[621]. Нетрудно увидеть, что перед нами законченное художественное произведение, в котором есть и образы героев, и конфликт между ними, и движение сюжета, и развязка, а в целом изображается картина определенных отношений. Уже в наши дни для таких сценок, разыгрываемых на людях и выдаваемых за чистую монету, придумано название «хэппенинг».
Но талант Гашека-импровизатора проявлялся и иначе. Он владел искусством создавать комические ситуации в самой жизни. Он умел также придать законченный комический вид отнюдь не разыгранным или намеренно спровоцированным, а вполне натуральным происшествиям, в которые он вторгался, словно художник, чтобы досоздать их, пройтись, так сказать, кистью мастера, положить броский, красочный мазок, что-то высветить. Послушаем еще раз Йозефа Ладу. Дело происходило в известном пражском кафе «Унион», которое охотно посещали литераторы и люди искусства.
Случилось, что Лада несколько раз потихоньку уходил из этого кафе, не расплатившись и успокаивая себя тем, что с лихвой погасит долг, как только появятся деньги. Но вскоре он опять не удержался и заглянул в «Унион» выпить кофе. Правда, на этот раз была надежда, что почти наверняка в кафе зайдет кто-нибудь из знакомых и можно будет занять денег. Однако кофе был выпит, время шло, пора уже было спешить в другое место, а никто из знакомых не появлялся. Ко всему прочему, хозяин предусмотрительно крутился у выхода.
— Я уже весь изнервничался, — вспоминал Лада, — сидел красный, как рак, пот лил с меня градом, и руки у меня дрожали от волнения. В душе я проклинал себя и задавал себе вопрос, зачем вообще мне понадобилось идти на эти муки ради какой-то чашки кофе. Я обещал себе, что никогда больше не переступлю порог кафе без денег. В волнении я не заметил, что из другого угла, прищурив свои маленькие глазки, за мной внимательно наблюдает Гашек. За все время моих мучительных душевных переживаний он не проронил ни слова и только теперь, опасаясь, наверное, что я вот-вот не выдержу и лишусь рассудка, произнес вдруг, словно пробудившись: «У тебя денег нет, Пепик?.. Я выручу тебя». Словно ангел-хранитель слетел с неба и опустился рядом. «Боже мой, Яроушек, ты у меня камень с души снял. Будь друг, сделай одолжение, век не забуду! В пять часов мне надо быть у Национального театра. Дай мне взаймы на кофе, будь добрый!» — «Нет, взаймы-то я не могу тебе дать… У меня у самого ни гроша в кармане, — проговорил Гашек из своего угла. — Но я тебе помогу. Мы сейчас устроим драку, и я тебя в окно выброшу»[622].
Пристроив к происходящему возникшую было надежду и неожиданный финал, еще больше обнаживший трагикомическое положение главного героя, Гашек, как мы видим, придал всему происшествию вид законченной юмористической миниатюры или коротенькой новеллы, если можно так назвать это ненаписанное произведение по аналогии с известным литературным жанром.
Сходна по «поэтике», по неожиданной концовке и история, которую автору этой книги рассказывал лет тридцать тому назад чешский писатель, сверстник Гашека Карел Новый, вспоминавший, как в его молодые годы Гашек, случайно встретившись однажды вечером с одним своим знакомым, напрашивался к нему на ночлег, а тот, в свою очередь, по каким-то обстоятельствам не мог или не хотел его пустить (осталось неизвестным, на самом деле Гашеку некуда было деться или он просто хотел посмотреть, как его знакомый будет выкручиваться из затруднительного положения, — Гашек иногда любил устроить такой эксперимент-розыгрыш). Поскольку никакие доводы не помогали, собеседник Гашека решил просто улизнуть от него и, выбрав момент, пустился наутек по вечерней пражской улице. Гашек, мгновенно оценив ситуацию, стал его преследовать с криком «Держи вора!».
Подобное творчество обладает своими отличительными особенностями по сравнению, например, с сочинением литературных или сценических произведений. Оно во многом подчиняется законам импровизации, причем импровизации, когда автор не является единственным и полновластным творцом, а вынужден считаться с поведением другой стороны, которая тоже выступает в роли своеобразного соавтора (часто невольного). Все это требует не только зоркой наблюдательности, но и мгновенной реакции, молниеносной работы воображения. Необходимо все время моментально учитывать меняющуюся ситуацию, проворно «подправлять» развитие событий, устремляя их в нужное русло, и т. д.
Политика в зеркале смеха. Особое место в юмориаде Гашека занимала общественно-политическая жизнь. Социальные отношения и политика вообще были той сферой, где находились главные объекты гашековского осмеяния, далеко при этом не безобидного и часто уже перераставшего границы юмора и сатиры как таковых. Целый ряд историй связан с разоблачениями всевозможных доносчиков и провокаторов. Известен случай, когда Гашек и его друзья, прознав, что в их компанию в пивной втерся шпик, публично обвинили его в неблагонадежных политических речах и вызвали полицию. Тот вынужден был предъявить документы и был полностью посрамлен в глазах публики и начальства.
Отдельные разоблачительные акции Гашека граничили прямо-таки с отчаянными детективными похождениями. Вместе с тем и в этих случаях Гашек с друзьями не забывали повеселиться. Так, рассказывают, что в бытность его анархистом в редакцию журнала «Коммуна» явился однажды незнакомец и представился как известный тогда итальянский анархист Пьетро Перри, бежавший якобы из России и теперь желавший побольше разузнать о чешских анархистах и сблизиться с ними. Гашек, служивший в редакции, быстро раскусил подлог. На следующий день в газете «Народии политика» будто бы можно было прочесть сообщение: «Вчера в 8 часов вечера перед зданием полицейского управления случилось происшествие, которое нельзя назвать иначе как хулиганством. Перед управлением остановилась карета с тремя пражскими гуляками, из которых один был в женском одеянии. Два другие, находившиеся, судя по всему, в нетрезвом состоянии, выдавали третьего за тяжело больного сыпным тифом. Этот третий, одетый в женское платье, был, однако, настолько пьян, что остался в бесчувственном состоянии лежать на тротуаре. Оба его спутника скрылись затем в пражских улицах, не расплатившись за поездку. Равным образом и кучер до сих пор неизвестен. Полиция предприняла усиленные поиски и уже напала на след»[623]. В газетном сообщении умалчивалось, что человеком, найденным у подъезда полицейского управления, оказался полицейский конфидент Александр Машек и что на груди у него была приколота записка: «Компаньонам тайного политического департамента господам Гельнеру и Славичку (реальные должностные лица. — С. Н.) дарим этого урода для зоологического сада при императорском дворце в Вене». Под текстом стояла подпись знаменитого немецкого основателя крупнейшей в мире фирмы по торговле дикими животными и владельца цирка зверей Гагенбека.
Добавим, что встреча с этим полицейским агентом была у Гашека не единственной (каждый раз тот гримировался). Другая якобы закончилась тем, что Машека принудили съесть провокационную бумагу, которую он намеревался подбросить в редакцию журнала — с тем, чтобы потом ее обнаружили при обыске (власти искали поводов изолировать неблагонадежных лиц перед приездом в Прагу императора). Позднее, во время Первой мировой войны, Машек оказался в России, был связан с русской полицией и много вращался среди чешских колонистов и легионеров добровольческих частей, выполняя, видимо, задания австрийской разведки, за что и поплатился жизнью. В разоблачении его вновь особую роль сыграл Гашек, сначала напечатавший сведения о нем как о провокаторе и шпионе в журнале «Чехослован» (23 апреля 1917 года), а затем участвовавший в его опознании[624]. Эти истории граничат с детективом. Разумеется, их нельзя сводить лишь к художественной юмориаде. Здесь на карту ставились более серьезные вещи. Но вместе с тем даже в этих случаях порой проявлено столько артистизма и юмора.
Шел ноябрь 1914 года. Австро-Венгрия уже четвертый месяц находилась в состоянии войны с Россией. И вот Гашек, остановившись на ночлег в пражской гостинице «У Валшу», записался в бланке, который заполняли прибывшие, в качестве купца под русской фамилией, русским именем и отчеством, указав местом своего рождения Киев, а городом, из которого прибыл, Москву. Неудивительно, что вскоре он очутился в полицейском управлении. Когда комиссар полиции Клима (не первый раз встречавшийся с Гашеком) обрадованно заявил, что он так и предполагал какое-то недоразумение, Гашек некоторое время делал вид, что не понимает чешского языка. В конце концов на вопрос полицейского комиссара, зачем все это было сделано, он ответил, что хотел на собственном опыте удостовериться в бдительности австрийской полиции в условиях военного времени. Гонораром за эту инсценировку был пятидневный арест.
Среди излюбленных «жанров» гашековской комики едва ли не первое место занимают всевозможные розыгрыши и мистификации. Он вообще словно загорался, столкнувшись с ситуацией, допускающей при известной игре воображения разные истолкования.
Еще подростком Гашека привели однажды в полицию, после того как он был задержан в толпе, из которой бросали камни в конных полицейских. В карманах у него были обнаружены камни. Он объяснял, что нес их в школу для минералогической коллекции. Такое объяснение невозможно подтвердить, но оно обладает тем достоинством, что его невозможно и опровергнуть, хотя и остается самый широкий простор для подозрений. Позднее Гашек не раз возвращался к этой истории, словно наслаждаясь заложенными в ней возможностями для комических вариаций. Особой двусмысленностью отличалась версия, которую он развивал в одной из своих юмористических речей (кто-то из присутствующих догадался застенографировать ее). Он относил теперь этот эпизод уже к другому времени, когда он был далеко не подростком, и рассказывал, что в карманах у него лежали куски гранита и мрамора, которые он по чистой случайности подобрал для своей коллекции на мостовой во время уличных беспорядков. «Но совершенно не искушенный в минералогии полицейский чиновник принял их за камни, какими мостят улицы и бросаются в полицейских». И добавлял: «То обстоятельство, что между этими минералами затесался и кусок кирпича (!), я объяснял ошибкой, потому что в давке, когда я поднимал эти камни, чтобы их не растоптали, я принял кирпич за кусок известкового туфа» (IX, 272). Как все происходило на самом деле и происходило ли вообще, так и остается загадкой.