Ловенецкий отпустил сведённые руки и испачканными в крови непослушными пальцами сделал то, что так и не удалось сделать его противнику – вытащил револьвер из кобуры. Ожидая выстрела в спину от конвоира, он развернулся, одновременно откатившись в сторону и направив револьвер вперёд.
Невероятно, но Будкин ничего не заметил. Мерин продолжал спокойно трусить вперёд, не понукаемый ушедшим в свои мысли возницей. Медленная телега отъехала метров на семьдесят, Ловенецкий прицелился в плохо видимую за нависающими ветвями серую спину, но для прицельного выстрела было далеко. Он вскочил на ноги и медленно побежал за телегой, на ходу проверяя револьвер. В последний момент Будкин что-то почувствовал и начал оборачиваться, и Ловенецкий дважды выстрелил метров с двадцати. Мерин, старый армейский конь, не испугался выстрелов, а, почувствовав ослабнувшие вожжи, встал. Будкин без крика повалился вперёд и замер прямо между передними колёсами. Эхо выстрелов, заглушённое чащей, быстро утихло.
Ловенецкий сунул револьвер в карман и начал освобождать связанные руки. Кровь ещё не засохла, и ему удалось вытащить правую руку, содрав кожу с кисти. Лошадь продолжала мирно стоять, изредка прядая ушами. Освободив вторую руку, Ловенецкий обернулся назад. Там, испачканный кровью, землёй и пылью, между двумя колеями сидел чекист и слепо шарил рукой по земле, пытаясь отыскать валявшийся в метре от него рюкзак. Ловенецкий чертыхнулся и достал наган из кармана. Чекист был явно не в себе, он раскачивался из стороны в сторону, а хрипы, испускаемые его травмированной гортанью, Ловенецкий слышал и отсюда.
Он стянул верёвку с левой руки и выбросил в лес. Мерин задрал хвост и облегчился, конские яблоки упали на землю рядом с трупом Будкина. Ловенецкий пошёл к бритоголовому, нащупавшему, наконец, мешок и сделавшему попытку встать. Вестибулярный аппарат подвёл его, и он опустился на колени. Ловенецкий, почти не целясь, выстрелил, и красного на дороге стало ещё больше. Подойдя, он вырвал рюкзак из мёртвой руки, а потом, морщась, обыскал труп чекиста. Забрал патроны и документы, прочие найденные бумаги – справки, старые письма и записки – бегло посмотрел, разорвал и бросил в лесу. Оттащил тело с дороги подальше в чащу и забросал хвоей и валежником. Вернувшись к телеге, то же самое проделал с трупом конвоира, потом повесил на плечо рюкзак, сломал печать и проверил, что деньги внутри, забрался в телегу и щёлкнул вожжами. Мерин послушно тронулся, увозя заметно полегчавшую телегу.
Ехал Ловенецкий недолго, поминутно оглядываясь по сторонам. Дорога пошла в гору, потом начался небольшой уклон. Деревья стали заметно реже, Ловенецкий остановился, вылез из телеги и выпряг мерина. Тот встал, опустил голову и начал щипать траву. Ловенецкий, взявшись за оглобли, отволок телегу на край поросшего мхом пригорка, лавируя между молодыми сосенками. С высоты открылся вид на неглубокую ложбину, скрытую в тени вековых елей. Телега со скрипом съехала вниз, скрывшись в буреломе, только лапы у елей слегка шевельнулись.
Он вернулся к мерину, который продолжал стоять на дороге и при появлении Ловенецкого скосил свои влажные большие глаза. Ловенецкий погладил его по морде, и сказал:
– Ну, пошёл домой!
Мерин продолжил стоять, прислушиваясь к человеческому голосу. Ловенецкий отошёл на несколько шагов и обернулся. Лошадь медленно шла прочь от Ловенецкого, словно понимала, что им не по пути.
По солнцу определив, где запад, он пошёл через лес, полностью зарядив барабан нагана. Несколько раз он натыкался на старые, полузасыпанные землёй окопы минувшей войны, неглубокие воронки от снарядов полевых орудий, ржавые мотки колючей проволоки. Может, ему и самому доводилось воевать в этих местах. Его обуял голод, он съел сбережённый с завтрака сухарь, запил водой из почти опустевшей фляги, это хоть на некоторое время уняло чувство голода. Голова начала болеть он нащупал на лбу небольшую шишку и ссадину, кровь на лице и руках запеклась и стянула кожу. Несколько раз он обходил совершенно непролазные места, и в одном из них наткнулся на небольшой ручеёк, вытекающий из ложбины. С наслаждением он напился вволю и погрузил саднящее лицо в прохладную воду. Отмывшись, он набрал воды во флягу и несколько минут сидел, слушая скудную лесную тишину.
Через час он вышел к небольшой речке и до вечера пролежал в зарослях ивняка, наблюдая за противоположным берегом. Солнце медленно клонилось к западу, задул холодный ветер, наклоняя к самой воде стебли рогоза. Переходить реку Ловенецкий решился, лишь когда полностью стемнело. Он разделся и разулся, сунув одежду и сапоги в рюкзак, вошёл холодную тёмную воду. Вода дошла до груди, а потом отступила.
Ловенецкий вскарабкался на берег, дрожа, вытерся старой рубашкой, прислушиваясь к плеску реки. Он не знал, была ли река пограничной, поэтому, одевшись, осторожно зашагал дальше.
Шёл он несколько часов, то краем леса, то углубляясь в чащу. На рассвете вышел на грунтовую дорогу, на обочине стоял столб с ржавым указателем и нечитаемой надписью на латинице. Ловенецкий понял, что оказался в Польше.
Он шёл вдоль дороги, пока не стало совсем светло. Тогда он свернул в лес, нашёл подходящее место в зарослях малинника, наломал еловых веток для подстилки и, завернувшись в куртку, крепко заснул.
Проснулся он уже на склоне дня, испытывая жуткий голод. У него не осталось еды, только наполовину опустевшая фляга. Он напился воды и продолжил свой путь на запад. Перейдя по мосту небольшую речку, он наткнулся на железнодорожную насыпь, и дальше пошёл вдоль неё. Поздней ночью в каком-то местечке купил еды у пожилого крестьянина, а на рассвете укрылся в развалинах кирпичного завода. Он прятался там до вечера и продолжил путь, когда стемнело. Ночами он шёл несколько дней, питаясь, где и чем придётся, и спустя два или три дня был в Новой Вильне, где его застала ночь. Он перекусил в еврейской корчме, а на ночлег устроился в одной из беседок на дальнем краю сада огромной психиатрической больницы.
Выбравшись из своего убежища на рассвете, спустя два часа он уже разыскивал нужный ему адрес в переулках старого города. Вильну Ловенецкий знал и помнил плохо, поэтому не удивился, когда увидел в нужном ему доме заколоченные окна на первом и втором этаже. Конечно же, это какая-то ошибка, он опять напутал в подробных инструкциях Кунгурцева. Он ещё раз осмотрелся. Вот перекрёсток, вот костёл, вот почтовое отделение и кафе. Люди обходили растерянно стоявшего на тротуаре Ловенецкого, а дом, где он ожидал найти помощь и кров, обещанные Кунгурцевым, выглядел неприютно и холодно.
Никакой ошибки не было, видимо, с хозяевами произошло что-то нехорошее. Кунгурцев предупреждал его, что последний раз имел с ними дело больше года назад, а год в этом сумасшедшем мире – очень долгий срок. Ловенецкий побрёл прочь, прикидывая, что делать. С мешком денег найти пансион или гостиницу не представляло большого труда, но у него не было надёжных польских документов, да и язык он знал неважно. Человеку с русским акцентом и без паспорта избежать проблем с полицией будет непросто. Помощи от коллег Кунгурцева он лишился, и рассчитывать теперь мог только на себя.
В раздумьях он шёл по улице без особой цели, иногда чувствуя на себе косые взгляды прохожих. Ну да, выглядел он неважно, не чета виленским франтам. Он внимательно осматривал попадавшиеся по пути афишные тумбы, но имя Северина Гаевского на них не встречалось. Навстречу прошли двое полицейских в красивой новой форме, они подозрительно оглядели Ловенецкого, но, видимо приняв за крестьянина, пришедшего на заработки, останавливать не стали. От греха подальше, Ловенецкий свернул в первый попавшийся переулок, а потом в следующий, уже и безлюднее. Он прибавил шагу и старался не оглядываться слишком часто. Сумрак переулков несколько успокоил его, и он бесстрашно свернул за угол.
Первое что он увидел за углом, это уличный указатель «Mala Pohulanka». Название показалось ему смутно знакомым, хотя он точно никогда не бывал здесь раньше. Он остановился, пытаясь вспомнить, где слышал это название. Поворачивающая за угол молодая девушка несильно толкнула его большой корзиной, тихонько пискнула: «Пшепрашам!» и скрылась в переулке. Ловенецкого осенило: ну да, точно! Кафе и пекарня на Малой Погулянке, про которые ему рассказывала Лиза, девушка, переходившая границу вместе с ним. Неужели прошло всего несколько дней?
Он пошёл вперёд, выискивая вывеску. Короткая улица просматривалась из конца в конец, до небольшого, скрытого в тени деревьев, кладбища. Не лучшее место для кафе, но, видимо, клиентуру обеспечивали ученики и преподаватели гимназии, чьё здание высилось через дорогу от Ловенецкого. Чуть дальше он увидел нависающие над тротуаром полосатые маркизы кафе «Корона». Других кафе поблизости видно не было. Подходя ближе, он ощутил запах свежей выпечки, от которого его рот наполнился слюной. Он вошёл внутрь, на двери звякнул колокольчик. Пожилая женщина за прилавком посмотрела на него и улыбнулась.
– Витам пана, – сказала она.
Ловенецкий подошёл к прилавку и уставился на выставленные за стеклом слойки, штрудели, булочки и пирожные. Кроме выпечки, внутри пахло кофе, на стенах, обшитых тёмными деревянными панелями, висели гравюры с сельскими видами. Несколько столиков были пусты, стулья плотно придвинуты. Хозяйка продолжала смотреть на него и улыбаться. Ловенецкий стоял и смотрел на лакомства, чувствуя себя глупцом. Не лучше ли спросить о Лизе напрямую? Вспомнив весь свой запас польских слов, Ловенецкий заказал чашку кофе и штрудель.
Он сдерживал себя, чтобы не проглотить кофе и еду вместе с посудой. После дней вынужденного голодания, он прилагал усилия, стараясь есть чинно и аккуратно. Мешок он поставил на пол, чтобы он не бросался в глаза. Хозяйка, протиравшая бокалы, изредка посматривала на странного гостя. За её спиной виднелась приоткрытая дверь и какое-то движение за нею. Ловенецкий дул в чашку, стесняясь своих грязных пальцев и немытого тела. Штрудель катастрофически таял, а Лиза всё не появлялась. Ловенецкий посмотрел на витрину, прикидывая, что ещё заказать, как из двери за спиной хозяйки кафе появилась девушка с корзиной в руках. Не глядя на Ловенецкого, она принялась выкладывать свежеиспечённую сдобу на прилавок, и в кафе ещё сильнее запахло выпечкой.