Он с порога ожидал потока упрёков, но голос старшей воспитательницы был подобен ангельскому. Она ласково пригласила его сесть, чего никогда прежде не бывало. Воспитательница просто лучилась любовью и добротой, но в искусстве притворства она не достигла больших успехов. Северин устроился на неудобном низком стуле и застыл в ожидании.
Свет из окна падал на спину старшей воспитательнице, образовывая над её седой головой подобие нимба.
– Северин, – сказала она, – тебе оказана высокая честь.
Северин удивился, что воспитательница знает его имя. Он сложил руки на коленях и слегка кивнул, словно понимал, о чём она говорит.
– Ты знаешь, – продолжала старшая воспитательница, – что детей из нашего приюта часто берут для воспитания в благородные семейства нашего города, чаще, чем из других приютов, в чём, безусловно, состоит заслуга педагогического коллектива, которым мне доверено управлять.
Она умолкла, будто ожидая, что Северин также воздаст должное её педагогическим и административным талантам, но он опять лишь осторожно кивнул.
– Одна из достойнейших женщин, входящих в попечительский совет, недавно перенесла сильнейшую трагедию, смерть малолетнего ребёнка.
Воспитательница сделала паузу, печально опустив взгляд, словно отдавая дань уважения трагедии той женщины.
– Но её материнское чувство оказалось сильнее горя, – продолжила воспитательница, – и она сочла возможным взять на воспитание ребёнка из нашего приюта.
Северин почувствовал, что ладони его холодеют, но на этот раз это не было предчувствием появления духа умершего.
– Поскольку её умершим ребёнком была девочка, она захотела, чтобы ежедневно не возбуждать в своей душе горькие воспоминания о дочери, взять на воспитание мальчика. Она много раз посещала наше заведение, но не могла найти подходящего ребёнка. После вчерашнего визита она известила меня, что нашла мальчика, которого хочет взять в свою достойную семью.
Северин уже понял, что к чему, и застыл на стуле в ожидании неминуемого приговора.
Старшая воспитательница улыбалась ему, как родному сыну, впервые сознательно произнесшему «мама».
– Она решила, что этим мальчиком будешь именно ты.
Северин проглотил комок, который неожиданно оказался у него в горле.
Воспитательница подошла к нему и положила руки на плечи. От неё исходил слабый аромат лаванды.
– Это большая честь для тебя и для нашего заведения. Надеюсь, они не пожалеют о своём решении.
Северин что-то неразборчиво промямлил. Солнце светило вовсю, воспитательница, увлечённая собственными мыслями, его не слушала. Оконная рама отбрасывала на пол длинную тень в виде креста.
– Она заедет за тобой к полудню, – сказала воспитательница. – Тебе нужно собрать вещи.
Конечно, он знал, кто та женщина, что согласилась взять его в свой дом. Поэтому, когда спустя несколько часов к приютскому крыльцу, на котором в окружении педагогов стоял Северин, подъехала закрытая коляска, с козел которой спустился незнакомый мужчина, мальчик испытал удивление пополам с разочарованием. Но после недолгих фальшивых прощаний он оказался в полумраке экипажа и увидел на сиденье напротив ту самую женщину, которая приходила в приют с другими людьми. Она ласково улыбалась ему из-за вуали и слегка дотронулась до его руки затянутой в перчатку ладонью.
– Извини, что я в вуали, не могу долго находиться на солнце, – сказала она ему сквозь шорох колёс, набирающих ход по мостовой.
Северин развёл руками – мол, ничего страшного.
– Я сразу поняла, что ты особенный, – продолжала женщина, – как только тебя увидела. А потом ещё Тильда сказала мне – какой хороший мальчик, давай возьмём его к нам.
– Это была ваша дочь? – спросил Северин.
За окнами менялись незнакомые кварталы, красивые дома в окружении красиво подстриженных деревьев.
– Да, – сказала женщина, и Северин увидел блеснувшие под вуалью слёзы, – это была моя маленькая девочка.
– И давно она…ушла?
– Два года назад.
Женщина замолчала, будто прислушиваясь к цокоту копыт. Северин испугался, что допустил бестактность, но женщина сказала:
– Обычно она боится незнакомых, а ты ей сразу понравился.
– А нам ещё долго ехать?
Женщина посмотрела в окно.
– Ещё порядочно. Скажи, а это у тебя давно?
– Что именно? – не понял мальчик.
– Давно ты видишь духов?
Северин пожал плечами. Точно он не помнил.
– Я думаю, с детства, – ответил он.
Женщина рассмеялась мягким, как мех персидской кошки, смехом.
– Ты не выглядишь очень взрослым, – сказала она, – сколько тебе лет?
– Почти тринадцать, – ответил он.
– А когда твой день рождения? – спросила женщина.
Северин молчал, не зная, что ответить. Он знал, что существует такая штука – день рождения, знал, что его принято праздновать и дарить подарки, только не знал, когда его собственный праздник, никто не называл ему число и месяц, в которые он родился, и праздновать ему ни разу не доводилось. Когда были живы родители, им было не до этого, а в приюте, среди большого количества детей, и подавно этот вопрос никого не волновал.
– Не знаю, – ответил он, – я ещё ни разу не праздновал свой день рождения.
– Что, и подарки тебе ни разу не дарили?
Северин задумался. В приюте ему давали одежду и еду, учебники, тетради и письменные принадлежности. Но считать ли это подарками?
– Ни разу, – немного подумав, ответил он. – То есть, в приюте мы с ребятами менялись всякими вещами – перьями, камушками, спичечными коробками, но ведь это подарком не считается?
– Наверное, нет, – сказала женщина. – Значит, нужно придумать для тебя день рождения. Как насчёт сегодняшнего числа?
– А какое сегодня число?
– Десятое августа.
– Ну, пусть будет десятое августа, – решил он.
Они ехали ещё долго, и наконец, подъехали к большому дому, со всех сторон окружённому деревьями. Северин решил, что такой дом слишком велик для одной семьи, одних дверей там было штук десять. К самым большим и красивым дверям вела широкая мраморная лестница, по обеим сторонам которой извивались какие-то каменные чудовища. Северин застыл на месте, не веря, что такое можно сотворить из неподатливого камня. Орлиные головы вырастали из львиных туловищ, могучие спины осеняли крылья, каменные перья которых, казалось, сию минуту зазвенят от ветра.
Двери распахнулись, и Северин увидел высокого бородатого мужчину с суровым лицом и добрыми глазами. Он широко развёл руки в стороны и пошёл прямо на Северина.
– Вот он, вот он, наш мальчик! – закричал мужчина.
В следующую минуту он уже держал Северина в крепких объятиях.
– Ты задушишь его, Базиль, – сказала недовольным тоном женщина, дёргая его за руку.
– Прости, – сказал он, – это от избытка чувств. – Я тебя не сильно помял?
– Нет, – ответил мальчик, – вовсе нет.
– Отлично, – сказал мужчина и протянул для рукопожатия огромную волосатую руку. – Базиль.
– Северин, – ответил мальчик и слегка потряс руку двумя своими.
– Какое красивое имя, – сказал Базиль, – с Алисой, ты, кажется, уже знаком?
Северин обернулся к женщине и покраснел. Пусть она не сказала, как её зовут, но он же, как настоящий мужчина, должен был ей представиться первым! Сестра Катерина, пытавшаяся влить в сиротские головы хотя бы какое-то понятие об этикете, посвятила этому однажды целое занятие.
– Наша беседа была настолько увлекательной, что мы позабыли об этой маленькой формальности, – сказала женщина, – но теперь ты знаешь, что меня зовут Алиса, а я знаю твоё имя. Предлагаю отметить наше знакомство небольшим обедом, тем более мы решили, что у тебя сегодня день рождения.
– День рождения! – закричал Базиль, – что же вы раньше-то не сказали!
– Да мы сами узнали буквально несколько минут назад, – спокойно сказала Алиса. – Вернее, мы сами так решили. Взгляни, какой чудесный день. Преступлением было бы не отпраздновать сегодня чей-нибудь день рождения.
– Ничего не понимаю, – признался Базиль, – но наш обед готов, а плотный обед – это лучшее средство для прояснения любых сомнительных обстоятельств.
Изнутри дом поражал воображение ещё сильнее, чем снаружи. Столько странных вещей, собранных в одном месте, он не видел ещё ни разу в жизни. Раскрыв рот, он смотрел на чучело огромного медведя в короне, стоявшего прямо за входной дверью, с когтистых лап которого свешивались шарфы и зонты. Рядом с чучелом стояла большая китайская ваза, ростом с Северина, из вазы торчали разнообразные удочки и другие рыболовные снасти. Стены передней были бессистемно увешаны картинами и фотографиями незнакомых людей, фотографии были небольшие, а картины встречались самых разных размеров. С изрядной долей смущения на некоторых картинах мальчик рассмотрел фигуры женщин различной упитанности и разной степени обнажённости. В стороне за чучелом наверх уходила дубовая лестница, балясины и перила которой были покрыты изощрённой резьбой.
– О, – сказала Алиса, – приятно встретить в столь юном гражданине ценителя искусства. Это Слефогт, это Лейстиков, а это целый Либерман.
Они поднимались по лестнице мимо картин, и Северин не понимал, о чём она говорит. Под шагами Базиля, идущего сзади, лестница натужно скрипела.
На втором этаже они повернули направо, и Алиса распахнула одну из дверей.
– Надеюсь, тебе понравится твоя комната, – сказала она. – Прости, тут небольшой беспорядок.
Он рассматривал заправленную постель, почему-то сразу бросившуюся в глаза, полосатые обои, высокое многостворчатое окно, письменный стол с электрической лампой, шкаф и несколько картонных коробок на полу, застеленном пёстрым ковром.
– Мы переехали совсем недавно, года полтора назад, – послышался голос Базиля из-за спины, – всё никак не можем разобрать вещи. Тут в коробках всякий хлам, книги и всё такое. Можешь выкинуть, если захочешь.
У него будет своя комната. Северин не верил собственным глазам. У него будет семья. Что подумают папа и мама на небесах? А братья и сёстры? Давно к нему никто не заглядывал, уже несколько месяцев. То ли забыли про него, то ли обиделись по непонятной причине. Сам он в ежевечерних молитвах вспоминал и папу, и маму, и всех братьев и сестёр поимённо, прося даровать им царствие небесное.