– А мне направо, – сказал он. – Бывайте!
– Спасибо, – сказал Ловенецкий, ступая на землю.
Телега скрылась из глаз, а он всё стоял на дороге, колеблясь сделать первый шаг. Утром решимости было куда больше. Наконец, он нашёл в себе силы двинуться с места по направлению к домикам. Поднявшись на небольшой холм, он увидел всю деревушку, прячущуюся в речной долине. Ничего похожего на фольварк видно не было. Видимо, придётся спрашивать дорогу у местных. Жалея, что не спросил мальчика на телеге, Ловенецкий начал спускаться с холма, стараясь скрываться за деревьями. Обходя старый, в три обхвата, пень, Ловенецкий посмотрел на деревню под другим углом, и заметил справа, ближе к холму, выглядывающий из-за чахлых деревьев уголок черепичной крыши.
Ловенецкий обогнул подножие холма, и увидел дом целиком. За невысокой чугунной оградой, кое-где увитой плющом, скрывался одноэтажный кирпичный дом, к входу в который вела посыпанная гравием дорожка. Ловенецкий притаился в кустах, наблюдая за входом, но за полчаса никакого движения в окнах или на участке не заметил. Не было видно ни хозяев, ни слуг, ни домашних животных, но дом не выглядел опустевшим или запущенным.
Ловенецкий выбрался из укрытия и, не таясь, пошёл прямо к дому, сунув руку в карман и нащупывая револьвер. Он толкнул тяжёлую калитку, та оказалась открыта и хорошо смазана. Под ногами захрустел гравий, но занавески на окнах даже не дёрнулись. Ловенецкий чувствовал подвох, не понимая, где его провели. Он взошёл на крыльцо и толкнул входную дверь. Та распахнулась, впуская его в тёмные холодные недра дома.
После яркого дневного света его глаза не сразу рассмотрели обстановку. Справа на него выдвинулось что-то тёмное и большое, Ловенецкий выхватил револьвер и лишь в последний момент удержался от выстрела. Он едва не убил чучело медведя, на голове которого была надета корона.
– Не бойтесь, он не кусается, – сказал мужской голос слева.
Ловенецкий развернулся и прицелился в усатого мужчину, маячившего в дверном проёме. Несмотря на то, что раньше он видел этого мужчину только на фотографиях, Ловенецкий без труда узнал в нём Северина Гаевского.
Он с трудом подавил в себе желание выстрелить сразу.
– Ты знаешь, кто я? – тихо спросил Ловенецкий.
– Догадываюсь, – ответил Северин.
Ловенецкий заметил, что при дыхании изо рта выходит пар.
– Ты помнишь, кто такая Женя, моя сестра?
– Вспоминаю каждый день, – серьёзно ответил Северин. Он так и стоял в двери, не делая попытки войти или броситься бежать.
Ловенецкий сосредоточился, стрелять в людей на войне было гораздо проще. Северин смотрел не на револьвер, а на самого Ловенецкого, без мольбы во взгляде.
Движение в двери справа. Ловенецкий инстинктивно повернулся, дуло нацелилось на хрупкую женскую фигуру, лица за растрёпанными и свесившимися на лицо волосами было не рассмотреть. Девушка, видимо ассистентка Северина, не несла никакой угрозы, и Ловенецкий вновь прицелился в продолжавшего спокойно стоять Гаевского.
– Не бойтесь, – сказал Ловенецкий, – вам ничего не угрожает. Сейчас я убью его, а после уйду.
Она шевельнула рукой, отбросив волосы и обнажив лицо. Вот он, этот подвох, которого ждал Ловенецкий, мистификация, шутка, жестокий розыгрыш. Перед ним стояла его сестра, совершенно не изменившаяся за эти годы, ничуть не смущённая, живая и здоровая.
– Прошу, не убивай его, – тихо сказала она.
Резко заболела голова. Ловенецкий чувствовал, как поднимается давление, кровь ударяет в голову, ноги тяжелеют, а уши закладывает от небывалой силы крика. Это было подобно сломанной плотине, его многолетние ярость, ненависть, отчаяние и любовь вышли наружу через голосовые связки.
Его крик слился со звуками выстрелов, от которых ещё больше заложило уши. Почти ничего не видя за застлавшей глаза пеленой, он пулю за пулей выпускал в ставшую ему чужой и враждебной сестру. Комнату заполнил пороховой дым, скрывший от Ловенецкого Женю и Северина. Он продолжал нажимать на спусковой крючок, пока не понял, что боёк впустую щёлкает по пробитым капсюлям. Он слышал кашель Гаевского из-за дымовой завесы, отрывистый кашель человека, не привыкшего к пороховым газам.
Он чувствовал, что его обманули, и обманывали очень долго. Он поддался моменту, импульсу, позволил выбраться наружу своей обезьяне, таившейся внутри, а теперь не знал, что ему делать. Ещё были запасные патроны, но убивать Северина было глупо и неправильно. Оставлять свидетеля или застрелиться самому? Ловенецкий думал, машинально перезаряжая револьвер четырьмя патронами. Ему хватит даже одного.
Дым рассеялся, Северин продолжал кашлять, уже реже и легче, а Женя, вместо того чтобы лежать в луже крови на полу, стояла на том же месте и грустно улыбалась.
Я сошёл с ума, решил Ловенецкий, но увидел на стене за спиной Жени светлые отметины от пуль. Видимо, в такие моменты и начинаю верить в бога. Сколько шансов было у него, неплохого стрелка, семью выстрелами промахнуться с четырёх метров по неподвижной мишени? Спасибо, боже, что не осквернил мои руки убийством сестры, радостно молился Ловенецкий, но его подсознание чётко зафиксировало момент первого выстрела, когда ствол нагана был направлен точно в грудь Жене, и у неё не было ни одного шанса уклониться.
Ловенецкий сжимал в опущенной руке револьвер, по лицу его текли слёзы. Северин, наконец, откашлялся, но дыхание ещё не восстановилось, он пытался что-то сказать, но издавал только бульканье. Ловенецкий смотрел на Женю, и видел всё больше и больше. Пар не выходил из её рта, грудь не поднималась при дыхании, и он мог видеть сквозь её шею пулевую отметину на дальней стене.
Он швырнул в неё револьвер, надеясь услышать звук удара и вскрик, увидеть кровь, но наган пролетел сквозь Женю и со стуком упал на пол.
Ловенецкий стоял на месте, ничего не понимая. Женя сделала шаг к нему навстречу, протягивая руку, он отшатнулся.
– Она мой проводник, – сдавленным голосом сказал Северин, – уже девять лет.
Проводник – это что-то из области электричества, вспомнил Ловенецкий, проводит электрический ток.
Женя подошла ближе, он упёрся в стену, и дальше двигаться стало некуда. Рядом с сестрой стало ещё холоднее.
– У каждого медиума есть проводник, – говорил Северин, подходя к ним, – какой-нибудь фантом с сильной эмоциональной связью. Чаще всего, это дух умершего родителя, ребёнка, мужа или жены.
Жене наконец-то удалось заглянуть Ловенецкому в глаза. Глаза были другие, не те, которые он запомнил, похожие на два глубоких чёрных тоннеля с маленькими огоньками в глубине. Женя подняла руку и поднесла к его груди. Сердце забилось сильнее, холод не мог его сковать.
– Это не зависит от медиума, – продолжал Северин, – это даётся свыше. Или сниже, я не знаю, кем.
Странно, но холод в груди сменился теплом, пульсирующим в такт его сердцебиению. Женя не моргала и ничего не говорила, просто стояла и смотрела в его глаза, и какие-то смутные образы начали проявляться в его мозгу.
Теперь Северин отошёл к тому месту, где упал револьвер, и поднял его.
– Сначала у меня не было проводника, – сказал он, но потом я встретил Антона, своего брата. Только через несколько лет я понял, что с ним не всё в порядке. А потом я встретил твою сестру. У нас было не много времени, но я понял, что мы созданы друг для друга.
Северин проверил, заряжен ли наган. Картинки в голове Ловенецкого складывались в одно целое. Скамейка в сквере, Северин, выглядевший моложе и счастливее, мертвенно-бледный подросток, выныривавший из темноты.
– Из-за редкой болезни Антона я не сразу понял, что он – мой проводник. Твоя сестра ему сразу не понравилась, и он…
Ловенецкий видел тело, летящее вниз с моста, почувствовал холодную плотную воду, обволакивающую тело.
– Я что-то чувствовал, но мой проводник не давал возможности получать помощь из потустороннего мира. Он ревновал и злился, считал, что нам вдвоём будет лучше, считал твою сестру угрозой.
Теперь Женя перестала улыбаться, а Северин крутил револьвер в руках, словно не понимал, для чего он предназначен. Видения в его голове резко закончились полной темнотой.
– Он выманил твою сестру из дома под предлогом встречи со мной и столкнул её с моста. Я очень сильно заболел тогда, едва не умер. Для Антона это означало конец существования, ведь проводник исчезает со смертью своего медиума. Я не знаю как, но Антон вызвал фантом твоей сестры, и у меня стало два проводника. Она сильнее Антона и иногда она участвует в моих выступлениях. Может, видел её имя на афишах рядом с моим? Гемма – это её псевдоним, лучше подходит для выступлений.
– Не вини его, – тихо сказала Женя, – с ним я счастлива. Я помогаю ему. Мама и папа не против.
Ловенецкий не узнавал её голос. Всё стало другим, пугающим и незнакомым. Женя отошла, теперь перед ним стоял Северин, протягивая ему револьвер рукоятью вперёд.
– Теперь можешь меня застрелить.
Револьвер стал ощутимо холоднее. Северин повернулся к свету, чтобы Ловенецкий мог прицелиться получше, но тяжесть нагана оттягивала руку, не давая подняться.
Странно, но вместе с удивлением, страхом и злостью, Ловенецкий чувствовал облегчение. Гаевский дрожащей рукой достал трубку и закурил.
– Они с Антоном не очень ладят, – сказал Гаевский, – но ничего страшного в этом нет. Антон и раньше доставлял неприятности, особенно надоедливым журналистам, но это оттого, что хотел меня защитить.
Что бы он сейчас ни сказал, всё прозвучало бы глупо. Это ведь уже не совсем его сестра, вернее, только часть её.
– Прости, – сказал Ловенецкий.
Ему было нелегко чувствовать, что многолетняя цель его существования обратилась в прах, но это не было похоже на крушение надежд, просто впереди его ожидала совсем другая жизнь. Хорошо, что я не успел в него выстрелить, думал он.
– Пустяки, – сказала Женя и ещё раз улыбнулась.
Ловенецкий сунул револьвер в карман и почти бегом вышел из этого ненормального дома. Он знал, что когда-нибудь, может быть, очень скоро, он вернётся, но сейчас ему хотелось бежать изо всех сил.