ихия народного смеха. Похоже, что Гашеку удалось сделать то, что обычно бывает под силу лишь коллективу. И в то же время его произведение остро современно. Все это тем более удивительно, что по своему психологическому складу и образу жизни Гашек, казалось бы, мало походил на писателя, не отличался он вроде и особым усердием в литературном творчестве. Многие современники вообще не принимали его как литератора всерьез.
При слове «писатель» тотчас возникает представление о кропотливой, повседневной работе за письменным столом в тиши кабинета, о вдумчивых и порой мучительных поисках выразительного слова и образа, о бесконечной правке и переписывании рукописей (сколько раз переписала Софья Андреевна Толстая рукопись «Войны и мира»). С Гашеком все это как-то мало вяжется. Не только письменного стола, но и собственного жилища на протяжении почти всей своей жизни он не имел (в собственном домике он жил только последние три месяца своей жизни). Он мог писать в любой обстановке — в пастушеском шалаше, в шумной редакционной комнате, в гарнизонной тюрьме, в трамвае, на нарах в казарме, в переполненной пивной. И, казалось, не испытывал от этого особых неудобств. Он не склонен был просиживать над рукописями дни и ночи, предпочитая проводить время в богемных компаниях, в кабачках и пивных или бродяжничать. Писал он, словно не желая утруждать себя. Не признавал ни черновиков, ни вариантов. Написанного практически не правил. Только что сочиненные страницы «Швейка» сразу пересылались в издательство, а себе автор оставлял две-три последние строчки, чтобы не забыть, на чем остановился.
Если бы Гашека спросили о муках слова, он, наверное, от души рассмеялся бы. Он способен был поспорить в пивной на пари, что за кружку пива вставит в очередную фразу наполовину написанного рассказа любое имя, которое предложат его собеседники, и при этом не нарушит последовательности повествования. Рассказ под названием «Инспектор из пражского института метеорологии» вообще был написан на пари и на заданную тему во время не прерывавшегося разговора и пререканий с собеседником. К концу разговора Гашек прочел готовый текст. В другой раз он пообещал, что сочинит одноактную пьесу, в которой будет пять действующих лиц, и сам, один сыграет ее на сцене. Шуточная пьеса «Чашка черного кофе» действительно была написана, и даже в стихах. Действие происходило в безлюдном кафе, куда поодиночке заходили и затем уходили, не дождавшись официанта, редкие посетители, а официант каждый раз появлялся после того, как очередной посетитель уже покинул негостеприимное заведение.
Гашек словно смеялся над самой серьезностью литературного творчества. Не заметно у него и интереса к обсуждению литературных проблем. Даже в самом начале своего писательского пути он был совершенно равнодушен к спорам своих литературных коллег об искусстве. Он явно предпочитал таким спорам путешествия в глухие уголки Словакии и общение с пастухами, бродягами и цыганами.
Означало все это облегченное отношение к литературному творчеству?
Были случаи, когда Гашек действительно превращал в шутку свои литературные занятия. Известно также, что часть своих рассказов и юморесок он писал для заработка и действительно не придавал им особого значения. Однако если бы к этому все и сводилось, мировая литература вряд ли обогатилась бы таким произведением, как роман о Швейке. Как же Гашек пришел к этому роману?
Человек богат встречами. Силу Гашека-писателя составляло как раз то, что очень многим казалось его слабостью. Ключ к разгадке его тайны может дать одно тонкое наблюдение А. Сент-Экзюпери, который сказал о писательском даре: «Нужно уметь не писать, а видеть, писать — это уже следствие». Всепоглощающая жажда впечатлений, с юношеских лет захватившая Гашека, владела всем его существом. Он был прямо-таки одержим страстью познавать мир и людей. Эта страсть уводила его от домашнего очага к людям, бросала в рискованные предприятия, питала интерес ко всему необычному, пробуждала инстинкт «перелетных птиц» и звала в дальние страны.
Творчество Гашека вырастало из поразительного обилия жизненных впечатлений. В чешской литературе нет другого писателя, который так много общался бы с людьми. Не много найдется таких писателей и в других литературах. Всю свою жизнь он провел на людях.
Началось это еще в детские годы, когда мальчик из малообеспеченной семьи, во многом предоставленный самому себе, имел богатую возможность познакомиться с жизнью улицы и городских дворов, вдоволь насладиться атмосферой мальчишеских проказ. Он родился 30 апреля 1883 года в Праге, в семье учителя. Отец его не имел специального образования и получал пониженное жалованье. Позднее он вообще служил мелким чиновником в банке. Семья жила в стесненных условиях, ютилась в полутемных наемных квартирах. Одно время Гашек подрабатывал в костеле, прислуживая во время богослужения министрантом (в католических храмах часто привлекают для этой цели детей). Но этим смиренным занятиям пришел конец, когда однажды на Пасху, оставленный вместе с одним из своих сверстников в пустом храме стоять на коленях у плащаницы, он затеял на полу игру «в пуговицы», за которой их и застал прелат. В тринадцать лет будущий писатель лишился отца, а два года спустя вынужден был покинуть гимназию. Мать устроила его мальчиком в лавку москательных и аптекарских товаров. Служба эта состояла в непрерывном общении с людьми. Впоследствии в одной из своих повестей он живо описал ее.
Прага в конце XIX — первые годы XX века жила тревожной жизнью. То и дело вспыхивали волнения, ширились выступления против австрийских властей, происходили столкновения с полицией — особенно после того, как в 1897 году было отменено равноправие чешского языка с немецким, добытое чехами в тяжелой борьбе. Возможно, и одной из причин, заставивших Гашека оставить гимназию, было его участие в уличных беспорядках. Рассказывали, что вместе с другими подростками он срывал со стен приказы о введении в городе военного положения и сжигал их на костре. За этим занятием их едва не захватили жандармы.
В дальнейшем ему все же удалось получить образование. В 1902 году он окончил коммерческое училище, от которого у него осталось, в частности, прекрасное знание нескольких иностранных языков — русского, немецкого, французского, венгерского — и каллиграфический почерк (коммерческие бумаги тогда писали от руки, и на выработку почерка обращалось особое внимание). Однако карьера банковского чиновника мало привлекала молодого человека. Поначалу он пытался скрасить службу в банке «Славил» всевозможными веселыми затеями и розыгрышами. Но не прошло и полугода, как его неодолимо потянуло на вольный простор. Одно время он даже собирался отправиться в Африку, чтобы принять участие в войне буров против англичан. Тогда и в России сочувственно распевали песню «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, горишь ты вся в огне».
Настроения Гашека тех лет хорошо переданы в воспоминаниях его друга Ладислава Гаека: «Стояла ранняя весна. Был прекрасный лунный вечер. Гашек размечтался, как, наверное, хорошо и красиво сейчас в Словакии. Мы добрались до Староместской площади, по привычке зашли в чайную Короуса и немного с ним поболтали… В довольно веселом настроении мы направились ко мне домой. Но на Тынской улице, где я жил, Гашек неожиданно остановился, посмотрел на небо, на луну и сказал: «А знаешь, я к тебе сегодня не пойду, не хочу, чтобы святой Петр опять грозил нам пальцем (хозяин квартиры, где жил приятель Гашека, занимался росписью церковных витражей, и в окне у него было вставлено стекло с изображением святого Петра. — С. Н.). Домой тоже не вернусь. Сегодня я получил за сверхурочные, деньги у меня есть, махну-ка ночью в Словакию»[612]. На следующий день молодого человека не оказалось на службе.
Тяга к странствиям, «дух бродяжий» объяснялись не только юношеской романтикой, но и стремлением по-настоящему узнать жизнь. Начиная с 1901 года в печати стали появляться первые рассказы Гашека. Почти все они написаны под впечатлением от путешествий по Чехии и Словакии.
В юности Гашек странствовал каждый год. В обществе таких же, как он, студентов, случайных попутчиков, сезонных рабочих, нищих, бродяг, порой нанимаясь на поденную работу, нередко ночуя в стогах сена и ометах соломы, а иногда и в местных полицейских участках, Гашек в течение нескольких лет исходил всю Австро-Венгерскую империю, а отчасти и соседние страны. Впоследствии он с юмором вспоминал: «Путешествовали мы тем достойным удивления способом, при котором требуется мало денег, много красноречия и незаурядное хладнокровие»[613]. Случалось, его задерживали за бродяжничество и отправляли домой по этапу.
Он побывал в Словакии, Галиции, южной Польше, на Буковине, в Венгрии, Хорватии, Сербии, посетил Румынию, Болгарию, Словению, северную Италию, Баварию и Швейцарию. Предпринималась даже попытка перейти границу России. В странствиях он был неутомим. Не каждый писатель может написать о себе: «Это было в позапрошлом году, когда я шел пешком через Альпы из Триеста в Прагу»[614] (напомним, что это несколько сот километров)», или: «Пишите мне в спишскую столицу Левочу… куда мы дойдем дней за 14»[615]. У Гашека подобные упоминания в его автобиографических рассказах и в переписке вполне обычная вещь. «Я возвращался тогда пешком из Польши в Прагу через Тетин, Фридек, Моравию» (IX, 143), — роняет он мимоходом. Точно таким же было возвращение через Баварию из Швейцарии (IV, 18, 21) и т. д. Расстояния, исхоженные чешским писателем, пожалуй, уже сопоставимы с дорогами землепроходцев. Из литераторов вспоминается разве Горький, обошедший пешком родную Русь, да неутомимый путешественник Максимилиан Волошин, ходивший с караваном в песках за Каспием, ступавший босыми ногами на кремнистую крымскую почву и на каменистые тропы Пиренеев.