– Не похоже, – сказала Женечка, со скучающим видом перелистав жёсткие страницы.
– Почему не похоже? – возмутился Ловенецкий, считавший свои карты максимально точными и подробными.
– Деревья не похожи, – сказала Женечка.
Он попытался объяснить ей, что такое масштаб, и обратил её внимание на легенду, которую он изобразил на первой странице, но сестра только засмеялась и убежала. Девчонка, что с неё возьмешь.
В училище, куда он поступил на будущий год, его интерес не угас. Преподаватель рисования и черчения Отто Карлович отметил способного мальчика и подарил ему немецкий учебник топографии, из которого Ловенецкий понял едва ли половину слов. Он перечитывал книгу каждый год, и с каждым годом она становилась понятнее и понятнее. Летние каникулы он проводил, выводя изогипсы на собственноручно нарисованных картах и измеряя высоты близлежащих холмов. Частенько компанию в его вылазках ему составляла Женя, повсюду таскавшая с собой сачок для ловли бабочек.
К моменту окончания училища он твёрдо знал, где будет продолжать своё образование. Отец, узнав о том, что Ловенецкий собирает документы для поступления в Военное топографическое училище, нахмурился и ничего не сказал. Он видел своего сына на дипломатической службе, или в правлении крупного акционерного общества, но отговаривать не стал. У них в роду не было военных, сплошь дипломаты, профессора и чиновники, но мерилом успешной карьеры для отца Ловенецкого была возможность принесения максимальной пользы отечеству, а на военной службе возможностей таких было много. Ловенецкий подал документы, а через два месяца пришло письмо с уведомлением о зачислении.
Началась новая, интересная, почти самостоятельная жизнь. С родителями и сестрой он стал видеться лишь во время коротких увольнительных. Мама вытирала ненароком набегавшую слезинку, глядя, как мужает её сын, отец только попыхивал трубкой, но в его взгляде можно было прочесть что-то, похожее на родительскую гордость. Женечка постепенно превращалась в красивую молодую девушку, смешливую и взбалмошную. Когда в дом приходили её подруги, Ловенецкий ловил на себе их хитрые взгляды и поспешно отводил глаза, слушая, как они хихикают за его спиной.
Свободного времени почти не было, зимы проходили в душных классах за изучением кипрегеля и вычерчиванием карт, зато летом наступало настоящее раздолье. Практические занятия длились по два-три месяца, за время учёбы Ловенецкий побывал в самых разных уголках империи – от Архангельской губернии до Дальнего востока, и отовсюду привозил собственноручно начерченные карты. Несколько раз он поднимался в воздух на аэростате, оборудованном для аэрофотосъёмки, изучил основы фотографического дела и научился водить автомобиль.
Он не любил писать письма, не чаще раза или двух в месяц и с удивлением смотрел на своих друзей по курсу, многие из которых каждый день строчили письма в несколько страниц. Ему чаще всего писала Женя, гораздо чаще, чем он, в её непритязательных письмах было много неподдельной радости и жажды жизни. Как-то один из юнкеров заметил фотографию Жени среди вещей Ловенецкого, разложенных на койке. Сам Ловенецкий наводил порядок в тумбочке.
– Твоя невеста? – спросил он.
– Сестра, – недовольно ответил Ловенецкий.
Юнкер выгнул шею, чтобы рассмотреть карточку внимательнее. На фотографию родителей, лежащую рядом, он не обращал никакого внимания.
– Может, познакомишь нас?
Ловенецкий выпрямился, собираясь сказать резкость. Его визави был из того сорта мужчин, которых очень интересует вся низменная часть жизни, они любят рассматривать непристойные открытки и стыдливо посещают публичные дома.
– Она ещё маленькая, – тихо сказал Ловенецкий, встав так, чтобы вещи на постели были не видны из-за его плеча.
– По карточке не скажешь, – хмыкнул юнкер, не почувствовав угрозы. – Выглядит вполне себе.
Он облизнул губы, мелькнул белый налёт на языке. Ловенецкому стало противно. При мысли, что такие губы будут прикасаться к его сестре, потные ладони будут трогать её, а вожделеющие глаза любоваться её красотой, его замутило. Он не был ни ханжой, ни пуританином, как любого молодого мужчину его влекло к женщинам, просто удовлетворение своих инстинктов он никогда не ставил на первое место, стараясь отвлекать себя занятиями спортом, чтением или учёбой. Случались дни, когда он, мучимый естеством, ворочался на жёсткой постели и не мог уснуть, а когда засыпал, ему снились яркие, разнузданные сны. Тогда на следующий день он посещал какой-нибудь из весёлых домов почище, где случайная подружка своими ласками на некоторое время избавляла его от оков инстинкта. Он чувствовал себя свободным до следующего раза, обычно около трёх недель, пока опять становилось невмоготу, и он опять уходил в поисках избавления от поднимавшегося изнутри и затмевавшего все прочие чувства.
За время учёбы он ни разу не влюбился, и не завел сколько-нибудь прочных отношений с девушкой. Не время, считал он, цель его была неизмеримо выше, неисследованные земли манили его больше, чем прелести всех известных ему женщин.
Юнкер, наконец, что-то почувствовал. Он захлопал короткими бесцветными ресницами и быстро ушёл. Ловенецкий взял карточку Жени и внимательно рассмотрел. Для него она всегда останется маленькой, милой младшей сестрёнкой, а ведь ей уже шестнадцать, с каждым своим редким приездом домой он видел, как из девочки она превращается в девушку, и чем больше были перерывы между его посещениями, тем разительнее становились изменения во внешности его сестры. Он понимал, что когда-нибудь она выйдет замуж, появятся дети, но сейчас он мог думать о ней лишь как о девочке с сачком в руках, которая тихонько подкрадывается к замершему на цветке дельфиниума павлиньему глазу.
Выпустился Ловенецкий одним из лучших на курсе и получил направление в дислоцированную в Минске пехотную дивизию. Решив не пользоваться положенным после окончания училища отпуском, Ловенецкий поездом отправился в Минск.
Паровоз, окутанный паром, остановился у низкого перрона. Ещё из окна вагона Ловенецкий с неудовольствием рассматривал небольшие домики и узкие кривые улочки губернского города. Одноэтажное здание вокзала, деревянное и порядком обшарпанное, больше напоминало большой амбар. Невдалеке виднелся контур высокого моста, построенного, видимо, из новомодного железобетона. Людей на перроне было немного, в основном чиновники и мелкие коммерсанты, с уважением посматривавшие на новенькие погоны Ловенецкого. В дороге он избегал вагонной болтовни, поэтому за время пути заработал репутацию сноба и зазнайки, и покидал вагон в одиночестве. Забрав свой скудный багаж, Ловенецкий отправился на поиски извозчика. На пыльной и довольно обширной площади перед вокзалом стояло несколько экипажей, украшенных с беспомощным провинциальным шиком. Сев к первому в очереди «ваньке», Ловенецкий назвал адрес, про себя отметив странный акцент угрюмого извозчика.
Он с любопытством осматривался по сторонам. Они ехали по широкой улице, с левого края которой были проложены рельсы конки. Застроенная невысокими, в основном деревянными домами, улица упиралась в невысокий мост, на котором дымил паровоз с тремя вагонами. Лошадь мерно цокала по брусчатке, мимо тянулись такие же неспешные телеги. С удивлением Ловенецкий увидел за домами огромное болото, заросшее рогозом и кустарником, с зеркалом чистой воды в середине.
Извозчик очнулся от забытья и щёлкнул кнутом. Лошадь пошла веселее, над ними мелькнула тень моста, строящееся здание собора в лесах по левой стороне. Теперь они ехали по какой-то центральной улице, каменных домов стало больше, попадались двух– и трёхэтажные, первые этажи были заняты магазинами, иногда вполне европейского вида, конторами и лавками. Тротуары были заполнены публикой, по виду не отличавшейся от московской или питерской.
– Что за улица? – спросил Ловенецкий у понурой извозчичьей спины.
– Захарьевская, – ответил тот с непонятным акцентом, как будто нарост на языке мешал ему правильно произносить слова.
Он заметил на тротуаре группу евреев совершенно карикатурного вида, словно сошедших со страниц Лескова или Гоголя, в длинных лапсердаках и широкополых, отороченных мехом шляпах, несмотря на тёплую погоду. Издалека они напоминали стаю безобидных и неопрятных птиц, прилетевших сюда с берегов Иордана. Черта оседлости, подумал Ловенецкий, тут их должно быть много.
Они обогнали вагон конки, с явной натугой влекомый в гору отнюдь не богатырского вида парой лошадей. Возница Ловенецкого ещё раз щёлкнул кнутом, но кучер конки даже не посмотрел в его сторону.
Они проехали мимо большого костёла, выстроенного из красного кирпича с маленькой плебанией сбоку. Лошадь замедлила ход, будто узнавая место, возница снял шапку и трижды перекрестился слева направо.
Они ещё довольно долго ехали по Захарьевской, пока не свернули в лабиринт узких улочек за рекой. Деревянных домов стало больше, некоторые сосем деревенского вида, крытые соломой, с огородами и хозяйственными постройками, с бегающими по двору курами. Поплутав между заборами, экипаж остановился возле двухэтажного каменного дома с высоким крыльцом. Это и был штаб дивизии.
Ловенецкий расплатился и вылез из коляски. У входа в штаб ординарец забрал его чемодан, а молодой адъютант вышел ему навстречу. Ловенецкий доложил о себе, вспоминая приобретённые в училище навыки. Адъютант сказал, что командир дивизии в отпуске и ушёл, оставив Ловенецкого в одиночестве, среди увешанных приказами и графиками стен приёмной.
Вернулся адъютант и пригласил его к начальнику штаба, подполковнику Кунгурцеву. Обстановка больше напоминала салон в дорогом английском клубе, чем штабной кабинет. Резные модерновые панели на стенах и явно сделанная на заказ мебель заставили Ловенецкого на несколько секунд замереть у стола. Ему навстречу поднялся высокий, сухощавый человек с угловатым бритым лицом и недобрыми глазами. Он прервал доклад Ловенецкого рукопожатием, предложил чаю и пригласил садиться в кресло напротив. Ловенецкий поблагодарил, от чая отказался и сел.