Существуют интригующие слухи, будто Гашек уже в Сибири даже начал что-то писать о пребывании Швейка «в стране большевиков». Такими сведениями поделился в свое время известный русский художник Ярослав Сергеевич Николаев, не раз выступавший в 60-е годы в ленинградском Доме художника с устными воспоминаниями о своих встречах с Гашеком. В 1967 году его воспоминания были записаны на магнитофонную пленку чешским корреспондентом Иржи Сейдлером и напечатаны в журнале «Свет совету».
Я. С. Николаев родился в 1899 году (как и Гашек — 30 апреля). Его детские и юношеские годы прошли в Сибири. Он учился в Томском художественном училище. Дальнейшая его судьба была связана с Восточносибирскими художественными мастерскими и с Иркутским университетом, где он поступил на исторический факультет. Он посещал «иркутское Общество художников», изучал в местных коллекциях «полотна Поленова, Левитана, Касаткина, Лансере, Сомова, Мане, Ренуара, сблизился с несколькими профессорами Мюнхенской академии художеств, заброшенными волей военной судьбы в далекий Иркутск. Эти военнопленные помогли Ярославу Николаеву в понимании западного изобразительного искусства, начиная академизмом и кончая импрессионизмом»[697]. После прихода в Иркутск Красной Армии он преподавал в художественной студии Пятой армии, а затем стал сотрудником агитационного отдела армии, где и познакомился с Гашеком. Общение их длилось несколько месяцев (лето-осень 1920 года). Гашек был в это время, как известно, начальником интернационального отделения политотдела Пятой армии и вел большую организационную и пропагандистскую работу. По словам Николаева, они и жили рядом.
Самое интересное в воспоминаниях Николаева — его утверждение, что в Иркутске он читал неизвестное в наши дни сочинение Гашека «Швейк в стране большевиков». Но, может быть, об этом лучше рассказать в виде своего рода отчета автора этой книги о поездке в Иркутск и о том, что удалось там узнать.
Иркутский дневник. В 1989 году мне впервые в жизни довелось побывать на Байкале, хотя манило в эти края давно — хотелось собственными глазами увидеть это озеро, с которым связано столько необыкновенного[698]. Даже в Иркутске, на расстоянии шестидесяти километров от Байкала, приезжий постоянно думает о нем. Чем бы вы ни занимались, Байкал все время притягивает ваши мысли, словно магнит, и непрерывно присутствует в вашем сознании вместе с могучей Ангарой, которая вытекает из озера и на которой стоит этот город.
Но сведущего человека в Иркутске не покидают и мысли о Ярославе Гашеке. Многие места здесь хранят память о знаменитом чешском писателе, который провел когда-то в этом городе несколько месяцев. Бывал он и в окрестностях Байкала — например, на западном его побережье в городе Верхоленске (в верхнем течении реки Лены) и в Забайкалье — в городе Баргуине (на одноименной реке, давшей также название лучшему в мире соболю и воспетому в песнях знаменитому байкальскому ветру). Бывал в Верхнеудинске (нынешний Улан-Удэ — центр Бурятской республики) и даже на границах Монголии, к югу от Байкала в районе Кяхты. Поездка состоялась, видимо, в сентябре или в первой половине октября 1920 года. З. Штястны в своей книге сообщает, что, вернувшись в Иркутск, Гашек «с восторгом рассказывал» в штабе «о Бурят-Монголии. В этот край его сопровождала Александра Гавриловна. Они познакомились местами возле озера Байкал ‹…› добрались до границ Монголии. В здешних степях узнали простых людей, ведущих кочевой образ жизни. Уже раньше он слышал в редакции (газеты “Ур”. — С. Н.) от Тунуханова об этой удивительной земле, «богатой различными травами и цветами, из которых местные жители приготовляют превосходные растительные лекарства против всех людских недугов. Так Гашек узнал степные места возле Улан-Удэ, Баргузина и Кяхты. Но больше всего ему понравилась езда на диких степных лошадях»[699]. Судя по тому, что длительных отлучек из Иркутска в сентябре-октябре у Гашека не было, по крайней мере часть пути они проделали поездом. Можно представить себе, как они ехали по железной дороге, огибающей с юга Байкал. В те времена она была чудом техники. Железнодорожный путь вился над озером по карнизу скал, поезд шел, то проносясь над пропастями, то срезая мысы в тоннелях и арках. Б. С. Санжиев упоминает, что Гашек выезжал также в Балабанск — город на Ангаре, на западном побережье Байкала, приблизительно на полпути между Иркутском и Братском[700].
На какое-то время с Иркутском оказалась связанной судьба не только Гашека, но и человека, ставшего прототипом его главного героя. За год до Гашека, в 1919 году, здесь находился Йозеф Швейк. Он числился здесь в обозной роте при штабе чехословацкого войска, а на самом деле служил в разведке. В Иркутске же он был признан медицинской комиссией непригодным к несению военной службы, что и было изложено в соответствующих документах (в том числе на русском языке), которые хранятся теперь в пражском Военно-историческом архиве, в Картотеке легионеров, в папке «Йозеф Швейк». Летом 1919 года Швейк был демобилизован и отправлен из Иркутска во Владивосток, а оттуда морским транспортом «Эфрон» в Европу.
Все это невольно всплывает в памяти, когда бродишь по улицам Иркутска и по берегу Байкала. Особенно не выходили из головы воспоминания Николаева и его утверждение о том, что Гашек давал ему в Иркутске читать свое сочинение «Швейк в стране большевиков». Вот как выглядит фрагмент беседы чешского корреспондента с Николаевым (в обратном переводе с чешского):
«Николаев. В Иркутске он также написал своего “Швейка в стране большевиков”.
Сейдлер. “Швейка в стране большевиков”? У нас не известно, что Гашек написал такое сочинение.
Николаев. Это было уже так давно, что я сам не помню подробностей. Но одно знаю точно — это был от руки написанный и с помощью примитивной техники размноженный текст, который я потом нигде больше не читал.[701] Жаль, что я не спрятал его тогда. Один экземпляр был у меня. Особенно интересны были “Приключения кадета Биглера”, которые я несколько раз с чувством перечитал.
Сейдлер. Это было написано по-русски?
Николаев. По-русски.
Сейдлер. Писал это по-русски Гашек сам или кто-то перевел ему?
Николаев. Это я не берусь сказать. Но говорил он по-русски очень хорошо. Мы обо всем говорили с ним без труда. Запомнил я также, что кадет Биглер употреблял в этой книге некоторые очень неприличные выражения. Настолько неприличные, что меня это местами даже смущало.
Сейдлер. Как вы расстались с этим экземпляром? Куда он мог подеваться?
Николаев. Трудно сказать. Откровенно говоря, я совершенно не помню, взял ли его Гашек назад или же он остался в доме, где мы жили. Тогда уж время было такое. Мы переезжали с места на место и все оставляли. В 1917–1930 годах я несколько раз лишался всего, что у меня было»[702].
Речь шла, таким образом, о неизвестном до сих пор сочинении Ярослава Гашека. Подтвердится ли когда-нибудь его существование? Находки в архивах по прошествии семидесяти лет, по всей видимости, уже маловероятны, хотя и не исключены полностью. Оставалось лишь всесторонне обдумать сообщение Николаева, сопоставив его с другими фактами. Можно было также попытаться проверить, насколько достоверны и не лишены ли ошибок памяти его воспоминания в остальной их части.
Николаев помимо всего прочего назвал адрес Гашека в Иркутске, не известный до тех пор. Он рассказывал: «Сотрудники агитационного отделения, так же, как и командование, были размещены в гостинице “Модерн” или по соседству с ней. Гашек и я жили в домике пастора на углу Амурской и Большой улицы. Жили мы и работали в соседних комнатах. Это нас, естественно, еще больше сблизило. Я участвовал в пропаганде и агитации средствами изобразительного искусства. Гашек — прежде всего искусством слова, печатного и устного. Двери между нашими комнатами были постоянно открыты, так что мы часто разговаривали и во время работы».
Здание гостиницы «Модерн», превращенное позднее в «Дворец Труда», стоит в Иркутске и по сей день. Сейчас в нем размещены детский театр, некоторые учреждения и магазины. Своей фасадной стороной оно выходит на бывшую Большую, боковой — бывшую Амурскую. На фасаде после Второй мировой войны установлена мемориальная доска Гашека (улыбку вызывает, что она оказалась по соседству с вывеской парфюмерного магазина «Ландыш»). Если перевести взгляд с памятной доски на верхнюю часть трехэтажной центральной части здания, то на белом фронтоне и сейчас можно прочесть надпись «Дворец труда», сделанную характерным для 20-х годов шрифтом. Однако никакой церкви нигде поблизости не было и в помине. Между тем Я. С. Николаев набросал по памяти даже рисунок храма и жилища пастора рядом с ним, пометив стрелками окна комнат — своей и Гашека.
Еще предстояло заглянуть в библиотеку иркутского краеведческого музея и посмотреть старые планы города. Но едва оказавшись на углу бывшей Большой и Амурской, я не утерпел и стал спрашивать прохожих, выбирая тех, что постарше, не помнят ли они церковь, которая якобы стояла где-то здесь. Уже вторая или третья из женщин, ответила: «Как же, вот тут, где сквер, стояла лютеранская церковь. Как сейчас помню. Я еще девчонкой была…» Ага, значит, не православная церковь, а кирха… Вот почему Николаев и говорит о домике пастора, а не священника.
Мы беседовали неподалеку от «Дворца Труда», близ двухэтажного особняка с башенкой, увенчанной вытянутым вверх фигурным куполом. Судя по вывеске, сейчас этот дом занимала 2-я поликлиника Кировского района города Иркутска. Мне пришло в голову, что в регистратуре, наверное, сидит какая-нибудь пожилая женщина, и у нее тоже можно что-то узнать. Так оно и оказалось. Чтобы завязать разговор, я обратился для начала с вопросом, как раньше назывались ближние улицы. Женщина ответила и добавила: «Вон посмотрите у нас фотографии над лестницей». Красивая, широкая мраморная лестница вела на площадку, а затем раздваивалась и симметричными маршами поднималась вдоль стен на второй этаж. По стенам висели крупные застекленные фотографии — виды центральных улиц Иркутска, и, как оказалось, не современные. Уже на второй фотографии я вдруг узнал церковь, нарисованную Николаевым. Вот он и домик пастора на небольшом удалении от церковного здания. При этом фотография сделана практически с той же точк