Пришло сообщение, что эшелон отправится не раньше, чем через четыре часа. Путь на Хатван[445] занят поездами с ранеными. Ходили слухи, что у Эгера столкнулись санитарный поезд с поездом, везшим артиллерию. Из Будапешта отправлены туда поезда, чтоб оказать помощь.
Вскоре заработала фантазия всего батальона. Толковали о двух сотнях убитых и раненых, о том, что эта катастрофа подстроена: нужно же замести следы мошенничества при снабжении раненых. Это дало повод к острой критике снабжения батальона и воровства на складах и в канцеляриях.
Большинство придерживалось того мнения, что старший батальонный писарь Баутанцель все делит с офицерами.
В штабном вагоне капитан Сагнер заявил, что согласно маршруту они, собственно, должны бы уже быть на галицийской границе. В Эгере им обязаны выдать на всю команду на три дня хлеба и консервов, но до Эгера еще десять часов езды, а кроме того, в связи с наступлением за Львовом, там скопилось столько поездов с ранеными, что, если верить телеграфным сообщениям, ни одной буханки солдатского хлеба, ни одной банки консервов достать невозможно. Капитан Сагнер получил приказ: вместо хлеба и консервов выплатить каждому солдату по шести крон семидесяти геллеров. Эти деньги выдадут при раздаче жалованья за девять дней, если капитан Сагнер к этому времени получит их из бригады. В кассе сейчас только двенадцать с чем-то тысяч крон.
— Это свинство со стороны полка, — не выдержал поручик Лукаш, — отправить нас без гроша.
Прапорщик Вольф и поручик Коларж начали шептаться о том, что полковник Шредер за последние три недели положил на свой личный счет в Венский банк шестнадцать тысяч крон.
Поручик Коларж потом объяснял, как накапливают капитал. Сопрут, например, у полка шесть тысяч и сунут их в собственный карман, а по всем кухням совершенно логично отдается приказ — порцию гороха на каждого человека сократить в день на три грамма. В месяц это составит девяносто граммов на человека. В каждой ротной кухне накапливается гороха не менее шестнадцати кило. Ну, в отчете повар укажет, что горох весь израсходован.
Поручик Коларж в общих чертах рассказал Вольфу о других достоверных случаях, которые он лично наблюдал. Такими фактами переполнена деятельность всей военной администрации, начиная от старшего писаря в какой-нибудь несчастной роте и кончая хомяком в генеральских эполетах, который делал себе запасы на послевоенную зиму.
Война требовала храбрости и в краже.
Интенданты бросали любвеобильные взгляды друг на друга, как бы желая сказать: «Мы единое тело и единая душа; крадем, товарищи, мошенничаем, братцы, но ничего не поделаешь, против течения не поплывешь! Если ты не возьмешь — возьмет другой, да еще скажет о тебе, что ты не крадешь потому, что уж вдоволь награбил!»
В вагон вошел господин с красно-золотыми лампасами. Это был один из инспектирующих генералов, катающихся по всем железным дорогам.
— Садитесь, господа, — любезно пригласил он, радуясь, что накрыл какой-то эшелон, не подозревая даже о его пребывании здесь.
Капитан Сагнер хотел отрапортовать, но генерал отмахнулся.
— В вашем эшелоне непорядок, в вашем эшелоне еще не спят. В вашем эшелоне уже должны спать. В эшелонах, когда они стоят на вокзале, следует ложиться спать, как в казармах — в девять часов, — пролаял он. — Около девяти часов вывести солдат в отхожие места за вокзалом, а потом идти спать. Иначе команда ночью загрязнит полотно железной дороги. Вы понимаете, господин капитан? Повторите! Или нет, не повторяйте, а сделайте так, как я желаю. Трубить сигнал, погнать команду в отхожие места, играть зорю и спать. Проверять, кто не спит — наказывать! Да-с! Все? Ужин раздавать в шесть часов.
Потом он заговорил о давно минувших делах, о том, чего вообще никогда не было, что было где-то, так сказать, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. Он стоял как призрак из царства четвертого измерения.
— Ужин раздать в шесть часов, — продолжал он, глядя на часы, на которых было десять минут двенадцатого ночи. — Urn halb neun Alarm, Latrinenscheissen, dann schlafen gehen![446] На ужин в шесть часов гуляш с картофелем вместо ста пятидесяти граммов швейцарского сыра.
Потом последовал приказ — проверить боевую готовность. Капитан Сагнер опять приказал трубить тревогу, а генерал-инспектор, следя, как строится батальон, расхаживал с офицерми и неустанно повторял одно и то же, как будто все были идиотами и не могли понять его сразу. При этом он постоянно смотрел на часы:
— Also, sehen Sie. Urn halb neun scheissen und nach einer halben Stunde schlafen. Das genügt vollkommen[447]. В это переходное время у солдат и без того редкий стул. Главное, подчеркиваю, это сон: сон укрепляет для дальнейших походов. Пока солдаты в поезде, они должны отдохнуть. Если в вагонах недостаточно места, солдаты спят поочередно. Одна треть солдат удобно располагается в вагоне и спит от девяти до полуночи, а остальные стоят и смотрят на них. Затем, после того как первые выспались, они уступают место второй трети, которая спит от полуночи до трех часов утра. Третья партия спит от трех до шести, потом побудка, и команда идет умываться. На ходу из вагона не вы-ска-ки-вать! Расставить патрули, чтобы солдаты на ходу не со-ска-ки-вали! Если солдату переломит ногу неприятель… — генерал похлопал себя по ноге, — это достойно похвалы, но калечить себя соскакиванием с вагонов на полном ходу — наказуемо. Так, стало быть, это ваш батальон, — обратился он к капитану Сагнеру, рассматривая заспанных солдат. Многие не могли удержаться и, внезапно разбуженные, зевали на свежем ночном воздухе. — Это, господин капитан, батальон зевак. Солдаты в девять часов должны спать.
Генерал остановился перед одиннадцатой ротой, на левом фланге которой стоял и зевал во весь рот Швейк. Из приличия он прикрывал рот рукой, но из-под нее раздавалось такое мычание, что поручик Лукаш дрожал от страха, как бы генерал не обратил внимание на Швейка. Ему показалось, что Швейк зевает нарочно.
Генерал, словно прочитав мысли Лукаша, обернулся к Швейку и подошел к нему:
— Böhm oder Deutscher?[448]
— Böhm, melde gehörsam, Herr Generalmajor[449].
— Добже, — сказал генерал по-чешски. Он был поляк, знавший немного по-чешски. — Ты ржевешь, как корова на сене. Молчи, заткни глотку! Не мычи! Ты уже был в отхожем месте?
— Никак нет, не был, господин генерал-майор.
— Отчего ты не пошел с другими солдатами?
— Осмелюсь доложить, господин генерал-майор, на маневрах в Писеке господин полковник Вахтль сказал, когда весь полк во время отдыха полез в рожь, что солдат должен думать не только о сортире, солдат должен думать и о сражении. Впрочем, осмелюсь доложить, что нам в отхожем месте делать? Нам нечего из себя выдавливать. Согласно маршруту мы уже на нескольких станциях должны были получить ужин и ничего не получили. С пустым брюхом в отхожее место не лезь!
Швейк в простых словах объяснил генералу общую ситуацию и смотрел на него так выразительно, что генерал ощутил потребность всеми средствами помочь им. Если уж действительно дается приказ идти строем в отхожее место, так этот приказ должен быть как-то внутренне, физиологически обоснован.
— Отошлите их спать в вагоны, — приказал генерал капитану Сагнеру. — Как случилось, что они не получили ужина? Все эшелоны, следующие через эту станцию, должны получить ужин: здесь — питательный пункт. Иначе и быть не может. Имеется точно установленный план.
Генерал все это произнес тоном, не допускающим возражений. Отсюда вытекало: так как было уже около одиннадцати часов ночи, а ужинать, как он уже прежде указал, следовало в шесть часов, то, стало быть, ничего другого не остается, как задержать поезд на всю ночь и на весь следующий день до шести часов вечера, чтобы получить гуляш с картошкой.
— Нет ничего худшего, — с необычайно серьезным видом сказал генерал, — как забывать во время войны при переброске войск об их снабжении. Мой долг — выяснить истинное положение вещей и узнать, как действительно обстоит дело в комендатуре станции. Ибо, господа, иногда бывают виноваты сами начальники эшелонов. При ревизии станции Субботица на Южно-Боснийской дороге я констатировал, что шесть эшелонов не получили ужина только потому, что начальники эшелонов забыли потребовать его. Шесть раз на станции варился гуляш с картошкой, но никто его не затребовал. Этот гуляш выливали в одну кучу. Образовались целые залежи гуляша с картошкой, а солдаты, проехавшие в Субботице мимо куч и гор гуляша, уже на третьей станции христарадничали на вокзале, вымаливая кусок хлеба. В данном случае, как видите, виновата была не военная администрация! — Генерал развел руками: — Начальники эшелонов не исполнили своих обязанностей! Пойдемте в канцелярию!
Офицеры последовали за ним, размышляя, отчего все генералы сошли с ума одновременно.
В комендатуре выяснилось, что о гуляше действительно ничего не известно. Правда, варить гуляш должны были для всех эшелонов, которые проследуют мимо этой станции. Потом пришел приказ вместо гуляша начислить каждой части войск семьдесят два геллера на каждого солдата, так что каждая проезжающая часть имеет на своем счету семьдесят два геллера на человека, которые она получит от своего интендантства дополнительно при раздаче жалованья. Что касается хлеба, то солдатам выдадут на станции в Ватиане[450] по полбуханки.
Комендант питательного пункта не струсил и сказал прямо в глаза генералу, что приказы меняются каждый час. Бывает так: для эшелонов приготовят обед, но вдруг приходит санитарный поезд, предъявляет приказ высшей инстанции и конец — эшелон оказывается перед проблемой пустых котлов.