создано Валентайном.
Я сел за стол, открыл ближайшую книгу учета, исписанную убористым почерком, и ничего в ней не понял. Клиенты… Какие клиенты, если я… Если мы…
Я не выдержал и перевесил табличку на двери на «закрыто».
Что-то надо было делать – мне в первую очередь с самим собой. Может быть, стоило посоветоваться с Найджелом, что делать дальше. Он юрист и разбирается в таких нюансах.