– Давай, – произнесла я вслух. – Открой ее. Открой. Открой. Просто открой прямо сейчас, не думая.
Я включила свет, села на раскладушку и открыла клапан коробки. Сунула руку внутрь, стала вынимать лежавшие внутри вещи, одну за другой, и раскладывать их на своей кровати.
Во-первых. Розовый вязаный детский джемпер и такие же штанишки. К ним прилагался чепчик с атласным бантом. Резко вдохнув, я поняла, что когда-то меня в это одевали. Я встала и положила их на голубое покрывало, потом отступила назад, посмотреть на розовое одеяние для младенца. И снова сунула руку в коробку.
Дальше шла свадебная фата, такая нежная, что, казалось, в любой момент может рассыпаться в пыль. Я держала ее стоймя на вытянутых руках, распрямив ладони. Ткань немного порвалась, внизу. На вид она была такой тонкой, словно, если я на нее дуну, улетит, как большое нежное насекомое.
– Мама, – прошептала я, как будто смотрела ей в лицо, а не на кусок материи.
Я отнесла фату вниз. Мне нужно было понять, какой она покажется в зеркале. Осторожно надев ее на голову, я заглянула в стекло. Если я надеялась, что увижу в отражении маму, меня ждало разочарование. Тонкая сетка слегка размывала мое лицо, глаза мерцали за ее занавесью. Я сорвала фату, и ткань треснула. Вернувшись наверх, я положила ее рядом с вязаным костюмчиком.
Потом мне попались две зеленых фарфоровых чашки, оттенка яркого нефрита. Одна – расколовшаяся надвое. Я вложила осколки один в другой и поставила чашки к фате.
Открыв клапан с другой стороны, я вздрогнула: на меня смотрело крошечное лицо. Я потянулась внутрь и вынула куклу. Она оказалась длиной точно с мою ладонь. Красное суконное платьице куклы у подола побурело и поистрепалось, воротник маленькой белой блузки тоже. Волосы из черной шерсти скатились по кончикам моих пальцев и повисли. У нее было такое милое личико, как будто готовое расплыться в улыбке, так умело ей нарисовали губы и брови. Я улыбнулась кукле.
– Привет, – сказала я и посадила ее рядом с чашками.
В коробке почти ничего не осталось, и меня охватил ужас. Все это казалось загадочными лоскутками, которые я никогда не сложу в узор. Когда я вынула все, меня парализовало разочарованием. Хлам, ничего больше. Детские жилетки и старые губные помады в поцарапанных золотых патрончиках; внутри они превратились в твердую оранжевую массу.
Когда я увидела последнее, что лежало в коробке, во мне снова зажглась надежда. Может быть, я наконец-то нашла, что искала. Оно закатилось в угол. Я была уверена, это тот самый свиток, о котором говорил Том. Свидетельство о рождении. Оно все-таки существовало. На самом деле. Свиток не был перевязан красной лентой, как я себе нарисовала, его удерживала широкая резинка. Дрожащими руками я развернула его на покрывале и стала читать.
И тогда я увидела папу, обрамленного свечением снега на холмах. При виде меня он вздрогнул и выругался. Я увидела его так ясно, что он вспыхнул в комнате рядом со мной, и его зрачок сузился, как будто он меня фотографировал.
В ту ночь не было грозы, но казалось, что была. Она бушевала в моей комнате. Когда я прочла слова в свитке, воздух словно разорвала молния. А по бумаге полился дождь.
Я натянула одежду и побежала.
57Тень
Да, если я пойду и долиною смертной тени…
Дальше забыл.
Ведь кто я такой? Тень, идущая во мраке. Всего лишь кожурка, немножко тьмы. Иногда я принимаюсь искать вещество себя, но от него не осталось ни волоска. Я навещаю камень, на котором когда-то вырезал свои инициалы – ДБ, – и дивлюсь тому, что они все еще на месте, хотя мое тело снова растворилось в мире.
Несмотря на это мы, тени, ничего не можем поделать, нам нужно вас преследовать. Это в нашей природе. Хотела бы я снова увидеть свою мамочку, говоришь ты. Погляди в зеркало и увидишь. Или – слава богу, она ушла. Плохо, что она изрезала тебя с головы до ног собой и своими узорами. Мое личное особое подношение тебе, Руби, родимое пятно. Хотя мое было на шее, низко, и его легко можно было спрятать под воротник или шарф.
Они все сейчас собираются вокруг тебя, Руби. Что ж, ты вышла и позвала. Ты думала, так тебе будет безопаснее. А я тебе говорю: это не сработало, потому что у тех, кто за тобой пришел, нет имен. Это тени.
Но… наступит время, когда тебе придется пойти дальше теней. Сквозь них. Руби, позовешь меня? Время воспоминаний для меня кончилось. Я так хочу, чтобы ты меня знала. Позови меня, Руби. Вызови меня из тьмы, из теней. Позволь выйти на свет. Позволь говорить с тобой, рассказать тебе все, потому что теперь я все вспомнил, до мельчайших деталей.
58Сожжение4 января 1984
Проснувшись, я не узнаю комнату. Не помню, как сюда попала. Ночь, в окно льется лунный свет. Он сияет на белом покрывале кровати, под которым двумя буграми торчат мои ступни.
Пахнет дымом.
Я поворачиваюсь на бок. Под кроватью наполовину спрятался Тень.
– Это ты, – плачу я. – Слава богу. Ты должен мне помочь. Я не знаю, где я.
Тень ерзает и не отвечает. Я начинаю понимать, что не произнесла ничего вслух.
– Что случилось? – шепчу я.
И снова кажется, что слова не выговариваются, как обычно, но Тень все равно немножко поднимает голову, как будто что-то услышал.
– Что произошло?
Он вздыхает.
Не знаю, с чего начать. Он еще немножко выползает из-под кровати. Скажи, что последнее ты помнишь?
Я поднимаю глаза к лунному свету и пытаюсь подумать.
– Свиток. Я его развернула на кровати.
А, да, я это видел. Я в этот момент выглянул у тебя из-за плеча. Свидетельство о твоем рождении, я так понимаю.
– Что ты видел?
Голос у меня не громче движения воздуха.
Рамочки.
– Рамочки?
Да, что-то вроде рамочек, в них было написано важное. Сначала имя твоей матери, Анна, и ее адрес, «Дом в Глубине». Ты его прочла вслух, я сам никогда не читал слова.
– Это я уже знала. А вот другая рамочка…
Из-за нее-то беда и случилась.
– Я так и думала.
Ну, наверное, лучше будет, если я тебе расскажу, только ты особенно не перебивай, а то я забуду.
– Хорошо, обещаю.
В той рамочке было написано имя, «Льюис Блэк». Его адрес был Мэншен Гарденз, 12, Ноттинг-Хилл, Лондон, W11. Ты сначала, кажется, не сразу поняла, как это важно. Но очень быстро – потому что ты иногда очень быстро соображаешь, Руби, – вспомнила.
– Да, я вспомнила.
Да. Ты подумала про мужчину, которого встретила на холмах, который увидел тебя и отпрыгнул, как ошпаренная кошка, а потом выругался. Ты вспомнила, каким у него стал маленьким зрачок, ты тогда еще подумала, что он тебя как будто фотографирует.
– Но не потому, что хотел что-то на память.
Нет, не поэтому.
– Я просто запуталась. Ты сказал, что в том доме была моя родня по крови, и еще – что это нехорошая родня.
От мыслей у меня болит голова.
– Так что было дальше?
У тебя что-то взвилось в мозгу.
– Огонь.
Да, конечно, огонь. Я ехал с тобой на автобусе. В сумке у тебя была бутылка керосина, с помощью которого ты уничтожила книжку. А еще спички, которые держат в кухне возле плиты. И то и другое.
– У меня были средства…
Да, и ты к ним прибегла. Ты приехала, остановилась под Зеленым Человеком и почти задумалась из-за него о Томе, но огонь в твоем мозгу горел уже слишком ярко, и был куда сильнее Тома. Ты почти чуяла запах пламени. Слышала его треск. Машина Льюиса Блэка стояла снаружи, ты знала, что она там будет, потому что тебе сказали, что пора собирать урожай.
– Я его там видела, да? Льюиса Блэка?
Память начала ко мне возвращаться. Как я пошла прямо на него в теплице. «Ты мой отец, – произнесла я. – Ты, твою мать, мой отец, и ты ни слова не сказал, когда понял это».
– Он пытался объясниться, да? Конечно, пытался. Ничтожество. Мерзость.
Да. Он оправдывался: «Ох, Руби. Не думай, что я не мучился, не изводился. Из-за твоей мамочки и того, что случилось. И из-за тебя. Я тебя не заслуживаю, Руби. От меня всегда одни беды». Но, скажу честно. Ты не стала слушать. «Слишком поздно, – сказала ты. – Для всего этого уже слишком поздно». Ты взяла бутылку керосина и расплескала его по всей теплице и по растениям. А потом бросила зажженную спичку.
– А что потом, Тень? Что дальше? Я его убила? Я теперь настоящая убийца?
Ну тут я побежал оттуда, как угорелый. В прямом смысле, потому что там стало довольно жарко, а я помню, как это бывает, даже если у меня и нет кожи, чтобы обжечься. Я выбежал наружу, откуда видел, как пожар охватил все окна, как озарилась ночь. Льюис Блэк, как я заметил, шатаясь, вышел из двери. Да, это я помню. Но прибежал другой. Он не увидел Льюиса Блэка, который побрел в темноту, и вбежал внутрь…
– Кто это был?
Ты знаешь.
– Нет. Нет. Не Том. Пожалуйста, только не Том.
Я уткнулась лицом в подушку.
– Том.
Да, это имя я и пытался вспомнить.
– Я его убила? Он погиб? Пожалуйста, пожалуйста, скажи.
Но тут Тень замолчал, как часто бывало, когда он пугался. Он забился обратно под кровать и не желал выходить.
59Проглоченный язык5 января 1984
Тень в конце концов тает. Лунный свет тускнеет.
Я открываю глаза и вижу мужчину, склонившегося надо мной и смотрящего мне в лицо.
– Руби, – говорит он.
Он выпрямляется.
– Я доктор Брэннон. Ты в больнице Лидни. – Он улыбается. – Может, попробуешь сесть?
Я усаживаюсь в кровати. Мне хочется спросить: «Откуда вы знаете, как меня зовут?» Хочется узнать: «Том умер?» – и еще: «Как я сюда попала?». Когда я пытаюсь это сделать, у меня только рычит в горле.
Доктор снова улыбается. На вид он слишком молод для врача, его каштановые волосы стоят дыбом. Из-за этого он мне сразу нравится. Он бы мог сойти за музыканта из группы Сьюзи.