— Света, Сережа, вы нехорошие пчелки. Почему вы не сделали, что я вам велел?
Первый раз я увидел его привешивающим новую табличку у дверей ЖЭКа, на которой было написано то, что написано и по сей день:
Старая вывеска униженно стояла рядом, прислонившись к стене вверх тормашками:
Это означало, что нашего ЖЭКа больше не существует, а есть отныне наш ДЭЗ. Контора превратилась в дирекцию. Я решил, что субъект, привешивающий новую вывеску, какой-нибудь агент по замене старых названий на усовершенствованные. Еще я подумал: здорово было бы работать таким агентом — вводить в жизнь новизну. Но вскоре я увидел того субъекта командующим дворниками улицы Братьев Жемчужниковых и выяснил, что это новый техник-смотритель Линёв. Как-как? Ли-нёв. Леонид Семенович.
Перед самым Новым годом наш дом стали потихоньку выселять, и Линев занял огромную квартиру на третьем этаже первого подъезда, где раньше жили две семьи. Вскоре он пришел ко мне.
— Привет. Ты дворник пятого участка? А я техник четвертого. Пришел познакомиться. Ваш техник скоро увольняется, и меня переводят на ваш участок. Будем знакомы — Леня.
— Леша, — ответил я.
— Почти тезки, — сказал он.
— С чего бы это? — спросил я.
— Ну как же, — ответил он, — Леня, Леша, их всегда путают. Нет? Не тезки? Ну пусть будут не тезки. А у тебя неплохая квартирка. Это что, твой брат? Он нездоров?
— Нет, он совершенно здоров, — сказал я. — Никогда не болеет.
Юра в эту минуту сидел у окна и смотрел, как за стеклом мелькают снежинки. Затылок его слегка дрожал, и пальцы рук теребили ткань штанов, и я еще подумал, что так, должно быть, теребят ткань умирающие.
— Я имею в виду его главный физический недостаток, — сказал Линев.
— У Юры нет недостатков, — сказал я.
— Ну, ты понимаешь, о чем я говорю, — не унимался техник-смотритель. — У меня, между прочим, есть знакомый, который как раз лечит таких, как твой брат — детей алкоголиков.
Я оживился. Что есть такие врачи, мне еще никогда не приходилось слышать.
— Да, — подтвердил Линев. — Достигнуты первые успехи в этой области. Это твой попугай? Какой красавец. Как звать? Порода какая необычная. Что за порода?
— Здорово, ставый бгодяга! — вдруг воскликнул весело Роджер. Откуда он откопал такую фразочку? Линев улыбнулся..
— Его Роджер зовут, — сказал я, — а порода называется нестор-кака. Слушай, а нельзя бы мне твоему знакомому врачу показать брата?
— Почему нельзя, — сказал Линев и приподнял одну бровь, отчего в лице его укрепилось воронье выражение. — Можно. Только ты же понимаешь, что вылечить очень трудно, а потому нужно много тугриков. Чайком угостишь?
Я побежал ставить чайник. Через десять минут мы сидели с ним и оживленно беседовали. У Линева оказалась масса проектов раздобывания денег, все они выглядели более или менее законными, а также какими-то выполнимыми и не очень-то выполнимыми одновременно. Я угощал Линева крепким чаем и остатками козинак. Он с удовольствием рассказывал о себе. Оказалось, что он из Волыни, из города Ровно, пока учился в строительном институте, был женат на москвичке, но год назад они развелись, московская прописка у него осталась, а жилья в Москве нет.
— А развелись — знаешь из-за чего? — весело спросил он.
— Откуда ж мне знать? — спросил я.
— Она от другого родила. Сначала родила, а потом призналась. Ты еще не думаешь жениться?
— Да нет вроде.
— Не женись. Лучше так живи. Не доверяй — легче потом будет отрывать от сердца.
Мы допоздна засиделись в тот вечер. Линев был мне все больше и больше неприятен, но я хотел, чтоб он проникся ко мне расположением — уж очень заманчивой казалась перспектива излечения Юры, ведь Юра лучше большинства людей; он так здорово все чувствует и так многого лишен из-за своей неполноценности. Обязательно нужно будет заработать побольше денег, вылечить Юру, взять отпуск и поехать вместе с ним на Черное море.
Когда Линев ушел, Юра и Роджер уже спали. Я тихонько поменял Роджеру корм и подумал: интересно, сколько еще знает хитрый попугай, если он обычно говорит только о себе, и лишь при виде нового человека в нем иногда возникают некие ассоциации, и в крикливой, гортанной глотке оживают неведомые доселе фразы. В скольких руках побывала эта разбойничья с виду птица, и кто дал попугаю такое странное имя?
Потом я подошел к спящему Юре и подумал, нужно ли его вылечивать. Вдруг тогда Юра станет другим человеком, злым, равнодушным? Может быть, он потянется к водке, как наша мать, или превратится в преступника, как наш отец? Но во всяком случае, тогда свершится его назначение на этом свете. А что, если умственная неполноценность и есть его назначение? Что, если без таких, как Юра, невозможна жизнь, без этих жалких, чувствительных идиотов, олицетворяющих собой невинность? Так я думал, стоя в темноте над Юрой, а он и во сне продолжал перебирать пальцами. И сколько я ни убеждал себя, что Юру не надо вылечивать, когда я лег спать, я думал о том, какой из способов добывания денег, предложенных Линевым, самый подходящий. В глубине души у меня не было никаких сомнений, что Юру необходимо превратить в нормального человека.
На следующий день Юра не пошел на работу. Он лежал в кровати, смотрел в потолок и щекотал обеими руками край одеяла. На мои уговоры относительно еды он никак не реагировал, а когда я несколько раз приносил ему тарелку с гречневой кашей, он мычал и шарахался, будто я собирался вырвать ему зуб. На другой день Юра вел себя точно так же, и я вызвал врача. Врач долго прослушивал, обсматривал и обстукивал моего брата, залезал ему в горло, под веки, в уши и в нос, наконец, сказал, что никаких отклонений нет, но нужно более тщательное обследование, на что Роджер вдруг злобно стукнул клювом об клетку и пробормотал:
— Юра, Юра, Юра, Юра!
С Юрой продолжало твориться непонятное, он ходил под себя, и мне с трудом удавалось убедить его, что нужно поменять постель. На третье утро Юры уже не было. В его кровати лежала белая, как вата, съежившаяся кукла с наивным, младенческим выражением лица. Глаза смотрели в потолок, а язык, слегка высунувшись на нижнюю губу, даже смерти не позволил превратить моего брата в нормального человека.
Линев с его удивительным врачом стал мне теперь не нужен, вскоре он сделался техником-смотрителем нашего участка, постоянно мелькал перед глазами, создавая эффект бурной и неутомимой деятельности. К марту наш дом уже почти весь опустел, Линев бегал по квартирам и выгребал всякие остатки — старую, не взятую с собой мебель, люстры, лампочки, выключатели, пробки, раковины, водопроводные краны и души, всякую прочую дребедень, и где-то находил покупателей. Он советовал и мне не теряться, но я лишь глупо усмехался на его предложения. Потом он стал продавать по ночам кухонные плиты и даже ухитрился вывезти из двух-трех квартир паркет, где был хороший. Я с грустью наблюдал за его деятельностью, мне было жаль его и противно. Его тонкие и длинные джинсовые ноги в черных сапогах хрустели по последнему снегу, бегая взад-вперед торопливо, будто боясь не успеть принести своего хозяина вовремя туда, где можно урвать хоть что-нибудь. Я тогда увлекся чтением старославянских книг и даже поставил себе задачей выучить наизусть «Слово о полку Игореве»; я жил в постоянном ритме «трудных повестей о плъку Игореве, Игоря Святъславлича», и суетливые глазки Линева создавали во мне аритмию. Однажды я увидел, как на проезжей части две вороны растаскивают в разные стороны сбитого машиной голубя, и память тут же, ужаснувшись, продекламировала: «Не часто ратаеве кикахуть, но часто врани граяхуть, трупия себе деляче».
Дом постепенно выселялся, и в конце января в брошенных квартирах появились новые, незаконные жильцы. Вскоре Линев заглянул ко мне.
— Привет. Можно? Я по делу. У тебя почитать что-нибудь есть?
Он прошелся по моей квартире и беглым взглядом оценил ее полную стоимость.
— Ставый бгодяга! Ставый бгодяга! — заорал приветливо Роджер.
— Вот что, — сказал Линев. — С завтрашнего дня… Завтра у нас первое марта? Так вот, с завтрашнего дня начинается новая жизнь. Видел новеньких? Дай чего-нибудь попить. Я тебя не отвлекаю? Забавный попугай. Наверное, дорого стоит?
Я сходил на кухню и принес стакан воды из-под крана.
— Сколько попугай стоит? — снова спросил Линев, по-хозяйски усевшись за мой письменный стол со стаканом.
— Полторы тысячи, — ответил я так же просто, будто попугай стоил полтора рубля; на самом деле я не знал, сколько стоит Роджер, полтора рубля или полторы тысячи. Но у Линева глаза подпрыгнули над стеклами:
— Этот попугай стоит полторы тысячи?! Не может быть!
— Может, — ответил я. — Чрезвычайно редкостный экземпляр. Их всего осталось на свете 500 штук, а сейчас, может, и ни одного уже не осталось.
— Не слабый попугайчик, — сказал Линев и с особым уважением посмотрел на нестора-каку. — У меня тоже есть одна вещь на несколько тысяч. Священный свиток семнадцатого века. Он мне от деда достался. Реликвия. Я его никогда не продам — все равно, что продать душу. Роджер, красавчик, ты, оказывается, полторы тысячи стоишь, да? Ух ты, симпатюля. Вода в Москве не вкусная, бр-р-р. В Ровно знаешь вода какая вкусная. Значит так, ты видел новых дворников? Так вот, у меня на пятом участке теперь будет бригадный метод. Я набрал бригаду молодых дворников, все заинтересованы в работе, потому что им негде жить. Всего, вместе с тобой, получается бригада из девяти дворников. Девятого пока нет, но он уже устраивается. Вы пока делите территорию на восьмерых. Будете хорошо работать, будут премии. Бригада чем хороша — один болеет, все убирают его участок, бригада получает столько же денег, только больной еще вдобавок получает по больничному. Усёк? Если ты не хочешь быть в бригаде, можешь не быть. Как? Быть или не быть?
Я поразмыслил и решил, что в бригаде действительно лучше и веселее.