Зачем он вообще приходил на эти три дня! Мать, которая выпивала, но не очень сильно, и еще понимала, что нужно блюсти себя, работать и растить сыновей, после этих трех дней первого пришествия начала спиваться. Он явился нам, дабы показать, что он есть, дабы мы ожидали его и надеялись, и ушел, исчез с глаз. И из трех тем школьного сочинения я выбирал тему «На кого я хочу быть похожим».
«Я хочу быть похожим на своего отца. Он сильный и справедливый. Он всегда за всех заступается, и его все боятся, которые поступают плохо. Недавно он заступился за собаку Джильду, которую секет ее хозяен, дядя Боря Панков. Еще он добрый, потому что все знает и во всем хорошо разберается. От него ничего нельзя утаить, для него всё тайное становется явным. Он работает на станцеи тех обслуживания, он авто слесарь и сам делает для нас с мамой и моим братом Юрой машину. Мой отец…»
Когда Наталья Николаевна раздавала проверенные сочинения, я, окаменев от страха, ждал, что она обожжет меня справедливым обвинением во лжи: твой отец сидит в тюрьме, он бандит, вор и налетчик, стыдно так бессовестно лгать. Но, дойдя до моей тетрадки, она сделала умные губы и произнесла сдержанным голосом:
— Стручков Алеша, интересное сочинение, вдумчивое и доброе, но очень, очень много ошибок — тройка самая натянутая, с пятью минусами.
За окном совсем уже было черно, в черноте тусклым серебром валился снег, отец курил, создавая вокруг себя плотную табачную облачность. Мой рассказ подходил к самому страшному времени. Краски сгущались. В кухне уже стал слышаться запах серы, призрак пьяного дьявола был где-то близко, и даже отец, почувствовав его близость, стал беспокойно ерзать на стуле.
Итак, пока Тот царил где-то в неизвестности, люди в отчаянье решили забыть его, и Великая Блудница взяла жену Того за руку и повела ее к очам Лукавого, и подведя ее, сказала: доверься ему, ибо нет ничего слаще на свете, чем падение во грех; Тот забыл тебя, забудь же и ты его, он не увидит твоего бесстыдства. И жена доверилась князю тьмы, чтобы он вселил в нее своего пьяного дьявола. Дьявол завладел ею, и она уже не властна была над собой.
— Я не знаю, отец, сколько было у матери любовников, и были ли они вообще. Она страшно любила тебя, отец, и лишившись тебя, не могла найти себе другую опору. Она стояла без опоры сколько могла, но наконец не выдержала и рухнула. Вряд ли она хотела изменить тебе, но ты должен знать, что иногда она так напивалась, что становилась бесчувственной, и наверняка кто-нибудь из собутыльников овладевал ее бесчувственным телом. А кроме того…
Тугие желваки на его скулах работали так мощно, что даже за ушами раздавался хруст. Долив остатки второй бутылки в стаканы, он укусил край своего стакана и рывком втянул в себя прозрачную жидкость сквозь плотную решетку зубов.
Итак, пока Тот царил где-то в неизвестности, однажды вечером мать ласково погладила меня по голове и сказала, что теперь я буду спать с Юрой, а утром голый по пояс мужчина растирал тело полотенцем, подмигивая нам с Юрой и весело отвечая на вопросы моей бабки:
— Анютка-то? Да гори она пропадом. Чихал я на нее — пусть узнает мой характер. В ней уж и женского-то ничего не осталось.
— А во мне как, Вань? — спросила мать. — Осталось?
— Само собой, — с удовлетворением сказал мужчина…
— И сколько же у них это длилось?
— Долго, отец, почти год он жил у нас. А потом ему надоело и он бросил твою Анфису. Бросил подло, нагло, как бросают использованную салфетку…
— Щенок! — кулак отца тяжело, как бомба, упал на стол, по полу покатилась вилка, окурок выскочил из отцовых губ и, брызгая искрами, поскакал по коленям, а с коленей на пол. — Зачем ты мне все это!.. Цуцик! Зачем ты мертвую мать так!.. Выдал мне… предал ее!
Странно, что я совсем не боялся его, этого уголовника, которого боялись все, ведь это он ломал когда-то ребра, дробил челюсти и выбивал зубы. Водка не боялась его, а во мне ее было целых пол-литра. Я спокойно выдержал жестокий взгляд отца и сказал:
— Да, я имею право предать ее, потому что она уже мертвая и уже не твоя. А ты предал ее живую. Больше, чем ты, ее уже невозможно предать. Да и чему я ее предал, чему? Предать можно чему-то. Ты ее предал одиночеству, презрению, падению, пьянству. Смерти! Ты убил ее, отец, а теперь стучишь кулаком по столу. Может быть, ты и меня хочешь убить? Поздно, отец, теперь ты в моей власти, а не я в твоей. Поэтому сиди и не рыпайся, а не то я вот возьму и вклепаю тебе сковородкой по башке.
Сковородка с недоеденным и остывшим яичным глазом вся подобралась, изготовившись стать орудием отцеубийства. Я лишил ее последнего яичного глаза и, положив его на тарелку к отцу, приказал:
— Ешь.
И пока он ел остывший глаз, я рассказал ему, как люди взывали к имени Того — вот придет, да и накостыляет тебе, Иван, за Фиску. Так оно и случилось. Тот пришел. Мститель грозный. Мне отмщение, и аз воздам. А диавол, прельщавший их, ввержен в озеро серное и огненное, где зверь и лжепророк, и будут мучаться день и ночь во веки веков. И судим был каждый по делам своим.
Это был год знамений и чудес великих, необычный и страшный. Все началось с весны, которая как-то в один день вспыхнула сразу вся, огненное солнце опалило снег, слизнуло его, и из-под снега в считанные дни вылезла густая ядовито-зеленая трава. С людьми случилось что-то жуткое, словно некий внутренний зуд овладел ими, участились скандалы и драки. В мае сгустились тучи. Великий Тот столь внушительно возвещал о своем близком втором пришествии, что многие решили тогда — се грядет Он, и великое светопреставление близится. Наконец, исторглись воды многие, невиданный ливень ниспал на землю, и затопили воды многие землю по колено, так что твари дрожащие все погибли, и как только новое жаркое солнце высушило землю, Тот пришел во второй раз.
— Если б ты знал, отец, как все тогда перепугались. Такой уж это год был, что твое появление выглядело как явление антихриста. Ты улыбаешься, а мне не смешно. Мне самому было страшно, когда ты подходил к кому-нибудь и хлопал по плечу — вот-вот, казалось, ты выхватишь финку и продырявишь ему брюхо. Не очень-то это приятно, отец. Это, знаешь ли, только для ковбойских фильмов хорошо, а в жизни очень уж попахивает идиотизмом.
И вот, месть свершилась.
Мы сидели всей семьей за столом и ужинали. Отец и мать пили водку и уже были нетрезвые. Вдруг отец сказал:
— Фиска, что у тебя было с Иваном?
— Каким? Расплетаевым? — побледнела и сгорбилась мать.
— А чего у ей было? Ничего у ей не было! — вступилась бабка.
— Приставал он к тебе, что ли? — спросил отец.
— Хуже, — сказала мать. — Житья от него, Сереж, не было.
— Кажный вечер к нам в звонок торкалси, — снова встряла в разговор бабка. — Как вечер, так: бзззззнь, бзззззнь!
— Ввалится и хватает меня, — опомнившись от испуга, заговорила мать. — Я вырываюсь, а он мне: «Ты — ничья, муж у тебя отпетый, он уж из тюрьмы не придет, не будь дурой, я мужик что надо».
— А ты чего?
— А чего ж я? Я ему: «Что я, подстилка, что ли, для всякого?» И толкала его. Целый год, веришь ты, Сереж, приставал ко мне. И все твердил: «Тюремщикова сучка!», а Юре и Лешке говорил: «Вы, мол, тюремщики сами, тюремные выкидыши».
— Было такое, Лешка? — обратился отец ко мне.
Все замерли, ожидая, что я отвечу.
— Да, — сказал я и обомлел.
— Юра, дядя Иван к маме ходил? — потребовал отец другого свидетельства. Блаженный не солжет.
— Ходиль, — сказал Юра.
— А маму обижал?
Юра тревожно посмотрел на всю свою семью, заморгал глазами и, поднатужившись, выдавил из себя:
— Плякаля мама.
Мать и бабка облегченно вздохнули. Мать снова было начала оправдываться:
— У меня с ним, Сереж, ничего…
— Ладно, — перебил ее отец и встал из-за стола…
— Понимаешь ты хоть теперь или нет, что не должен был этого делать? Что ты показывал? Кому это надо было? Помню, когда ты вышел, мы не могли с места сдвинуться. Бабка сказала: «Убьет он Ивана». А мать: «А что я могу сделать?» Бабка: «Беги, дура, встрянь!» А мать словно одеревенела: «Чему быть, того не миновать». А ты помнишь, как избил Расплетаева? Расскажи, я хочу знать.
— Зачем тебе?
— Я должен знать. Расскажи.
— Ну что рассказывать?.. Выволок его на лестницу, он даже голубка пустил от напуга. Хрястнул его по харе пару раз. Нет, думаю, мало, надо прикончить. Все равно, думаю, за побег мотать. Ну, коленом по ребрам — так и зацмокали ребрышки. Дернул его, да по лестнице, по ступенечкам. Чего там!
— А дальше?
— Ну что дальше-дальше… Бил дальше. До смертного хрипу. Чего тут рассказывать? На судах зарассказывался, сыт по горло действия свои описывать. В судах, знаешь, любят послушать всё со смаком, чтоб каждую косточку обсосать, ни одной бубочки не упустить. Чего уж ты-то теперь, как прокурор?
Так свершилась великая и справедливая кара, искупившая грех матери. Вина ее не была больше виной, и всякий, кто заикнулся бы о сожительстве Фиски с Иваном Расплетаевым, рисковал тоже прокатиться плашмя по ступенечкам. Через несколько дней отец снова исчез в своем потустороннем мире, Расплетаев остался жив и даже не сделался инвалидом. Чудеса и знамения по инерции продолжались до Нового года, а я хотел уйти, но не мог.
— Знаешь, отец, почему я не ушел из дому? Потому что я не блудный сын. Это ты — блудный отец, а я уже не могу быть блудным сыном. Я должен был терпеливо дождаться твоего третьего пришествия, и вот я дождался. Возвращение блудного отца. Всё у нас шиворот-навыворот. Ты не отец, ты — антиотец. Вот ты кто, если хочешь знать. Пойди, купи у таксиста бутылку водки. Есть у тебя деньги? Иди. Я хочу еще за тебя выпить.
Он ушел.
Я прогулялся по квартире. Ноги шатались в разные стороны, тело разваливалось па куски, но голова оставалась трезвой и ясной. В клетке спал Роджер. В материной кровати спала маленькая белокурая девочка, слегка нахмуренная, некрасивая. В Юриной кровати спал малюсенький младенчик двух или трех месяцев от роду. Он посапывал, высунув на нижнюю губу круглый, как шарик, кончик языка. В бабкиной кровати лежала девочка-подросток с красными от крестьянской грубой работы руками. Рядом с ней на стуле спала открытая посередине новенькая книга, и можно было даже прочесть: «И Слово стало плотію, и обитало съ нами, полное благодати и истины; и мы видѣли славу Его, славу, какъ Единороднаго отъ Отца…» В обеих комнатах нашей квартиры спали маленькие дети, и нам с отцом не было в комнатах места, разве что только на кухне.