— Ложь? — в свою очередь возмутился я. — Оседлай-ка горячую печку в своих штанах из козьей шкуры и увидишь, как они сожмутся.
В толпе одобрительно засмеялись. Но я бы провалился на экзамене, не пошли мне случай некоего рыцаря в помощь — тот, верхом на коне, проезжал по рыночной площади. Его украшал шлем с перьями, кираса из буйволовой кожи, с плечей ниспадал красный плащ с большим белым крестом. У седла — щит в форме сердца, на щите был изображен точно такой же рыцарь, как он сам, а позади него на лошади сидел сорванец вроде меня.
(— Ха-ха-ха, — засмеялся советник, — теперь тебя уличу я, а не фогт. Ведь это герб тамплиеров, а орден, как известно, упразднили еще в четырнадцатом веке!)
— Я знаю, орден был уничтожен, однако некоторые из уцелевших бежали в Бранденбург и, сохранив герб тамплиеров, здравствуют и по сей день под именем «рыцарей терния», о чем речь пойдет далее.
И Гуго продолжил свой рассказ.
Появление рыцаря произвело шум в толпе, женщины старались пролезть поближе, самым удачливым посчастливилось поцеловать край его плаща. Рыцаря чуть не стащили с лошади. Сей господин носил ярко-рыжую бороду, пылал ярко-рыжей шевелюрой, и даже если б мне не сказали, я бы и сам догадался, что имею дело с «красным братом».
— А вот и красный брат, — возгласил фогт. — Попробуй солгать тому, кто дважды побывал в Палестине, пройдя по суше и морем, кто уничтожил двести неверных и освободил тысячу паломников. Поговори с ним, пусть он тебя повыспросит.
Я испугался не на шутку: если тамплиер начнет меня экзаменовать, вряд ли мне потянуть с моими познаниями географии. Он остановил коня прямо перед моим носом и, узнав из говора толпы, что я хвастаюсь возвращением из Святой земли, решительно пригладил ладонью роскошную бороду и вопросил зловещим, низким голосом:
— Чем ты докажешь пребывание свое в Святой Земле?
И вдруг меня озарила спасительная мысль: доказательство у меня буквально под рукой. Я приподнял костыль, унаследованный от благочестивого мусульманина — его поперечина была сплошь инкрустирована затейливым узором из медной проволоки.
— Взгляни, рыцарь, ты ведь знаешь арабский язык. Здесь начертана история моих злоключений в плену у неверных и моего чудесного вызволения.
Рыцарю стало явно не по себе. Даже борода в замешательстве задрожала. Теперь он испугался, как бы я его не разоблачил: сроду, дескать, он не был в Святой земле и ни с одним турком не разговаривал.
Взял он посох, сосредоточенно повел глазами справа налево, словно и впрямь читая по-восточному, и внушительно изрек:
— Это действительно письмена арабские, к тому же сарацинские, вдобавок туркоманские, здесь подробно рассказано, что с тобой случилось в плену у неверных. Следуй за мной, благочестивый паломник, будешь гостем в моем замке.
Городской фогт враз исчез, будто его тут и не было вовсе, а ликующая чернь понесла меня на плечах за рыцарем через весь город в обитель красных братьев. Обитель располагалась на холме, окруженном рвом и частоколом, внутрь проникали через подъемный мост. Рыцарь поручил меня стражникам, которые тотчас раздели, вымыли меня с мылом, причесали, выбрили тонзуру на макушке и переодели в грубую красную рясу — по размерам судя, носил ее в свое время человек, которому куда больше повезло в жизни, чем мне.
Экипированный таким образом, предстал я в трапезной пред господином рыцарем, сидевшим с двенадцатью собратьями, из коих он казался наиболее воспитанным и сдержанным.
— Quadraqinta tonitrua![30] — (Это было одним из мягких выражений в его лексиконе.) — Ты мне по душе, парень. Сроду не встречал я лгуна, который бы врал столь искусно. Оставайся с нами. Нашего ризничего черт приютил — вчера помер от черной оспы, вот ты и займешь его место. Да и ряса его уже на тебе.
Можно представить, каково мне было в рясе умершего от черной оспы. Я позволил себе робко заметить, что никогда не обучался наукам, для сей должности потребным.
— Per septem archidiabolos![31] — расхохотался рыцарь. — Я в этом и не сомневался. Ну да не беда, мы тебя быстро обучим. — И тут ему бросился в глаза мой железный ошейник. — Эй! Lucifer te corripiat![32] Это еще что за колесо?
Я принялся было разглагольствовать насчет святого обета, чем вызвал всеобщее веселье.
— Да ты и впрямь trifurcifer![33] — прикрикнул на меня рыцарь. — Ut Belsebub te submergat in paludes inferni![34] Либо ты носишь железо во имя святого обета, либо его тебе навесили за какое-нибудь отчаянное мошенничество. Если ты действительно дал обет, носи свой ошейник до самой смерти; если же это дело рук правосудия, то мы сей момент кликнем оружейника — пусть распилит твой драгоценный обруч.
Я подумал и ответил:
— Хотя и ношу я сие кольцо в знак искреннего обета, однако можно и так дело представить, будто не по своей воле надел я его на шею.
Вновь рассмеялись господа рыцари и велели спилить достопамятный ошейник.
Бафомет
Поверил я наконец, что достиг предела своих мечтаний. Попал в монастырь славного ордена и мог дни свои проводить безбедно. О еде и питье заботиться не приходилось, да и служба не слишком обременяла: трижды на дню звонить в колокол, чистить церковную утварь и иногда проветривать ризы. Времени для благочестивой созерцательности оставалось более чем достаточно.
Очень я по нраву пришелся рыцарю Илии — так звался рыжебородый. Мой спаситель, выручивший меня из беды на рыночной площади, нарек меня Элиазаром.
Пока я бродяжил и нищенствовал в Польше, прошло полгода, и сразу после моего вступления в монастырь красных братьев предстояла страстная неделя. Я не мог умолчать перед рыцарем Илией о некоторых сомнениях: страстная неделя отмечается в монастыре, как, впрочем, и везде в католическом мире, торжественными богослужениями, а у меня не было ни знаний, ни опыта способствовать службе, ибо с детства не обучался церемониям и воспитывался чуть ли не еретиком.
— Не горюй, брат Элиазар, — утешил меня рыцарь. — Перед каждым днем страстной недели мы еженощно будем проводить соответствующие репетиции, так что и ты разучишь свою роль.
Я вполне успокоился и с нетерпением ожидал страстного четверга, когда ночью должны были начаться приготовления к церемонии.
Вечером, когда я, отзвонив в колокол, закрыл ворота, отдал мне рыцарь Илия такое приказание: идти в церковь с фонарем в руках и ждать, пока часы не пробьют двенадцать; услышав три удара в дверь склепа, надлежит немедля открыть, почтительно встретить гостей и во всем им повиноваться.
Я и глазом не моргнул, получив столь странное приказание. Отродясь не страдал я трусливостью; любопытством — другое дело: что за гости могли пожаловать через дверь склепа?
Сразу после двенадцати прозвучали три удара в дверь. Я поспешил открыть и увидел, потрясенный, что лестница, ведущая в склеп, ярко освещена: из глубины поднимались женские фигуры в диковинных старинных нарядах — таковые можно увидеть лишь на церковных росписях да на портретах в баронских замках. Женщины были густо нарумянены и набелены: одна подвела брови сурьмилом, другая суриком, третья и вовсе их позолотила. Каждая держала в руках изукрашенную восковую свечу.
Что и говорить, призраки такого рода не внушили мне особого ужаса. В жилах моих играла молодая кровь, которая тотчас начинала бурлить при виде женщин, пусть даже не от мира сего. Когда потусторонние создания увидели, что их встречает отнюдь не престарелый ризничий, они сочли разумным назвать свои имена и титулы:
— Иесавель, жена царя Ахава — мою кровь лизали собаки на улице. Принеси купель — я желаю отмыться.
Вторая представилась так:
— Саломея, дочь Ирода Великого. Я просила в дар голову Иоанна Крестителя. Принеси золотое блюдо для облаток.
— Я Вирсавия, ради которой согрешил царь Давид. Принеси сосуд с елеем — я хочу помазать волосы, — сказала третья.
— Далила, предавшая Самсона. Дай чашу для причастия, я жажду искупительного пития, — распорядилась четвертая.
Пятая сказала о себе так:
— Я — Астарта, совратившая в Ханаане сынов израилевых. Принеси кадило — я хочу благовоний.
— Я Фамарь, ради меня Авессалом убил своего брата Амнона. Принеси чашу для святой воды — я хочу наполнить ее слезами, — рекла шестая.
Каждая брала с алтаря названные предметы и совала мне в руки, повергая меня в превеликое изумление — что все это могло значить?
Семь женщин.
Седьмая — высокая, стройная, в роскошном парчовом платье с длинным шлейфом. На волосах — диадема. Она вошла последней, и голос ее напоминал надтреснутый колокольчик:
— Милитта, царица Савская. Я отдала свои сокровища царю Соломону и похитила его мудрость. Дай мне дароносицу.
Такое требование ужаснуло меня. Священные сосуды, обрядовые принадлежности еще куда ни шло, но дароносицу! Дароносицу — ковчег с телом Христовым, к которому даже священники высокого сана приближались токмо на коленях — кто дерзнет взять с алтаря?
В нерешительности воззрился я на кощунственный призрак.
Милитта с такой силой толкнула меня в плечо, что я содрогнулся всем телом, и закричала на всю капеллу:
— Долго мне еще ждать?
Поняв, что противоречить потусторонним существам опасно, я достал ковчег с алтаря.
— Следуй за нами, — бросила царица Савская. Она двинулась передо мной, вновь замыкая шествие остальных привидений, по винтовой лестнице, ведущей из капеллы куда-то вверх: позолоченная железная дверь отворилась в незнакомую сводчатую залу — совершенно закрытую, без единого окна. Светильники, спрятанные в многочисленных нишах, открывали великолепие стен, задрапированных шелком и золочеными кружевами. В конце залы стоял шатер. Тяжелые занавеси распахнулись, и оттуда вышли кавалеры старинных времен, переодетые турками, римлянами, персами, халдеями и египтянами. Дамы называли их по именам.