– Тут маленькая станция, – ответил унтер, – сотня голубей на одно направление. А другие значительно больше, крепостные станции, на три-четыре направления, по две или три сотни голубей.
За деревьями Ловенецкий увидел высокое двухэтажное деревянное здание, небольшое в периметре, причём второй этаж был выше первого и опоясан узким балкончиком, к которому от земли вела узкая лесенка чрезвычайно хрупкого вида. На перилах балкончика сидели несколько голубей, ещё с десяток птиц кружили в воздухе. Пожилой солдат, запрокинув голову, наблюдал за их полётом с земли, придерживая одной рукой фуражку, чтобы не упала. Он не обратил на Ловенецкого с унтером никакого внимания.
Войдя внутрь станции, Ловенецкий увидел ещё четырёх пожилых солдат, один из которых старым голенищем раздувал стоящий на столе самовар, а остальные трое смирно сидели рядом и следили за процессом. При виде Ловенецкого они встали и невпопад поприветствовали его, причём солдат с самоваром продолжал качать голенище. Ловенецкий улыбнулся, увидев напряжённые бородатые лица, самому младшему солдату было не меньше сорока пяти.
– Здравствуйте, – как можно ласковее ответил Ловенецкий, всем своим тоном давая понять, что не намерен тревожить их устоявшийся мирок и вносить в него сумятицу.
Увидев его улыбку, солдаты расслабились, усевшись на прежние места, продолжив заниматься своими делами.
– Вот, – сказал унтер, обводя рукой комнату, – здесь мы и служим.
Обстановка больше напоминала избу зажиточного крестьянина, чем военный объект. В углу Ловенецкий увидел икону Николая Чудотворца, деревянный пол был чисто выметен, по стенам стояли деревянные лавки, стол посередине был выскоблен, а единственным напоминанием о военном предназначении комнаты были многочисленные инструкции, прибитые к стенам да раскрашенные вручную картинки русско-японской войны.
Вошёл солдат, который смотрел на голубей. В руке он держал большую жестяную кружку.
– Хотите чаю, ваше благородие? – запинаясь, спросил унтер.
– Спасибо, не откажусь, – ответил Ловенецкий.
Он не хотел обидеть отказом этих годящихся ему в отцы людей, ему было бы неприятно причинить им беспокойство или неудобства.
Принесли ещё одну кружку, унтер выложил на стол газету с крупно поломанным сахаром. Ловенецкий протянул руку и взял маленький кусочек, отпив горячего крепкого чаю, налитого ему из пышущего жаром самовара. До этого он ни разу не пил чая вприкуску. Солдаты, увидев, что господин подпоручик пьёт чай совершенно по-свойски, перестали дичиться и разговорились.
После чая унтер повёл Ловенецкого осматривать хозяйство. По шаткой лестнице они взобрались на голубятню. Унтер аккуратно открыл дверь, чтобы не потревожить птиц. Ловенецкий сморщился от специфического запаха, но ничего не сказал. Десятки голубей смотрели на него бессмысленным взглядом. Он ожидал увидеть белых почтовых голубей, но на насестах сидели в основном сизари. Унтер аккуратно взял с насеста ближайшего голубя и показал Ловенецкому. На крыле тот рассмотрел небольшое чернильное клеймо с названием станции, на правой лапе болталось металлическое колечко с номером голубя. Сам голубь во время осмотра вёл себя смирно, лишь вертел головой. Унтер аккуратно посадил голубя на место и показал Ловенецкому на выход.
– Я заметил у одних голубей кольца на правой лапе, а у других на левой. Это что, самцы и самки? – спросил Ловенецкий, спускаясь.
– Те, кто вылупились в чётный год, получают кольцо на правую лапку, в нечётный – на левую, – пояснил унтер, аккуратно ступая, чтобы не скрипеть ступенями.
Ещё сверху Ловенецкий заметил за голубятней участки вспаханной земли за полоской деревьев. Сейчас там мелькали белые силуэты солдат. Обойдя чахлые деревца, он с изумлением увидел настоящий огород – несколько больших ровных грядок, на которых уже пробивалась первая зелень, один из солдат, раздевшись до нижней рубахи, тяпкой аккуратно окучивал ряды, другой рядом лопатой вскапывал землю для новой грядки.
– А тут у вас что? – спросил Ловенецкий смущённого унтера.
Солдаты оторвались от работы и виновато переминались с ноги на ногу, стараясь спрятать орудия труда за спиной. Солдат пониже ростом даже втянул голову в плечи, ожидая взрыва начальнического недовольства.
– Это наши огороды, – запинаясь, сказал унтер-офицер, украдкой грозя кулаком солдатам. – Лук, редиска, картошка, укроп.
– А как начальство относится? – спросил Ловенецкий.
– Да тут у нас никого не бывает, – сказал унтер, – а все хлопцы от земли оторваны, без работы дуреют, вот я и разрешил… Да для службы никакого изъяна нет, только польза одна.
Он преданно смотрел в глаза Ловенецкому, в силах которого было приказать разрушить этот кусочек крестьянской идиллии. Ловенецкий держал театральную паузу, солдаты и унтер смотрели на него. Солдат с лопатой перестал прятать её за спиной, Ловенецкий заметил, как напряжены пальцы, сжимающие черенок. «Если я прикажу закопать огороды, он меня тут же и прибьёт?» – некстати подумал Ловенецкий.
– Ничего не имею против, – сказал он, прервав томительное молчание.
Солдат с лопатой расслабился и даже неуверенно улыбнулся.
– Пойдёмте, господин подпоручик, посмотрите учётные книги, – сказал унтер-офицер.
Учётные комнаты хранились в помещении под голубятней в большом шкафу. В книгах были занесены данные обо всех голубях, личные номера и клейма. Отдельно велись книги дрессировок. Ловенецкий без особого интереса листал тяжёлые тома. Унтер рассказывал, что солдаты ночуют в казармах, оставляя у голубятни одного дежурного, который следит за прилетающими голубями.
– А как узнать, что голубь прилетел? – спросил Ловенецкий.
– Они прилетают к одному особому летку и садятся на специальную планку, которая пружиной связана со звонком, – ответил унтер-офицер.
Ловенецкий вспомнил про инструкцию по написанию рапортов. Писать ли в рапорте про солдатские огороды? Во сколько пунктов оценить уровень дисциплины? Уровень голубиной смертности за прошедший год? Политические настроения среди нижних чинов, обслуживающих станцию?
– А сколько времени голубь летит до соседней станции? – спросил Ловенецкий, открывая книгу с записями дрессировок.
– Сто сорок вёрст, – ответил унтер, – чуть больше, чем за полтора часа.
Ловенецкий сказал:
– Мне нужно удостовериться в том, что они в боеспособном состоянии. Давайте отправим депешу на другую станцию.
Унтер на некоторое время задумался.
– Как скажете, ваше благородие, – сказал он, – только, ежели бы вы сказали утром, я бы успел приготовить птиц заранее.
– А что, их нужно готовить? – спросил Ловенецкий.
– Известно, – сказал унтер, – я бы заранее отсадил пару-тройку в корзину, чтобы пообвыклись. Ну да ладно, уж парочку я вам найду. Вот вам бумажка, напишите пока записку.
Он протянул Ловенецкому полупрозрачный листик тончайшей бумаги. Унтер-офицер ушёл, а Ловенецкий сел писать записку. Он не знал, как правильно составляются голубеграммы, поэтому написал просто: «Проверка связи. Поставьте на обороте время прибытия и отправьте обратно. Военно-голубиная станция № 14. Подпоручик Ловенецкий», поставил дату и расписался. То же самое он изобразил на второй бумажке.
Закончив, он вышел на улицу дожидаться. Со стороны железной дороги доносились паровозные гудки и стройный ор сотен глоток на плацу. Небо было слегка подёрнуто перистыми облаками, по листве берёз пробегал лёгкий весенний ветерок. Ловенецкий улыбнулся своим мыслям, сегодня его задание уже не казалось бессмысленным и нелогичным. Появился унтер с большой плетёной корзиной в руках.
– Пойдёмте, – сказал он, стараясь держать корзину ровно.
– Куда? – спросил Ловенецкий.
– Здесь роща, – ответил унтер, а птичек лучше выпускать с холма или открытого места, чтобы скорее отыскивали дорогу. Депеша у вас?
Ловенецкий помахал бумажкой, на которой расплывались плохо сохнущие чернила. Унтер взял депеши, свернул в тоненькие трубочки и сунул в два специальных цилиндрических портдепешника. Ловенецкому пришлось крышку корзины, пока унтер прикреплял портдепешники к голубиным лапкам.
Затем унтер повёл его по едва заметной тропинке туда, где деревья заметно густели, где среди молодого березняка поднимались корабельные сосны. Унтер ступал мягко, перекатываясь с пятки на носок, каждое его движение было проникнуто заботой о птицах, сидящих в корзине, чьё шуршание перьев и негромкое бульканье изредка доносилось до Ловенецкого сквозь звуки леса. Тропинка петляла между стволами, пахло хвоей и разогретой солнцем смолой. На многих деревьях Ловенецкий видел полоски клинообразных надрезов, похожих на офицерские шевроны, по надрезам сочилась густая смолистая масса, а внизу к стволу были привязаны свёрнутые из бересты конусообразные сосуды.
– Тоже ваш промысел? – спросил Ловенецкий.
– Да не, – ответил унтер, – это местные живицу собирают, сдают на скипидарный завод.
– А тут что, и деревня есть? – спросил Ловенецкий, рассматривая причудливые узоры на ближайшем стволе.
– Две версты от станции, – сказал унтер, – не такая большая, как у нас на Волге, но и не маленькая, дворов на полтораста. Только тут село называют местечком.
Лес закончился внезапно, деревья словно расступились, и перед их взглядом оказалось зеленеющее поле, у дальнего конца которого едва виднелись крыши хат, а справа и слева подступал лес. От края поля доносилось пение десятков голосов, Ловенецкий рассмотрел там пёструю от обилия праздничных нарядов толпу мужчин и женщин, которые медленно передвигались по краю между лесом и зеленеющей рожью. Ловенецкий догадался, что это какой-то древний крестьянский обряд.
– А это что? – тихо спросил он и подумал, что совершенно не ориентируется в этой простой человеческой жизни, а унтер-офицер, отвечающий вежливо и подробно, ещё, чего доброго, посчитает его недоумком.
Унтер поморщился, но не от вопроса подпоручика, а от громкого пения.
– Дак ведь Вознесние сегодня, – унтер аккуратно переложил корзину в левую руку, а правой перекрестился, – местные стрелу хоронят.