Сейб-Алниффа, по обыкновению, ехала впереди на своем слоне, я в самом конце, на расстоянии доброго пушечного выстрела. Городская кавалькада приблизилась к слону бегумы, донеслись громкие крики, смысла коих я не мог уразуметь. Различил только, что Сейб-Алниффа поднялась и, выразительно жестикулируя, начала говорить.
Тем временем ко мне протолкался факир. Редко видел я столь безобразного представителя этой породы — одного из тех, кто публично хвастается: дал, мол, зарок не стричь волос и ногтей десять лет.
— Чего тебе надо?
— Помоги мне взобраться. Хочу сидеть в совари подле тебя.
Желания факира — индусского святого — дóлжно выполнять, особенно когда на тебя глазеет целая толпа. Я наклонился, ухватил его за волосы, дабы облегчить подъем, и усадил рядом.
— Твое счастье, что выполнил мою просьбу. Теперь я спасу тебе жизнь. Послушай: пока вы странствовали, в городе разыгрался мятеж. Заговорщики низвергли бегуму и провозгласили раджой сына ее первого мужа — синг Раиса. Он занял город, подкупил войско, и все присоединились к нему. Твоих сторонников и советников бегумы казнили. Если он тебя схватит, твоя судьба решена.
Я мог не верить безумному факиру, но своим глазам вполне доверялся. Я видел, как мою возлюбленную Сейб-Алниффу грубо стащили на землю, заковали цепями руки и ноги и повели в городские ворота: «науссни» дерзко насмехались над ней. Какой-то человек поднялся на ее слона и уселся в совари. Его головной убор украшали алмазы и перья цапли. Я узнал сына Сумро — недостойного принца, чьи пороки вошли в пословицу, да, принца, но при этом такого же, в сущности, немецкого бурша, как и я сам. И теперь, теперь он украл у меня трон и мою жену — бегуму, героиню и освободительницу императора заковал в цепи. И все потому, что злодей принял буддизм, из ненависти к бегуме, хранившей верность Шиве. Хорошим способом он переманил подлую чернь на свою сторону!
(— В Европе подобных дел, слава богу, не случалось, — отозвался князь.)
Мое отчаяние было беспредельно. Так нелепо, в один миг потерять в страну, и жену. Лишенный власти и любви, я вынужден смотреть, как трусливый подлец похищает мои сокровища, мою сверкающую бесценную звезду — Сейб-Алниффу… этого не выдержит даже христианское терпение в сочетании с безумным экстазом шиваизма. Я прыгнул к пушке, закрепленной на спине слона и прицелился.
Новый раджа, энергично размахивая руками, к чему-то призывал окружающую живописно-грязную толпу и отдавал приказы. Я поточнее взял на мушку его величество. Выстрел… и все исчезло — роскошный венец, сама голова и декламирующий владелец оной, только руки еще разок призывно взлетели.
Тогда я развернулся и погнал слона с возможной быстротой. Долго преследовал меня конный отряд. Я направился в непроходимые джунгли. И если слон еще мог протоптать дорогу в зарослях, то всадникам пришлось гораздо труднее. Сгустилась темнота, и преследование потеряло смысл. Я спас свою жизнь, но только жизнь. Остался ничем и никем.
(— Ну почему же, — иронически удивился советник. — Ты остался двоеженцем и цареубийцей.
— Minorem nego; majorem non concedo![51] — возразил князь. — Вторая женитьба свершилась по образцу брака святого Иосифа — бигамию надлежит исключить. Что касается цареубийства — опять-таки следует хорошенько разобраться. Цареубийство происходит, когда вассал поднимает руку на венценосца; если же один король убивает другого, это не regicidium.[52] но ordalia — суд божий, который должно санкционировать и ратифицировать как usus и pactum conventum.[53] Submergantur![54]
— Так я и знал, — озлобился советник. — Дай только слово преступному краснобаю, и он выйдет из бигамии, идолопоклонения и цареубийства чистым, словно дева Сусанна.)
Вознесся я к славе и почестям, и каков результат? Приплыл в Индию за капитанским патентом, во сне даже не грезил о королевстве. Куда лучше быть реальным капитаном, чем экс-королем. Приверженцы раджи посулили крупную сумму за мою голову. Я скрылся среди банджари — народности без постоянной территории. Они кочуют от Ганга до Инда, от моря до гор Давалагхира — точь-в-точь наши цыгане. Собрался навербовать войско, отвоевать мою страну и освободить пленную бегуму. Не благоволил господь сему предприятию. Вождь банджари решил, что я хочу возмутить его армию, и почел за лучшее заключить более выгодную сделку. Поскольку англичане также назначили за меня награду, он получил наличные деньги, и я, бедолага, попал в самое распоследнее место — в лапы английской Ост-Индской компании, а там, как нигде в другом месте, вас научат молиться.
Часть девятаяВ МОРЕ
Пират
Англичане решили, что висеть в клетке над заливом с крокодилами слишком высокая честь для меня. Эту забаву они приберегали для шахов и магараджей. Долго со мной не разбирались, привезли в Бомбей и посадили на корабль с полсотней джентльменов подобного сорта, которые приплыли искать удачи на службе у вест-индских набобов. Их главнейшим грехом почиталась национальность, ибо они были французами, немцами, голландцами, испанцами. Вест-Индская компания без проволочек захватила их в плен, так как трусливые, все до единого подкупленные набобы выдали пришлых европейцев, и теперь джентльменов собирались послать в Новую Каледонию.
Прошу вас, милостивые господа, учесть: пока я, прикованный вместе с одним достойным испанским идальго к скамье, умирал от жары и обливался потом, вздымая тяжелое весло, капитан Мердер распорядился изменить курс и направил судно вместо Новой Каледонии к несравненно опаснейшим берегам Новой Зеландии. Далее: Вест-Индская компания заплатила капитану, чтобы он выдавал нам сухари, копченое мясо и бренди, мы же запивали гнилой водой сушеную рыбу; итак, рассудите, господа, кто из нас заслужил прозвище пирата? Он или я? Кто грабил ближних своих? Кто нарушил морской закон?
(— Будь он проклят! — князь энергично стукнул тростью. — Конечно, капитан Мердер!)
Не правда ли? Любой закон разрешает защиту против беспощадной деспотии. Когда мы, бедные ссыльные, определили по звездам, что судно резко повернуло к югу, и, кроме того, заметили, что из-за скверной пищи распространяется цинга, мы пробовали жаловаться и в награду получили удары плетью. Тогда мы поклялись освободиться от цепей и ночью захватить корабль. Я считаю, мы имели полное право выступить обвинителями, призвав к ответу превысившего свои права капитана.
Мой спутник — идальго — оказался знатоком такого рода дел: с его помощью мы сняли оковы так же просто, как снимают перчатки или сапоги. Мастерство в высшей степени полезное, и секрет я даром не открою.
(— Не надейся заработать на своей тайне. Нам она не понадобится, — перебил советник.)
Сбросив цепи, мы пробрались на палубу, без малейшего кровопролития связали пьяную команду и стали хозяевами куттера «Алкион». Возможно ли, достопочтенные господа, расценивать наши действия как мятеж? Разве мы считались рабами Вест-Индской компании? Или преступниками, или военнопленными? Разве компания имела право приковать нас к веслам и сослать невесть куда? А поведение капитана Мердера? Он обращался с нами, свободными людьми, как с негритянскими рабами, целую неделю кормил рыбой, хотя не все из нас были папистами, а копченое мясо давал по пятницам, хотя почти все мы были папистами.
(— Он заслужил, чтоб его вздернули на самой высокой мачте. искренне вознегодовал князь.)
Справедливо. И однако мы этого не сделали. Честно говоря, потому, что упустили его. Пока мы отвоевывали свои законные права, порядок, проклятый капитан удрал. Точнее сказать, опустился под тяжестью великих своих грехов в пороховой погреб и грозил взорвать судно, коли мы попытаемся его убить. Мы посоветовались и сообщили, что не причиним ему никакого вреда, а сами хотим покинуть корабль. Он послал нас к черту, и мы заключили перемирие на двадцать четыре часа. Во-первых, мы…
(— До отвала наелись, — законно предположил советник.)
Да, наелись и вволю напились. Мы вполне это заслужили. Потом спустили на воду большой бот, установили мачту, нагрузили до отказа бочонками с сухарями и флягами со спиртным, захватили оружие и одежду, а также одну судовую пушку. Прочие орудия сбросили в море, изрядно порезали такелаж, искромсали паруса, дабы капитан Мердер не вздумал пуститься в погоню. Взяли карту, компас, подзорную трубу и, не прощаясь, отчалили в лунную ночь. Добрался ли до родной гавани корабль капитана Мердера, я так и забыл поинтересоваться.
Пятьдесят человек теснилось в боте, пятьдесят беглых ссыльных из пяти европейских стран. Поскольку я единственный понимал на всех пяти языках, меня выбрали квартирмейстером, — не путайте с капитаном: тот командует всеми, а я лишь выполнял общие решения нашей разноязычной братии.
(— Понятно, к чему такое субтильное различие, — сообразил советник. — За грабеж и пиратство, дескать, не отвечаю.)
Угадали, ваша милость, удивляюсь вашей проницательности. Я не нуждаюсь, однако, в подобных увертках: мы не собирались ни грабить, ни пиратствовать, а хотели высадиться где-нибудь во Флориде или на Филиппинах и учредить там свободную республику.
Увы, обстоятельства нам не благоприятствовали: едва мы потеряли из виду «Алкион», как наступил штиль, парус обвис тряпкой, пришлось идти на веслах. Штиль длился много дней, никакой ветерок не кудрявил поверхность воды, и провизия кончалась.
(— Разве ты не сказал, что вы забрали с «Алкиона» весь провиант?)
Мы забрали много, почти все, а необходимо было раз в десять больше. Когда «много» относится к провизии и количеству голодных ртов, какая тут арифметика — трудно от меньшего отнять большее.
(— Правильно. В арифметике от семи отнять восемь нельзя, значит, рядом занимаем единицу… А вы как поступили? — резонно спросил князь.)