— Ну, слава богу, что вы наконец вернулись, — встретил Швейка поручик Лукаш. — Мне нужно с вами поговорить. Да не вытягивайтесь так по-дурацки во фронт. Садитесь-ка, Швейк, и бросьте ваше «слушаюсь». Молчите и слушайте внимательно. Знаете, где в Кираль-Хиде находится Шопроньская улица? Да бросьте вы ваше: «осмелюсь доложить, не знаю, господин поручик». Не знаете, так скажите «не знаю» — и баста! Запишите-ка себе на бумажке: Шопроньская улица, № 16. В том же доме внизу торговля железом. Знаете, что такое торговля железом?.. Чорт возьми, не говорите «осмелюсь доложить!» Скажите «знаю» или «не знаю». Итак, знаете, что такое торговля железом? Знаете — отлично Эта торговля принадлежит одному венгру по фамилии Каконь. Знаете, что такое венгр?.. А чор-р-т! Знаете или не знаете?!. Знаете — отлично. Над магазином находится квартира, и он там живет, слыхали? Не слыхали, чорт побери, так я вам говорю, что он там живет! Поняли? Поняли, отлично. А если бы не поняли, я бы вас посадил на гауптвахту. Записали, что фамилия этого субъекта Каконь? Хорошо. Итак, завтра утром, часов этак в десять вы отправьтесь в город, разыщите этот дом, подымитесь во второй этаж в передадите госпоже Каконь вот это письмо:
Поручик Лукаш развернул бумажник и протянул, зевая, Швейку белый запечатанный конверт, на котором не было никакого адреса.
— Вещь чрезвычайно важная, Швейк, — наставлял его поручик. — Осторожность никогда не бывает излишней, а потому, как видите, на конверте нет адреса. Всецело полагаюсь на вас и уверен, что вы доставите письмо в полном порядке. Да запишите себе еще, что эту даму зовут Этелька. Запишите: госпожа Этелька Каконь. Имейте в виду, что письмо это вы должны передать ей секретно и во что бы то ни стало. Подождите ответа. Там в письме написано, что вы подождете ответа. Что вы хотели сказать?
— А если мне ответа не дадут, господин поручик, что тогда делать?
— Скажите, что должны во что бы то ни стало получить ответ, — сказал поручик, снова, зевнув во весь рот. — Ну я пойду спать, сегодня я здорово устал. Сколько было выпито! После так проведенного вечера и ночи каждый устанет.
Поручик Лукаш не имел первоначально намерения где-либо задерживаться. К вечеру он пошел из лагеря в город, намереваясь лишь пойти в венгерский театр в Кираль-Хиде, где давали какую-то венгерскую оперетку. Первые роли там играли толстые артистки-еврейки, обладавшие тем громадным достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе волосы на теле, как татарки. Галерка этого зрелища, естественно, была лишена, но тем большее удовольствие оно доставляло сидящим в партере артиллерийским офицерам, которые, чтобы не упустить ни одной детали из открывающихся перед ними красот, брали с собой в театр полевые бинокли.
Поручика Лукаша, однако, это чрезвычайно интересное зрелище не увлекало, так как взятый им напрокат у билетера бинокль не был ахроматическим, и вместо бедер он видел лишь какие-то движущиеся фиолетовые пятна.
В антракте, после первого действия, его внимание привлекла дама в сопровождении господина средних лет, которого она тащила к гардеробу, с жаром настаивая на том, чтобы итти немедленно домой, так как она на такие вещи больше смотреть не будет. Она говорила громко по-немецки, а ее спутник отвечал по-венгерски:
— Да, мой ангел, идем, ты права. Это действительно неаппетитное зрелище.
— Это отвратительно! — возмущалась дама, в то время как ее кавалер подавал ей манто.
Ее глаза сверкали от возмущения над таким бесстыдством, большие темные глаза, которые так гармонировали с ее прекрасной фигурой. Она взглянула на поручика Лукаша и еще раз с решительностью сказала:
— Отвратительно, просто отвратительно!
Этот момент решил завязку короткого романа. От гардеробщицы поручик Лукаш получил информацию, что это супруги Каконь и что у него на Шопроньской улице, № 16, торговля железом.
— А живет он с пани Этелькой во втором этаже, — сообщила гардеробщица с подробностями старой сводницы. — Она немка из города Шопрони, а он мадьяр. Здесь все перемешались.
Поручик Лукаш взял из гардероба накидку и пошел в ресторан «Эрцгерцог Альберт», где встретился с несколькими офицерами 91-го полка. Он говорил мало, но зато много пил, молча раздумывая, что бы ему такое написать этой строгой, нравственной и красивой даме, к которой его влекло гораздо сильнее, чем ко всем этим обезьянам на сцене, как называли опереточных артисток другие офицеры.
В весьма приподнятом настроении он пошел в маленькое кафе «У креста св. Стефана», где занял отдельный кабинет, выгнав оттуда какую-то румынку (которая просила разрешить ей раздеться до нага и сказала Лукашу, что он может с ней делать все, что хочет), потребовал перо, чернила и бумагу, бутылку коньяку и после тщательного обдумывания написал следующее письмо, которое, по его мнению, было самым удачным из когда-либо им написанных:
«Милостивая государыня, я присутствовал вчера в городском театре на представлении, которое вас так глубоко возмутило. В течение всего первого действия я следил за вами и за вашим супругом. Как я заметил…».
«По какому праву у этого субъекта такая очаровательная жена? — сказал сам себе поручик Лукаш. Ведь он выглядит, словно бритый павиан. А ну-ка, мы его…» и он написал:
«Ваш супруг не без удовольствия и с полной благосклонностью смотрел на все те гнусности, которыми была полна пьеса, вызвавшая в вас, милостивая государыня, чувство справедливого негодования и отвращения, ибо это было не искусство, но гнусное посягательство на сокровеннейшие чувства человека…».
«Бюст у нее изумительный, — подумал поручик Лукаш. — Эх, была не была!»
«Простите меня, милостивая государыня, за то, что, будучи вам не известен, я тем не менее с вами откровенен. В своей жизни я видел много женщин, но ни одна из них не произвела на меня такого впечатления, как вы, ибо ваше мировоззрение и ваше суждение совершенно совпадают с моими. Я глубоко убежден, что ваш супруг — чистейшей воды эгоист, который таскает вас с собой…».
«Не годится», — сказал про себя поручик Лукаш, зачеркнул schleppt mit[68] и вместо этого написал:
«… который из личных интересов водит вас, сударыня, на театральные представления, отвечающие исключительно его собственному вкусу. Я люблю прямоту и искренность, отнюдь не вмешиваюсь в вашу личную жизнь и хотел бы поговорить с вами в неофициальной обстановке о чистом искусстве…».
«Здесь в отелях это будет неудобно. Придется везти ее в Вену, — подумал поручик. — Возьму командировку».
«Поэтому я осмеливаюсь, сударыня, просить вас указать, где и когда мы могли бы встретиться, чтобы иметь возможность ближе познакомиться. Вы не откажете в этом тому, кому в самом недалеком будущем предстоят трудные походы и кто в случае вашего великодушного согласия сохранит в пылу сражений прекрасное воспоминание о душе, которая понимала его так же глубоко, как и он ее понимал. Ваше решение будет для меня приказанием, ваш ответ — решающим моментом в жизни».
Он подписался, допил коньяк, потребовал себе еще бутылку, медленно прочел письмо, запивая каждую фразу коньяком, и даже искренно прослезился, перечитывая последние строки.
Было уже девять часов утра, когда Швейк разбудил поручика Лукаша:
— Осмелюсь доложить господин обер-лейтенант, — вы проспали службу, а мне уже пора итти с вашим письмом в Кираль-Хиду. Я вас уже будил в семь часов, потом в полчаса восьмого, потом в восемь, когда все уже вышли на занятия, а вы только на другой бок повернулись. Господин обер-лейтенант, а господин обер-лейтенант!..
Пробурчав что-то, поручик Лукаш хотел было опять повернуться на другой бок, но ему это не удалось: Швейк тряс его немилосердно и орал над самым ухом:
— Господин обер-лейтенант, так я пойду отнесу это письмо в Кираль-Хиду!
Поручик зевнул:
— Письмо?.. Ах, да! Но это секрет, понимаете? Тайна между нами. Кругом… марш!
Поручик завернулся в одеяло, которое с него стащил Швейк, и снова заснул. А Швейк отправился в Кираль-Хиду.
Найти Шопроньскую улицу и дом № 16 было бы по существу не так тяжело, если бы навстречу Швейку не попался старый сапер Водичка, который был прикомандирован к пулеметчикам, размещенным в казармах у реки. Несколько лет тому назад Водичка жил в Праге, на Боище, и по случаю такой встречи не оставалось ничего иного, как зайти обоим в трактир «У черного барашка» в Бруке, где прислуживала чешка Руженка, весьма популярная между всеми живущими в лагере чехами-вольноопределяющимися, которые были ей поголовно должны.
Сапер Водичка, старый пройдоха, в последнее время состоял при ней кавалером и держал на учете все маршевые роты, которым предстояло сняться с лагеря, во-время. обходя всех чехов-вольноопределяющихся с напоминанием о долге, чтобы они не исчезли в прифронтовой суматохе.
— Тебя куда собственно несет? — спросил Водичка после первого стакана доброго винца.
— Это — секрет, — ответил Швейк, — но тебе, как старому приятелю, могу сказать…
Он разъяснил ему все до подробностей, и Водичка заявил, что он, как старый сапер, Швейка покинуть не может и пойдет вместе с ним вручать письмо.
Оба погрузились в увлекательную беседу о былом, и, когда они вышли от «Черного барашка» (был уже первый час дня), все казалось им весьма простым и легко достижимым. Сердца обоих были переполнены отвагой. По дороге к Шопроньской улице, дом 16, Водичка все время выражал, крайнюю ненависть к мадьярам и без устали рассказывал о том, как, где и когда он с ними дрался или что, когда и где помешало ему подраться с ними.
— Держим это мы раз одну этакую мадьярскую рожу за кадык. Было это в Паусдорфе, куда мы, саперы, пришли выпить. Хочу это я ему дать ремнем по черепу. Кругом темнота. Как только началось дело, мы моментально запустили бутылкой в лампу, а он вдруг как закричит: «Тонда