Без пятнадцати четыре он уже стоял у входа в сквер, ожидая девушку. Заранее решил не покупать цветы, ощущая спиной тяжёлый взгляд императора, который, кажется, ему завидовал. Он высматривал её среди идущих мимо людей, летняя жара подкрадывалась к нему сквозь листья тополей, а её всё не было. За оградой сквера кипела жизнь, мимо лавок и магазинов на площади шли люди, а здесь, у памятника, всё замерло в ожидании.
В половине пятого он присел на скамейку, обливаясь потом, ожидая, что в створках кованых ворот вот-вот замаячит её фигура. Не появилась она ни в пять, ни в шесть, ни в семь, ни тогда, когда Северин уже долго не смотрел на часы, но суровый сторож вежливо попросил его удалиться, а по обеим сторонам памятника императору зажглись электрические фонари, раздвигающие навалившуюся на сквер тьму.
Он вернулся в отель, спросил у портье, не оставлял ли кто для него записку. Отрицательное качание головой убило последнюю надежду. Он поднялся на лифте к своему номеру, там его уже поджидал Антон.
– Где ты был так поздно? Опять со своей подружкой?
Не отвечая, он рухнул на кровать.
– Что случилось? – спросил Антон.
Северин не отвечал, пытаясь просить помощи у духов, но они были не расположены к общению. Говорить хотел только призрак какого-то старого еврея, но его акцент был настолько ужасен, что Северин не понял ни слова.
Назавтра он опять ждал её у ворот сквера, и опять безрезультатно. Беда, что он не знал ни фамилии, ни адреса, даже никакой её вещи у него не было, чтобы пробовать искать с помощью ясновидения. Антон, которого он просил о помощи, лишь фыркал в ответ и прятал лицо за газетой, где на первых страницах рассказывалось о начале мобилизации в Австро-Венгрии.
Назавтра Антон положил перед ним утреннюю газету, серые бумажные листы были сложены так, что в глаза первым делом бросалась небольшая заметка. Там говорилось о девушке, бросившейся в реку с Александровского моста позавчера днём, пока Северин беседовал с корреспондентами. Имя девушки не называлось, но Северин сразу понял, что речь идёт именно о той, кого он напрасно ждал эти два дня в сквере. Несмотря на небольшую глубину под мостом, писала газета дальше, и слабое течение тело до сих пор не найдено.
Я не вижу её среди мёртвых, думал Северин, её дух сразу пришёл бы ко мне. Антон отошёл в сторону и не смотрел на брата. Северин закрыл глаза и попытался сосредоточиться, но духи опять молчали. Он провёл ладонью над газетой, но не почувствовал ни холода, ни тепла. Она не могла умереть, думал он, зачем же она прыгнула? Из текущей воды духам бывает непросто освободиться, но это если покойный был великим грешником. Надо сходить туда, подумал Северин, я смогу её найти.
За спиной кашлянул Антон. Северин не повернулся, дочитывая заметку до последней точки.
– Кажется, она больше не придёт, – сказал Антон.
Северин обернулся и с ненавистью посмотрел на брата, но не нашёл нужных слов, чтобы выразить своё чувство. Он выбежал из номера, громко хлопнув дверью.
До нужного ему моста он добрался пешком за пять минут, увидев, как конка поворачивает к реке. Он остановился на середине, глядя в воду, к перилам кто-то уже прикрепил букетик полевых цветов. По мосту шли люди, иногда тихо переговариваясь и указывая на реку. Северин посмотрел вниз, до воды было метра четыре, внизу плескалась грязная зеленоватая вода. Со стороны рынка перед мостом в воду стекал тонкий ручеёк. Северин не представлял, как можно разбиться и утонуть в такой спокойной реке, а даже если это всё-таки удалось, то как можно не отыскать здесь тело.
Из-под моста показалось несколько уток, спокойно плывя против течения. Северин закрыл глаза, пытаясь что-нибудь почувствовать. Абсолютно ничего, пустота посреди летнего дня. И духи его по-прежнему избегали, словно их кто-то отпугнул. Виноват ли он в том, что девушка исчезла? Безусловно, ему не следовало проявлять такую заинтересованность, но он просто не мог удержаться.
Он вернулся в гостиницу и засел у себя в номере. Иногда заходил Антон, смотрел на свернувшегося на постели брата и вздыхал. Так прошло несколько дней, Северин почти ничего не ел и не выходил из номера, покинутый духами, ощущая, как слабеет его дар. По ночам он забывался тревожным сном, ему снилась Женя, живая и здоровая. Он пытался выяснить, куда же она исчезла, но тщетно.
Он впал в полную апатию. В один из дней Антон ворвался в его номер и швырнул в лицо газету.
– Собирайся, – сказал он, – нам нужно срочно уезжать.
– Что случилось? – глухо спросил Северин.
– Война!
– С Англией или Францией? – спросил Северин.
Вместо ответа Антон спихнул его с кровати.
– С Германией, дурень. Собирайся скорее, нужно ехать на вокзал за билетами.
Северин сидел на полу, безучастно глядя на Антона.
– Приведи себя в порядок и срочно на вокзал.
– Зачем нам уезжать? Я ещё не закончил свои дела.
Антон подбежал к нему, Северину показалось, что брат хочет его ударить, но он лишь тряхнул его за лацканы измятого пиджака.
– Тебя же интернируют! Ты что, забыл, какой у тебя паспорт?
Немецкий паспорт ему сделала ещё Алиса в пору их жизни в Берлине. Северин не придавал своему формальному гражданству никакого значения, считая себя гражданином мира, но в условиях начавшейся войны это создавало большие проблемы на территории враждебного государства.
Он нехотя стал приводить себя в порядок. Он не мог отправить Антона на вокзал, тот совсем не говорил по-русски. Северин быстро собрал вещи и расплатился за номер, он всерьёз опасался, что за ним явятся из полиции, ведь при заселении он показывал свой немецкий паспорт.
По пути на вокзал он продумывал свой дальнейший маршрут. Поезда до Берлина, а и Вены отпадали, в Варшаву ехать смысла тоже не было, поэтому он решил брать билет до Либавы, а там пароходом до Стокгольма, Копенгагена или Кристиании.
На вокзале Северин с трудом протиснулся сквозь толпу людей в военной форме, видимо, офицеров, возвращающихся в части. В окошке его осмотрели с явным подозрением, но билеты всё же продали. Ему повезло, поезд отходил через час, который они с Антоном провели на перроне, ожидая какого-нибудь подвоха. Поезд опоздал на полчаса, в пути они часто останавливались, пропуская составы, идущие на запад. В Либаву прибыли поздним вечером, и в порту им сопутствовала удача; в ресторане, куда они заглянули перекусить, Северина узнал капитан шведского парохода, большой поклонник его таланта. Он согласился взять их на борт до Стокгольма. Пароход уходил рано утром, и капитан уже через час внёс их в судовую роль.
Проснулся Северин от равномерного гула. Сначала он не понял, где находится, но увидев круглый иллюминатор над головой, вспомнил события последнего дня. Поплутав в тёмных закоулках, по солёному запаху моря он нашёл выход наверх. На палубе он растерялся от бесконечности простора, который на горизонте сливался с небесной синевой. Клочья дыма из пароходной трубы развеивались над водой морским ветром и улетали в сторону кильватерной струи.
Следующим утром пароход прибыл в Стокгольм. На переполненной пристани толпились сотни беженцев, англичан, немцев и прочих, бегущих от войны или возможного интернирования. Цены на жильё взлетели вверх, Северину с трудом удалось найти тесную квартирку под крышей старого дома. Несколько дней ему пришлось потратить на то, чтобы телеграфировать в свой банк и перевести часть денег в Стокгольм. Он понимал, что в Стокгольме ему придётся провести минимум полгода, возвращаться в столицу любого из воюющих государств ему не хотелось, одного взгляда на передовицы немецких или английских газет хватало, чтобы понять, что такого известного человека любые власти попытаются использовать в пропагандистских целях. Можно было уехать в Америку, но у Северина не было никакого желания совершать столь дальнее путешествие, да и жизнь в Нью-Йорке ему не понравилась. Поэтому, уладив финансовые дела, Северин предался тоске.
Он лежал, не вставая с постели, отвернувшись к стене, иногда забывая поесть. Антон пытался как-нибудь отвлечь брата от тягостных мыслей, заинтересовать его хоть каким-нибудь занятием, но всё было зря. Северин, похудевший и потускневший, упорно смотрел в стену. Была ли это тоска по утраченной любви? Он не знал и сам, во сне к нему приходила Женя, но она просто растерянно улыбалась и ничего не говорила. Духи и те оставили его. Он закрывал глаза, проваливаясь в дрёму, открывал и не мог отличить явь от сна. Антон куда-то ушёл, оставив его одного в квартире. Еды не было, Северин напился из стакана, стоявшего на тумбочке у кровати, и опять провалился в полусон. Ему померещилось, что кто-то гладит его по голове. Он открыл глаза. Это была его мать, она выглядела моложе, чем он помнил. Он закрыл глаза и снова открыл. Мама исчезла, но за дверью послышались голоса. Северин привстал с постели, упираясь локтями в матрас. Дверь открылась, в комнату вошёл Антон и с ним ещё кто-то.
– Посмотри, кого я привёл, – сказал он.
Из-за его плеча шагнула Женя, живая и здоровая, в том самом платье, в котором она была на сеансе.
– Привет, – смущённо улыбаясь, как в его снах, сказала она.
Северин рванулся к ней навстречу, но силы оставили его, и он потерял сознание.
5
Ловенецкий вышел из поезда на тот самый перрон, на котором он уже стоял десять лет назад. Теперь на нём не было военной формы, попутчики принимали его за сельского учителя, едущего на съезд работников соцвоса. За минувшие годы на перроне мало что изменилось, только деревянное здание вокзала выглядело подозрительно новым, с вывеской на четырёх языках – белорусском, русском, польском и идише. Как всегда, на вокзале было многолюдно, и Ловенецкий поспешил уйти от людской суеты, утомившей его за многие дни тряски в старом вагоне, на боках которого двуглавые орлы предательски выступали из-под намалёванных поверх серпа и молота; странного геральдического сочетания, к которому Ловенецкий до сих пор не привык, встречавшегося повсеместно – от бюро ритуальных услуг до магазинов для новорождённых.