Много впечатлений дало Гашеку знакомство с политической жизнью, с рабочей средой. Начиная с 1904 года в течение нескольких лет он был тесно связан с движением чешских анархистов, распространял листовки и брошюры Кропоткина среди горняков северной Чехии и рабочих текстильных фабрик, выступал с лекциями, редактировал анархистские журналы — «Нова Омладина», «Комуна» (среди них были достаточно лихие — вроде дразнящего публику листка «Худяс» — «Бедняк»). В 1907 году целый месяц он сидел в тюрьме за стычку с полицией во время первомайской демонстрации.
Годами Гашек вел полубездомную, богемную жизнь завсегдатая пражских пивных и трактиров, которая не только давала ему чувство раскованности, но и увлекала атмосферой всевозможных веселых затей, розыгрышей, комических импровизаций. Он досконально познал ночную Прагу, жизнь городского дна. Естественно, ему был знаком мир редакций, газетчиков, журналистов.
Потом пришла война и служба в австрийской армии, где писатель очутился в гуще солдатской массы. Был фронт, участие в боях, несколько попыток сдаться в плен, увенчавшихся, наконец, успехом, пеший переход в колонне пленных от Ровно до Дарницы — через Новоград Волынский, Житомир, Коростышев и Киев[616], лагеря для военнопленных в Дарнице и в Поволжье под Бузулуком, вступление в чехословацкие добровольческие части, сформированные по настоянию чехов в России для борьбы против Австро-Венгерской империи; политическая работа в Красной армии и боевой поход длительностью в два года и протяженностью в пять тысяч километров — от Волги до Байкала, поход, который уже сам по себе — целая эпопея.
И все это в небывало бурное время, в годы общественного брожения начала века, мировой войны, двух революций и Гражданской войны в России, когда все было сдвинуто с привычных мест, когда пришли в движение целые страны, народы, когда рекой лилась человеческая кровь. Он видел море людей и событий. Участвовал в этих событиях.
Собственная жизнь Гашека изобиловала драматическими ситуациями. Не раз он оказывался на волосок от гибели. Был случай на фронте, когда он вернулся из ночной разведки с простреленной фуражкой[617]. Он остался невредимым в боях под Сокалем, в которых был убит или ранен каждый второй сослуживец из его воинской части[618] (и это не единственное сражение, в котором ему пришлось участвовать). Во время Гражданской войны в России четыре месяца он скрывался в тылу противника, каждый день и каждый час рискуя быть схваченным. Был выдан ордер (а возможно, и два) на его арест, что практически означало в то время смертный приговор. В Иркутске ему стреляли в спину, и пуля только коснулась его, оставив отметину на шее. Дважды он перенес тиф.
Жизненного опыта Гашека хватило бы на десяток писателей. Один восточный мудрец говорил, что человек богат встречами. Чешский бездомный сатирик был в этом смысле одним из самых богатых писателей в мировой литературе.
Но не только это. Не только обилие жизненных впечатлений…
Творчество «на людях». Гашека отличала редкая спонтанная наблюдательность. Он воспринимал окружающее настолько живо, что сам процесс художественного творчества как бы смещен у него на эту стадию. Более того, зачастую он не оставался пассивным наблюдателем, зрителем со стороны, а давал выход своей энергии комика и сатирика тут же на месте. Обладая поразительной способностью мгновенно оценить ту или иную ситуацию и ее комические возможности, он любил вмешаться, заострить и проявить суть и смешную сторону происходящего. Собственно, это тоже было творчество юмориста, только не в литературе, а в жизни. Тем самым осуществлялась и постоянная «обратная связь» с жизнью. Он не только наблюдал ее, но и возвращал все время окружающим ее творческое переосмысление. Кажется, его неудержимо влекло великое искусство комических импровизаций. В известном смысле Гашек был художником-юмористом не только в литературе, но и в жизни, но об этом позже. Трудно даже сказать, чем он был более известен в довоенные годы — своими литературными произведениями или своим необычным поведением, молва о котором разнеслась по всей Чехии.
Репутация богемного гуляки, неистощимого комика и «короля смеха» даже заслонила в глазах современников, да и потомков, и отодвинула в тень многие другие стороны незаурядной личности Гашека, иные грани его натуры, гораздо более сложной и глубокой, чем может показаться на первый взгляд. Мало кто знает, например, как горячо Гашек способен был любить. Полной неожиданностью для читателей явилась публикация его интимной переписки с Ярмилой Майеровой (десятки лет эта корреспонденция оставалась неизвестной и только недавно увидела свет). Сколько в этих письмах преданности и нежности, иногда даже сентиментальности. И вместе с тем — своего рода рыцарства, рыцарства плебея, который, чтобы посетить свою любимую Ярму в Либани, куда родители отправили девушку отдыхать, проделывал десятки и десятки километров пешком (до 68 километров в день). В истории чешской литературы нечто подобное случалось, пожалуй, только еще с одним писателем — трагическим поэтом первой трети XIX века Карелом Гинеком Махой.
Гашек умел быть рыцарем и по отношению к посторонним. Когда в 1908 году во время майских гуляний в пражском парке Стромовка неожиданно взбесился конь и помчал экипаж с актрисой Славинской, Гашек не раздумывая бросился останавливать коня. И хотя попытка оказалась безуспешной и молодой человек был отброшен и сбит, ушиб поясницу и вывихнул палец на руке, эпизод этот говорит сам за себя. Насколько опасной была ситуация, можно судить по тому, что актриса погибла. Недаром Ярмила, знавшая Гашека как никто другой, называла его Ричардом Львиное Сердце, откуда и появилась частая подпись под его письмами к ней — Риша (иногда в русском варианте — «Гриша»). Это же имя они дали и своему сыну, впоследствии довольно известному чешскому архитектору. По наследству оно перешло и к внуку писателя, ныне здравствующему Рихарду Гашеку.
Ему вообще не нужно было занимать мужества и воли. Когда однажды его укусил пес, чтобы не ходить на прививки, он собственноручно выжег рану на ноге раскаленным железом. Да еще проделал это два раза подряд. Гашек отличался поразительной физической выносливостью, какая чаще встречается не у интеллигентов, а у людей физического труда. Не обладай он такой выносливостью, еще не известно, довелось ли бы нам вообще читать роман о Швейке. Непритязательность к условиям быта и физическая закаленность, наверное, и позволили ему выдержать все трудности армейской и лагерной жизни и несколько тяжких заболеваний, которые косили тогда людей.
Никогда не покидавшее Гашека чувство реальности и зоркая наблюдательность не означали, что он и был лишь чутким свидетелем происходящего рядом и писал только о том, что видел. Как и большинство писателей нашего века от Бернарда Шоу и Максима Горького до Александра Солженицына, он питал повышенный интерес к большим процессам, происходящим в мире, к явным и скрытым механизмам функционирования общества и государства. Такова была уже сама атмосфера конца XIX — начала XX века, когда наступило время массовых политических партий и движений и вместе с войнами и революциями политика входила в каждый дом. Чуткость Гашека к общественно-политической жизни и прямое участие в ней объяснялись, по-видимому, отчасти и семейными традициями. Дед писателя Франтишек Гашек (1796–1865) был участником революционных событий 1848 года, избирался депутатом Кромержижского сейма Чехии, разогнанного потом австрийскими властями. По преданию, он лично был знаком с Михаилом Бакуниным, развернувшим тогда бурную деятельность среди угнетенных австрийских славян, и даже помогал устраивать его побег из Австрийской империи, когда над ним нависла угроза ареста. Так возник еще один псевдоним Гашека: он часто подписывался в письмах к Ярмиле, а иногда и под рассказами в журналах, именем, позаимствованным у Бакунина, — «Миня», «Митя» и т. д.
Нет больше романтики в Гемере. Иногда Гашека изображают этаким необразованным самородком, мало даже читавшим художественную литературу. В отличие от большинства чешских писателей от Яна Коллара до Карела Чапека он действительно не получил высшего образования. Иногда это даже кололо его самолюбие, и были случаи, когда он сообщал, что якобы окончил торговую академию в Вене. Тем не менее он обладал обширными познаниями, впитывать которые ему помогала и его феноменальная память. Если собрать воедино упоминания о писателях, рассыпанные в его произведениях и письмах, неожиданно обнаружится как раз его немалая начитанность. Он неплохо знал, между прочим, русскую литературу от Пушкина и Гоголя до Достоевского, Горького и Аверченко. Привлекали его далеко не только юмористические произведения. В трогательные минуты встречи с Ярмилой, когда решался вопрос об их свадьбе, он вспомнил сцену объяснения Левина и Кити из «Анны Карениной». Однако шел он в своем творчестве действительно не от литературы, а от жизни. У него даже не было периода литературных подражаний. Как-то очень естественно он сразу начал писать о том, что видел, и старался увидеть как можно больше. Уже самые первые свои рассказы он приносил из летних странствий, и они нередко напоминали то школьное сочинение, то страничку из дневника, хотя и заметно было стремление к сюжетной обработке материала и к неожиданным, чаще всего комическим поворотам мысли. В десятках рассказов встречаются подзаголовки типа «Очерк из Галиции», «Зарисовка из Бернских Альп» и т. п.
Такое начало творческого пути несколько даже удивительно для тех лет, потому что чешская литературная жизнь была тогда ориентирована скорее на литературную алхимию, на магию слова, чем на вникание в жизнь. Сверстники Гашека начинали обычно с чисто литературных подражаний, а нередко на них и застревали, так и не добравшись до самой жизни, которую полностью заслонила от них забота о литературном искусстве, а еще больше перепевы с чужого голоса. Гашек с убийственной иронией писал об этих юношах, которые сочиняли стихи о «душах, качающихся на золотых струнах», и ездили в Париж для повышения своего уровня, что выражалось, по словам Гашека, главным образом «в употреблении абсента» (так называют во Франции полынную