водку).
Сейчас уже трудно сказать, кому или чему Гашек был обязан изначальным пониманием того, что писателя не бывает без знания жизни. Не исключено, что примером в этом отношении ему отчасти послужил Марк Твен (еще один из школьных учителей Гашека, подметив его редкое чувство юмора, предрекал ему судьбу чешского Марка Твена). Могла повлиять и русская литература. Друг Гашека Ладислав Гаек вспоминал: «Гашек очень любил русских авторов и сам имел так много общего с Максимом Горьким. Мы хотели жить по-русски…» — и дальше: «Я уже сказал, что мы хотели жить по-русски… мы хотели познать жизнь и писать о ней так, как мы сами ее познали»[619].
Так или иначе, уже первые рассказы Гашека не только написаны по живым впечатлениям, но и заключают в себе подспудную полемику с книжной романтикой. Отчасти это чувствуется и в иронических заглавиях таких рассказов, как «Сельская идиллия», «Идиллия кукурузного поля» и т. п. Нарисованные картины никак не похожи на идиллию. Сам юмористический эффект рождается из несовпадения ожидаемой романтики и совсем не романтического развития событий. Жизнь как бы опровергает стереотипы ходячих опоэтизированных представлений. Особенно колоритен рассказ «Нет больше романтики в Гемере». Он был написан, когда молодой человек занимался литературным творчеством уже около четырех лет и настолько овладел литературной техникой, что не побоялся прямо в заглавии рассекретить общее направление событий. И надо отдать должное его уверенности в себе: несмотря на подсказку, читатель до такой степени настраивается на романтический лад, что до самого конца так и не может угадать развязки, никак не предполагая, что жажда мести сопернику, отнявшему у главного героя невесту, обернется у пострадавшего всего-навсего стремлением вернуть деньги, потраченные на покупку цветного полушалка для девицы. И даже в одном из самых поэтичных рассказов Гашека «Цыганская поэзия», который и звучит-то как стихотворение в прозе и повествует о цыгане, бежавшем из тюрьмы и схваченном ночью в степи жандармами, когда он загляделся на восход луны, автор не опускает «заземляющих» подробностей.
В раннем творчестве Гашека преобладала мягко-юмористическая тональность. Он изображал смешных в своей чванливости провинциальных помещиков, прижимистых богатеев, подтрунивал над человеческими слабостями небезгрешных священников, развеивал цыганскую экзотику, снимая с нее романтический ореол весьма прозаическими зарисовками и одновременно с юмором изображая всевозможные плутни, когда цыгане-мужчины, клянясь в честности, обманывают господ и их управляющих, а красивые цыганки дурачат барских отпрысков, да и самих старых бар («Цыганская история», «Похождения Дьюлы Какони»). Одновременно его привлекали цельные натуры людей из народа — удалые словацкие парни, знающие себе цену и умеющие постоять за себя девчата («Збойник за Магурой»), хлебосольные крепкие хозяева («Клятва Михи Гамо»), заядлые охотники («Ружье») и т. д.
Он подмечал находчивость расторопных простолюдинов в их общении с господами и чиновниками, их плутоватую изобретательность в сопротивлении панскому гнету. Вместе с тем, социальные трагедии, с которыми писатель сталкивался, наблюдая жизнь простого люда, отзывались в его творчестве и щемящими нотами. Уже один из первых его рассказов — о крестьянине, бежавшем из тюрьмы и гибнущем на горном перевале от пули жандарма («Смерть горца»). Смерть цыгана, застреленного на винограднике, изображена в рассказе «Над озером Балатон». Но преобладала все же жизнерадостная атмосфера. Молодого человека манили края, где вода в реках «зелена, как поросль кукурузы», где столько неожиданных человеческих типов.
Однако прошло три-четыре года, и тон его рассказов меняется. На первый план все больше выступала беспощадная, жесткая сатира. Рассказы строятся теперь на резких социальных контрастах, из них уходят пейзажи, юмористические полутона. Действие чаще всего перемещается в город. Сказалось, по-видимому, сближение писателя со средой людей, оказавшихся на дне жизни. Из взаимоотношений героев, из раскрытия человеческих характеров автор стремится «извлечь» поучение о социальных законах. Он находит прямую взаимозависимость между благоденствием одних и нищетой, страданиями других. Сарказмом проникнуты рассказы «Фасоль», «Юбилей служанки Анны», «История поросенка Ксавера». В рассказе «Катастрофа на шахте» изображена трагическая гибель рабочих-углекопов и одновременно веселый благотворительный банкет с музыкой и фейерверком, устроенный женой шахтовладельца в пользу семей погибших. Иногда звучит прозрачное предсказание социальной революции: «Клинопись», «Наш дом», Удивительные приключения графа Кулдыбульдеса».
Нет, наверное, ни одного звена политической системы Австро-Венгерской империи, которое не было бы затронуто в сатире Гашека. Человек, не знакомый с государственным устройством подобного типа, мог бы полностью восстановить его по произведениям чешского прозаика. И все время словно слышится вызывающий, веселый хохот улицы. Рассказы, фельетоны, памфлеты впитали в себя атмосферу враждебно-насмешливого отношения плебса к миру верхов, к чистой публике, ко всей существующей социальной системе официальной морали. Судебный исполнитель, пришедший отбирать у крестьянина корову и перепуганный гневом крестьян, готов скорее выдать себя за вора, чем признаться, что он представитель властей («Судебный исполнитель Янчар»). Безногий нищий, вознамерившийся совершить какой-нибудь проступок, чтобы попасть на зиму в тюрьму и не заботиться о куске хлеба, с негодованием отвергает вариант с кражей как аморальный, но с радостью принимает совет друзей совершить публичное оскорбление имени императорского величества («Дедушка Янчар»). Гашек сам удивлялся, что рассказ пропустила цензура.
Демократические герои Гашека по-своему активны. Передана их живая готовность насолить властям, посодействовать любой неприятности должностного лица. На пути всех этих «отцов народа», сановных особ, карьеристов-депутатов, церковнослужителей, блюстителей порядка, сыщиков то и дело оказывается этот веселый плебей, который путает им карты и делает их посмешищем в глазах публики. Все это придает особую эмоциональную окраску произведениям Гашека. Среди них было немало по-настоящему искрящихся смехом. И все же в массиве его творчества еще трудно было разглядеть черты, которые обещали бы писателя мирового класса. Впрочем, некоторые такие черты уже присутствовали в потенциале, хотя никто им пока что не придавал особого значения, и проявлялись они еще не столько в литературных образах, сколько в особенностях самой творческой натуры Гашека.
Искусство импровизации.Творчество Гашека и его путь к роману о Швейке невозможно понять до конца, не учитывая, что Гашек представлял собой очень редкий тип писателя — он был одновременно прирожденным комиком в жизни. Литературные произведения — только часть его юмористического творчества. О Гашеке можно написать целую книгу как о юмористе, даже не затрагивая его литературных занятий. Многие комические истории, связанные с его именем и делающие его образ почти легендарным, заслуживают репутации художественных произведений ничуть не меньше, чем его «написанные» рассказы, повести и юморески. Только созданы они непосредственно в жизни, выполнены, так сказать, прямо на жизненном материале.
Этот вид спонтанного художественного творчества не имеет названия и обычно никак не фиксируется. Лишь иногда оно оставляет след в дневниках и мемуарах или в устных преданиях вроде рассказов об удалых гусарских похождениях, об озорных розыгрышах в веселых компаниях и т. д. Искусством подобных импровизаций и владел в совершенстве Гашек. Тут были и мимолетные шутки, своего рода юмористические миниатюры, и целые большие композиции «с продолжением», в которых Гашек чаще всего выступал в роли и инициатора, и режиссера, и по крайней мере одного из актеров. Он, кстати говоря, вообще обладал актерскими способностями и склонностями. Известно, что одно время вместе со своими друзьями — а среди них были и профессиональные артисты, — он даже устраивал представления в кабаре. Наскоро сочинялись смешные пьески и тут же ставились. Получалось нечто вроде русских «капустников» с шутками, пародиями, веселыми остротами на злобу дня или в адрес известных лиц и т. д. Гашек сам охотно играл на сцене, даже женские роли. В одной из таких постановок он исполнял, например, роль библейской Сусанны. Известен случай, когда в женском одеянии он вышел из кабаре к табачному киоску за сигаретами и вернулся в сопровождении ухажера, который решил приударить за приглянувшейся незнакомкой. Публика в трактире восторженно встретила их веселым смехом. Пражский исследователь А. Кнесл установил, что осенью 1912 года в театре «Декларация» на Жижкове (тогда предместье Праги), насчитывавшем около тысячи мест, Гашек выступал даже в роли одного из режиссеров и сам играл. Им было поставлено шесть оперетт, в том числе «Прекрасная Елена» и «Герцогиня Герольштейнская» Ж. Оффенбаха, «Ночь в Венеции» Иоганна Штрауса. в которой он исполнял и роль сенатора Барбуччо. Играл он и в других опереттах и драматических спектаклях (в одном из них представлял шляхтича-генерала)[620].
Близкий друг Гашека, художник Йозеф Лада, впоследствии знаменитый иллюстратор «Швейка», рассказывал, что и в повседневной жизни они иногда разыгрывали с Гашеком некие роли и сценки. «Как-то раз мы договорились, что я буду бедным, а он богатым, но бессердечным крестьянином. У меня будет дочь, а у Гашека — сын, и эти двое так полюбят друг друга, что ни за какие сокровища на свете не захотят расстаться. Мы так вжились в роли, что более естественно, кажется, не могли вести себя в подобной ситуации даже живые герои. До поры до времени жизнь у нас была сносной, но раз как-то Гашек ворвался домой разъяренный, как лев, и чуть было не избил меня. В винном погребке «На уголке» он будто бы услышал, что его сын Вацлав во что бы то ни стало хочет жениться на моей дочери Анежке. Узнав об этом, он, конечно, пулей вылетел оттуда! Гашек орал, что лучше свернет парню шею, чем даст согласие на его брак с такой голью. Он потребовал, чтобы я решительно запретил своей дочери бегать за его сыном. Разумеется, я с негодованием отказался. С тех пор пошли такие ссоры, что явился сам хозяин дома (Гашек жил в это время вместе с Ладой у него на квартире. — С. Н.) и пригрозил выселить нас по суду. Из-за наших детей мы даже несколько раз подрались, чувств своих мы не скрывали — мы ссорились в кафе, да что там, ругались даже в трамвае. И только после того, как однажды кто-то из соседей прислал к нам полицейского, потому что Гашек кричал на улице, что скорее подожжет дом, чем примет в свою семью мою дочь, черствый богач смирился и дал наконец согласие на брак наших детей»