Полковой писарь Ванек был так обескуражен фамильярным, панибратским тоном бравого солдата Швейка, что, забыв о своем чине, которым очень любил блеснуть перед солдатами своей роты, ответил так, будто был подчиненным Швейка:
— У меня аптекарский магазин в Кралупах. Фамилия моя Ванек.
— Я тоже учился аптекарскому делу, — ответил Швейк, — в Праге у пана Кокошки на Перштыне. Он был ужасный чудак, и, когда я как-то по ошибке запалил бочку с бензином и у него сгорел дом, он меня выгнал, и в цех меня уже нигде больше не принимали, так что из за этой глупой бочки с бензином мне не удалось доучиться. А вы приготовляли когда-нибудь целебные травы для коров?
Ванек отрицательно покачал головой.
— Мы приготовляли целебные травы для коров вместе с освященными образочками. Наш хозяин Кокошка был исключительно набожным человеком и вычитал как-то, что святой Пилигрим исцелял скот от раздутия брюха. Так, по его заказу на Смихове напечатали образки святого Пилигрима, и он отнес их в Эмаузский монастырь, где их ему и освятили за двести золотых, а потом мы их вкладывали в конвертик с нашими целебными травами для коров. Эти целебные травы размешивали в теплой воде и давали корове пить из лохани. При этом скотине прочитывалась маленькая молитва к святому Пилигриму, которую сочинил наш приказчик Таухен. Дело было так. Когда эти образки святого Пилигрима были готовы, на другой стороне нужно было напечатать какую-нибудь молитву. Так вот вечером наш старик Кокошка позвал Таухена и велел ему к следующему утру сочинить молитву к нашим образкам и целебным травам, чтобы завтра в десять часов, когда он придет в лавку, все было готово к отправке в типографию: коровы уже давно ждут этой молитвы. Одно из двух: если сочинит хорошую — он ему гульден на бочку выложит, нет — через две недели получит расчет. Пан Таухен целую ночь потел, утром, не выспавшись, пришел открывать лавку, а у него ничего еще не было написано. Мало того: он даже забыл, как зовут святого по этим целебным травам. Выручил его из беды слуга Фердинанд. Тот на все руки был мастер. Когда мы на чердаке сушили на чай ромашку, так он, бывало, разуется и влезет в эту самую ромашку ногами. Он говорил нам, что от этого ноги перестают потеть. Умел он ловить голубей на чердаке, умел открывать конторку с деньгами и еще обучал нас другим способам подрабатывать. И у меня, у мальчишки, дома была такая аптека — я ее из лавки в дом к себе натаскал, — какой не было и «У милосердных»[313]. Так вот, тот самый Фердинанд и выручил из беды Таухена. «Позвольте, говорит, взглянуть». Пан Таухен немедленно послал меня за пивом для него.
Не успел я еще принести пива, а уж у Фердинанда половина дела была сделана, и он прочел нам:
Голос с неба раздается,
Утихает суета:
У Кокошки продается
Чудо-корень для скота!
Исцелит сей корешочек
(Только гульден за мешочек!)
И теляток, и коров
Безо всяких докторов.
Потом, когда Фердинанд выпил пива и как следует нализался желудочных капель на спирту, дело пошло быстро, и он в одно мгновение прекрасно закончил:
Этот корень нашел сам святой Пилигрим,
И за это ему мы хвалу воздадим:
Ты крестьянам — утеха, коровам — отрада,
Сохрани и спаси наше бедное стадо!
Затем, когда пришел пан Кокошка, пан Таухен пошел с ним в контору, а выйдя оттуда, показал нам два золотых, а не один, как ему было обещано. Он хотел разделить их пополам с паном Фердинандом, но слугу Фердинанда, когда тот увидел эти два золотых, сразу обуял бес корыстолюбия: «Или все, или, мол, ничего!» Ну, тогда пан Таухен ему ничего не дал, а оставил эти два золотых себе. Потом привел меня в магазин, дал мне подзатыльник и сказал, что я получу сто таких подзатыльников, если когда-нибудь осмелюсь сказать, что сочинил не он. А если Фердинанд пойдет жаловаться к нашему хозяину, то я должен сказать, что слуга Фердинанд лгун. Мне пришлось в этом присягнуть перед бутылкой с эстрагоновым уксусом. Ну а наш слуга принялся вымещать свою злобу на целебной траве для коров. Смешивали мы эти травы в больших ящиках на чердаке, а он, где только находил, сметал мышиное дерьмо, приносил его и примешивал к этой целебной траве. Потом собирал на улице конские катышки, сушил их дома, толок в ступке для кореньев и тоже подбрасывал в коровьи целебные травы с образом святого Пилигрима. Но и на этом он не успокоился. Он мочился в эти ящики, испражнялся в них, а потом все это размешивал. Выходило вроде каши с отрубями.
Раздался телефонный звонок. Старший писарь подбежал к телефонному аппарату и с отвращением отбросил трубку.
— Надо идти в полковую канцелярию. Так внезапно… Это что-то мне не нравится.
Швейк опять остался один.
Через минуту снова раздался звонок.
Швейк начал телефонный разговор:
— Ванек?.. Он ушел в полковую канцелярию. Кто у телефона?.. Ординарец одиннадцатой маршевой роты. А кто там у телефона?.. Ординарец двенадцатой роты? Мое почтение, коллега. Моя фамилия?.. Швейк. А твоя? Браун! Это не твой родственник Браун на Набережной улице в Карлине, шляпочник? Нет? Не знаешь такого… Я тоже с ним не знаком. Я проезжал как-то на трамвае мимо, и его вывеска мне бросилась в глаза. Что новенького?.. Я ничего не знаю. Когда едем? Я еще ни с кем об отъезде не говорил. А куда мы должны ехать?
— Вот олух! С ротой на фронт.
— Об этом я еще ничего не слышал.
— Нечего сказать — хорош ординарец! А что твой лейтенант?
— Не лейтенант, а обер-лейтенант.
— Это одно и то же. Твой обер-лейтенант пошел на совещание к полковнику?
— Он его туда позвал.
— Ну вот видишь: и наш туда пошел, и командир тринадцатой роты тоже. Я только что говорил с ихним ординарцем по телефону. Мне что-то эта спешка не нравится!
— А не знаешь, музыкантская команда укладывается?
— Я ничего не знаю.
— Не валяй дурака! Говорят, что ваш старший писарь уже получил накладную на вагоны. Правда ведь? Сколько у вас солдат?
— Не знаю.
— Эх ты, глупая башка, что я тебя, съем, что ли? (Было слышно, как говоривший у телефона обратился к кому-то поблизости: «Франта, возьми вторую трубку, услышишь, какой в одиннадцатой роте дурак ординарец».) Алло! Спишь ты там, что ли, что с тобой? Так отвечай, когда тебя коллега спрашивает. Значит, ты еще ничего не знаешь? Не скрывай. Разве старший писарь не говорил, что вам будут выдавать консервы? Ты с ним о таких вещах не говоришь? Вот дубина! Тебя это не касается? (Слышен смех.) Что… на тебя кирпич, что ли, с крыши свалился? Ну а как только что-нибудь узнаешь, ты нам сейчас же позвони в двенадцатую маршевую роту, дурачок родимый! Откуда ты?
— Из Праги.
— Должен бы быть чуточку поумнее. Да вот еще что. Когда ушел из канцелярии ваш старший писарь?..
— Только что его позвали.
— Вот оно как. А раньше-то не мог мне об этом сказать? Наш тоже только что ушел. Что-то там заваривается. С обозом не говорил еще?
— Нет.
— Господи Иисусе Христе! А еще говоришь, что из Праги! Ты ни о чем не заботишься! Где ты только целый день шляешься?
— Я только с час тому назад пришел из дивизионного суда.
— Это другой коленкор, товарищ. Нынче же забегу на тебя посмотреть! Давай отбой два раза.
Только что Швейк собрался закурить трубку, как опять раздался телефонный звонок. «Ну вас к черту с вашим телефоном, — подумал Швейк, — стану я с вами трепаться».
Но телефон неумолимо продолжал звонить, так что у Швейка лопнуло наконец терпение, он взял телефонную трубку и заорал:
— Алло! Кто у телефона? Здесь ординарец одиннадцатой маршевой роты Швейк.
Швейк узнал голос поручика Лукаша:
— Что вы все там делаете? Где Ванек? Немедленно позовите к телефону Ванека!
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, телефон только что зазвонил.
— Послушайте, Швейк, мне некогда с вами дурака валять! Телефонные разговоры на военной службе — это вам не телефонная болтовня, когда кого-нибудь зовут на обед. Телефонный разговор должен быть ясен и краток. При телефонных разговорах отбрасываются «осмелюсь доложить», «обер-лейтенант». Итак, я вас спрашиваю, Швейк, там Ванек? Пусть немедленно подойдет к телефону.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, под рукой его нет. Его только что, может, и четверти часа не будет, из нашей канцелярии вызвали в полковую канцелярию.
— Дайте мне только прийти, я с вами расправлюсь! Не можете вы, что ли, выражаться кратко? Слушайте внимательно, что я вам сейчас буду говорить! Чтобы вы потом у меня не отговаривались, будто в телефоне что-то хрипело. Немедленно, как только повесите трубку…
Пауза.
Снова звонок.
Швейк берет телефонную трубку, и его осыпают градом ругательств:
— Скотина, хулиган, мерзавец! Что вы делаете? Почему прервали разговор?
— Вы изволили сказать, чтобы я повесил трубку.
— Через час я приду домой. Не обрадуетесь вы у меня! Немедленно собирайтесь и отправляйтесь в барак, найдите там какого-нибудь взводного, хотя бы Фукса, и скажите ему, чтобы он сейчас же взял десять солдат и шел с ними на склад получать консервы. Повторите, что он должен сделать.
— Идти с десятью солдатами на склад получать консервы для роты.
— Наконец-то вы немножко поумнели! Я пока что позвоню Ванеку в полковую канцелярию, чтобы он тоже шел на склад принять консервы. Если же он тем временем вернется в барак, пусть оставит все и бежит на склад. А теперь повесьте трубку.
Швейк довольно долго и тщательно искал взводного Фукса и других унтеров. Все они торчали около кухни, обгладывали мясо с костей и потешались над привязанным Балоуном, который, правда, стоял всей ступней на земле: его пожалели. Все это представляло собой интересное зрелище. Один из поваров принес Балоуну ребро и сунул ему прямо в рот. Привязанный бородатый великан Балоун, не имея возможности действовать руками, осторожно переворачивал кость во рту, балансируя ею с помощью зубов и десен. Он обгладывал мясо с видом лешего.