Несчастный капрал упорно молчал и глядел на убегающие телеграфные столбы.
— Стоит мне только подумать, что никому о нас не было доложено, — продолжал ехидный вольноопределяющийся, — и что на первой же станции к нам, как пить дать, влезет комендант поезда, как во мне подымается вся кровь, кровь солдата! Словно мы какие-нибудь…
— Цыгане, — подхватил Швейк, — или бродяги. Получается впечатление, точно мы боимся божьего света, точно мы избегаем заявить о своем существовании из боязни, что нас арестуют.
— Помимо того, — сказал вольноопределяющийся, — на основании распоряжения от 21 ноября 1879 года при перевозке арестантов по железной дороге должны быть соблюдены следующие правила: во-первых, арестантский вагон должен быть снабжен решотками — это яснее ясного, и в данном случае первое правило соблюдено: мы находимся за безукоризненно прочными решотками. Это значит в порядке. Во-вторых, в дополнение к распоряжению от 21 ноября 1879 года в каждом арестантском вагоне должно быть отхожее место. Если же такового не имеется, то вагон должен быть снабжен судном с крышкой для выполнения большой и малой потребности арестантов и сопровождающего конвоя. В данном случае об арестантском вагоне с отхожим местом и говорить не приходится: мы находимся просто в отгороженном купе, изолированном от всего света. Точно так же нет здесь и оного судна…
— Делайте в окно, — в полном отчаянии сказал капрал.
— Вы забываете, — указал Швейк, — что арестантам подходить к окну не полагается.
— В-третьих. — продолжал вольноопределяющийся, — в вагоне должен быть сосуд с питьевой водой. Об этом вы тоже не позаботились. Кстати, на какой станции будет раздаваться обед? Не знаете? Ну так и знал, что вы и об этом не информированы!
— Теперь вам ясно, господин капрал, — заметил Швейк, — что возить арестантов, — это вам не фунт изюма. О нас нужно заботиться. Мы не простые солдаты, которым приходится заботиться самим о себе. Нам все подай под самый нос, на то существуют распоряжения и параграфы, которые должны исполняться, иначе, какой был бы порядок? «Арестованный человек, все равно как ребенок в пеленках, — как говаривал один мой знакомый громила, — за ним необходимо присматривать, чтобы не простудился, чтобы не волновался, был доволен своей судьбой и чтобы никто бедняжку не обидел…» Впрочем. — сказал Швейк, дружелюбно глядя на капрала, — когда будет одиннадцать часов, будьте любезны мне это сказать.
Капрал вопросительно посмотрел на Швейка.
— Вы, видимо, хотите меня спросить, зачем вам нужно меня предупредить, когда будет одиннадцать часов? Дело в том. господин капрал, что с одиннадцати часов мое место в телячьем вагоне, — торжественно объявил Швейк: полковник подверг меня дисциплинарному взысканию на три дня. В одиннадцать часов я приступил к отбытию наказания и сегодня в одиннадцать часов должен быть освобожден. После одиннадцати часов мне здесь делать нечего. Ни один солдат не может оставаться под арестом дольше, чем ему полагается, потому что на военной службе дисциплина и порядок прежде всего, господин капрал.
После этого удара несчастный капрал долго не мог притти в себя. Наконец он осторожно возразил, что не получил никаких письменных распоряжений.
— Милейший господин капрал, — сказал вольноопределяющийся, — письменные распоряжения сами к начальнику конвоя не прибегут. Если гора не идет к Магомету, то начальник конвоя должен итги за распоряжениями сам. Вы в настоящий момент попали в необычную ситуацию: вы не имеете решительно никакого права задерживать кого-либо, кому полагается выйти на волю. С другой стороны, никто не имеет права покинуть, согласно предписаниям, арестантский вагон. По правде сказать, не знаю, как вы выберетесь из этого гнусного положения. Дело ваше чем дальше, тем хуже. Сейчас полчаса одиннадцатого.
Вольноопределяющийся спрятал часы в карман.
— Очень любопытно, что вы будете делать через полчасика, господин капрал.
— Через полчаса мое место в теплушке, — мечтательно повторил Швейк.
Уничтоженный и сбитый с панталыку, капрал обратился к нему:
— Если это не играет для вас большой роли… мне кажется, что здесь гораздо удобнее, чем в телячьем вагоне. Я думаю…
Его прервал обер-фелъдкурат, крикнувший спросонья:
— Побольше соуса!
— Спи, спи, — ласково сказал Швейк, подкладывая ему под голову свалившийся с лавки конец шинели. — Пусть тебе и дальше снится жратва.
Вольноопределяющийся спел:
Спи, моя детка, спи,
Глазки закрой свои,
Бог с тобой будет спать,
Люлечку ангел качать.
Спи, моя детка, спи…
Несчастный капрал уже ни на что не реагировал. Он тупо глядел в окно и дал полную свободу дезорганизации в арестантском купе. Конвойные играли у перегородки в «мясо»[54], и каждый поочередно подставлял свою заднюю часть под добросовестные и увесистые затрещины остальных солдат. Когда капрал обернулся — прямо на него вызывающе уставилась солдатская задница. Капрал вздохнул и повернулся опять к окну.
Вольноопределяющийся на минуту задумался и затем обратился к угнетенному капралу:
— Читали вы когда-нибудь журнал «Мир животных»?
— Как же, — ответил капрал — явно довольный, что разговор принял другое направление. — У нас в деревне трактирщик себе выписывал. Большой был любитель санских коз, а они у него все дохли, так он письменно спрашивал у редакции совета.
— Дорогой друг, — сказал вольноопределяющийся, — история, которую я вам сейчас изложу, со всею очевидностью вам докажет, что человеку свойственно ошибаться. Господа! Уверен, что вы перестанете там играть в «мясо», ибо то, что я вам сейчас расскажу, покажется вам очень интересным, хотя бы уже потому, что многих специальных терминов вы не поймете. Я расскажу вам повесть о «Мире животных», что поможет вам забыть сегодняшние неприятности и невзгоды воины.
Каким образом я стад в свое время редактором «Мира животных», этого весьма интересного журнала, — это долгое время было неразрешимой загадкой для меня самого. Потом я пришел к тому убеждению, что мог пуститься на такую штуку только в состоянии полной невменяемости. Так далеко завели меня дружеские чувства к одному моему старому приятелю — Гаеку. Гаек редактировал добросовестно этот журнал, пока не влюбился в дочку издателя его, Фукса. Фукс прогнал Гаека в три счета со службы и велел ему подыскать для журнала какого-нибудь порядочного редактора.
Как видите, тогда были довольно странные условия найма и увольнения.
Когда мой друг Гаек представил меня издателю, тот очень ласково меня принял и осведомился, имею ли я какое-нибудь понятие о животных. Моим ответом он остался очень доволен. Я высказался в том смысле, что всегда очень уважал животных и видел в них только ступень перехода к человеку и что, с точки зрения покровительства животным, я особенно прислушивался к их нуждам и стремлениям. Каждое животное стремится только к одному, а именно: быть перед съедением по возможности безболезненно зарезанным. Например, карп с самого своего рождения сохраняет укоренившееся представление, что очень некрасиво со стороны кухарки, когда она вспарывает ему брюхо заживо. С другой стороны, возьмем обычай рубить петухам головы. Общество покровительства животным борется, как только может, за то, чтобы птицу не резали неопытной рукой. Скрюченные позы жареных гольцов как нельзя лучше свидетельствуют о том, что, умирая, они протестуют против того, чтобы их жарили заживо на маргарине. Что касается индюков…
Тут издатель меня прервал и спросил, знаком ли я с разведением собак, с кролиководством, птицеводством, пчеловодством, вообще с жизнью животных во всем ее многообразии, сумею ли я вырезывать из других журналов картинки для воспроизведения, переводить из иностранных журналов специальные статьи о животных, умею ли я пользоваться Бремом и смогу ли я писать передовицы из жизни животных применительно к католическому календарю, к переменам погоды, к скачкам, дрессировке полицейских собак, национальным и церковным праздникам, короче, обладаю ли я журналистическим кругозором и способностью обрисовать момент в короткой, но содержательной передовице.
Я заявил, что план правильного ведения такого рода журнала, как «Мир животных», мною уже давно обдуман и разработан и что все намеченные отделы и рубрики я вполне смогу взять на себя, так как обладаю всеми необходимыми данными и знаниями в упомянутых областях. Моим стремлением будет поднять журнал на небывалую высоту, реорганизовав его как в смысле формы, так и содержания. Далее я сказал, что намерен завести новые рубрики, например: «Страничка скотского юмора», «Животные о животных» (применяясь, конечно, к политическому моменту), и преподносить читателям сюрприз за сюрпризом из области новинок и редкостей из животного царства. Рубрика «Звериная хроника» будет чередоваться с «Новыми решениями проблемы домашних животных» и «Движением среди скота».
Издатель прервал меня опять и сказал, что этого вполне достаточно, и что если мне удастся выполнить хотя бы половину этого, то он мне подарит парочку карликовых виандоток[55], которые получили первый приз на последней берлинской выставке домашней птицы и владелец которых был удостоен золотой медалью за отличное спаривание.
Могу сказать, старался я по мере сил и возможности и свою правительственную программу выполнял, насколько только моих способностей хватало; более того: я даже пришел к открытию, что в своих статьях превзошел самого себя.
В своем стремлении преподнести читателю что-нибудь новое и неожиданное я сам выдумывал животных. Я исходил из того принципа, что, например, слон, тигр, лев, обезьяна, крот, лошадь, свинья и т. д. давным-давно каждому из читателей «Мира животных» известны и что необходимо расшевелить читателя чем-нибудь новым, какими-нибудь открытиями. В виде пробы я пустил «серноватистого кита». Этот новый вид кита был величиной с треску и был снабжен пузырем, наполненным муравьиной кислотой и особенного устройства клоакой, из которой серноватистый кит выпускал со взрывом особую кислоту, которая одурманивающе действовала на мелкую рыбешку, пожираемую этим китом. Позднее один английский ученый, не помню, какую я ему придумал тогда фамилию, назвал эту кислоту «китовой кислотой». Китовый жир был всем известен, но новая китовая кислота возбудила интерес, и несколько читателей запросило редакцию, какою фирмой вырабатывается эта кислота в чистом виде.