– Что вы хотите сказать этим, мсье?
– Если бы вашему величеству благоугодно было приотворить на минутку окно или – вернее – приказать мне сделать это…
– Это зачем?
– Тогда вы увидите, государь, что улицы переполнены народом. Вы услышите звуки труб, приветственные крики и выстрелы из аркебузов, которыми народ выражает свой восторг!
– А из-за чего такое ликование?
– Из-за того, что его высочество герцог Генрих Гиз собирается наравне с вашим величеством присутствовать на собрании Генеральных штатов [6]!
В тоне гасконца звучала явная насмешка. Король нахмурился.
– Мсье! – резко сказал он. – Герцог Гиз обязан сначала подождать моего разрешения на въезд в город!
– Это правда, государь! Да ведь герцог ждет, терпеливо ждет, потому что он лучше кого-либо другого знает справедливость пословицы: «Кто умеет ждать, тот дождется всего»!
Король сделал нетерпеливый жест, но все же подошел к окну, раскрыл его и высунулся наружу.
Гасконец сказал правду: улицы были переполнены ликующим, радостным народом, который широким потоком стремился к берегам Луары.
– Посмотрите, государь, – сказал гасконец, ставший за спиной короля, – там, на верховьях Луары, виднеется лодка герцога!
Действительно, Генрих III увидел громадную лодку, разукрашенную лотарингскими флагами и величественно спускавшуюся по течению в сопровождении тучи маленьких лодок.
– У герцога огромная свита! – шептал гасконец. – Вот поистине королевский эскорт!
Король хмурился все больше и больше.
– А там, на дороге, которая тянется вдоль реки, – продолжал гасконец, – солнце сверкает на доспехах рыцарей и полированных частях аркебузов. Это тоже свита герцога.
Король топнул ногой.
– Да что же это, в самом деле? – крикнул он. – Смеется надо мною герцог, что ли? Да ведь его сопровождает целая армия!
– Во всяком случае, свита герцога сильно напоминает армию, государь!
Генрих с силой захлопнул окно.
– В конце концов, – продолжал гасконец, – герцог совершенно прав, если хочет доказать вам, государь, что в случае нужды он может выставить массу хорошо вооруженных людей. Это отличная лотарингская армия, и если в один прекрасный день она соединится с армией испанского короля…
– Да что вы болтаете тут! – крикнул король.
– Господи! – насмешливо отозвался гасконец. – Как-никак, а испанский король – добрый католик.
– Мне-то какое дело до этого?
– Он столь же добрый католик и даже, может быть, еще более пламенный, чем лотарингские принцы. Ведь штаты, созванные вашим величеством, имеют целью укрепить католическую церковь?
– Ну да!
– И истребить гугенотов?
– До последнего!
– Так вот все это чрезвычайно на руку испанскому королю и герцогу Лотарингскому!
– Это каким же образом?
– Что касается испанского короля, то вот… Там, на юге, имеется высокая цепь гор, вершины которых теряются в синеве неба. У подножия этих гор, в ущельях, живет бедный маленький народ, всего какая-нибудь горсточка; но эта горсточка предохраняет Францию от вторжения Испании, и, пока эта кучка храбрецов живет там, испанский король не перейдет границы. К сожалению, эти горцы – гугеноты, а ваше величество мечтает об уничтожении их. Следовательно, уничтожив их, вы, государь, сыграете на руку испанскому королю. Но и герцог Гиз тоже не останется без выгоды. Испанскому королю слишком жарко в Мадриде, ведь он по происхождению немец и не любит солнца. В Бордо или Тулузе ему будет гораздо более по себе…
– Ну-ну! Бордо и Тулуза принадлежат французскому королю!
– Пока – да! Ну-с, а герцог Гиз, наоборот, ужасно теплолюбив. В Нанси так холодно, и Мерта ежегодно покрывается льдом. Мозельское вино кислит… Не помышляя о гасконском небе, герцог Гиз все же хочет иметь побольше солнца, и то, которое светит в окно Лувра, ему придется по душе…
– Да вы с ума сошли! Вы бредите!
– Хотел бы я, государь, чтобы это было так! Но – увы! – то, что испанский король не сможет выполнить один, на что не решится герцог Гиз один, вместе они сделают с большим успехом!
Король вскочил со стула и гневно закричал:
– Да кто же вы такой, что смеете говорить со мною таким образом?
– Кто я? А ведь когда-то мы встречались с вами, государь! Но если вы не помните меня, то не соблаговолите ли припомнить большой портрет, висящий в большом зале замка Сен-Жермен-ан-Ле?
– Но это – портрет… наваррского короля Антуана?
– Совершенно верно!
– Что же между вами общего?
– Взгляните на меня, государь!
Генрих III впился взглядом в лицо гасконца и вдруг отшатнулся…
– Но… может ли это быть?
Гасконец сразу изменил манеры; он надел шляпу на голову и, усевшись на табурет, сказал:
– Если правда, кузен, что все дворяне равны, будь они какими-нибудь мелкопоместными или владетельными герцогами, то о королях можно сказать то же самое. Меня зовут Генрих Бурбонский, я – наваррский король. Хотя наши владения весьма различны, потому что ваше огромное, а мое – крошечное, но мы все же можем подать друг другу руку!
Генрих III все еще не мог прийти в себя.
– Значит, вы – Генрих Бурбонский?
– Да, государь!
– Мой кузен и брат?
– Да, государь!
– Муж моей бедной Марго?
– Ах, ну зачем напоминаете мне про нее, государь!
– То есть… почему?
– Да потому, что это может завести нас в обсуждение весьма щекотливых вопросов!
– Вы хотите сказать, что приданое сестры все еще не выплачено вам?
– Ну, мы поговорим об этом после штатов, государь!
– Почему не сейчас?
– Потому что в данный момент я хотел бы поговорить с вами не о своих, а о ваших делах! – Генрих Наваррский подошел к окну и в свою очередь распахнул его. – Черт возьми! Однако у нашего кузена Гиза – славная армия, и, если ему вздумается пойти приступом на Блуа и взять в плен ваше величество, я ни за что не поручусь…
Генрих III вздрогнул и инстинктивно ухватился за эфес шпаги.
IX
Чтобы читатель мог понять весь смысл этого разговора двух Генрихов, нам необходимо вернуться в наполненный золотом погреб, куда мэтр Гардуино свел своего утреннего посетителя.
Как мы уже говорили, золотые и серебряные монеты буквально устилали весь пол тайника. Тут находились монеты разных эпох и стран, а в четырех углах погреба стояли четыре бочки, наполненные не вином, а слитками. Никогда жители Блуа не могли бы думать, чтобы убогий прокурор являлся обладателем таких сокровищ!
Заперев за собою дверь, старик поставил свечку на одну из бочек. Генрих Наваррский уселся на другую и сказал:
– Ну-с, любезный Гардуино, поговорим теперь немного. Вы догадались, кто я?
– О, конечно! – ответил старик. – Вы один из приближенных короля Генриха… может быть, граф Амори де Ноэ, о котором так много говорили…
– Нет!
– Де Гонто?
– Нет!
– Ну, так де Левис?
Генрих улыбнулся и фамильярно потрепал старика по плечу, говоря:
– Ах, бедный Гардуино! Должно быть, вы плохо видите или память вам изменяет! Как, будучи другом моего отца, вы не узнаете сына, который так похож на него?
Прокурор протер глаза, присмотрелся, и вдруг перед ним мелькнул образ Антуана Бурбонского, помолодевшего лет на тридцать.
– Ваше величество! Простите! – смущенно пролепетал он и, преклонив колено, приложился высохшими губами к руке юного короля; затем, еще раз поглядев на него, он восторженно воскликнул: – Но ведь вы действительно живой портрет своего августейшего батюшки!
– Поговорим, добрый мой Гардуино! – сказал Генрих. – Какую сумму представляет собою, по-твоему, это сокровище?
– Восемьсот тысяч турских ливров [7], государь. Это сокровище гугенотов, накопленное за двадцать лет.
– Которое позволит нам выдержать войну!
– Увы, я слишком стар, чтобы увидеть ее результаты!
– Как знать!.. Но вот что еще: мало еще иметь эти деньги, надо ухитриться вывезти их!
– О, увезите их поскорее, государь, потому что с тех пор, как Блуа переполнен приезжими, я дрожу, чтобы не открыли наших сокровищ. Я никак не могу понять, с какой целью вашему величеству вздумалось превратить мой дом в гостиницу, да еще такую, где должна была остановиться герцогиня Монпансье, наш злейший враг!
– Дорогой друг мой, я еще в детстве слыхал историйку, как король Людовик Одиннадцатый приговорил кого-то из дворян к смертной казни и как судья Тристан напрасно искал его по всей Франции, тогда как осужденный спокойно жил в Париже и благополучно дожил там до самой смерти короля.
– Значит, Тристан был плохим судьей, государь!
– О нет! Он все перевернул вверх дном, но ему в голову не пришло послать стражников с обыском к себе самому в дом, а именно у Тристана в доме и снял себе квартиру осужденный. Теперь сообрази, добрый мой Гардуино. Я знаю наверное, что католики пронюхали о наших сбережениях, а герцог Гиз имеет сведения, что наши сокровища укрыты где-то в Блуа. Значит, лотарингцы начнут рыскать и вынюхивать везде, кроме твоего дома, потому что в нем остановилась герцогиня Монпансье!
– Это правда, государь!
– Теперь ты понимаешь, почему твой дом превратился в гостиницу? Никому не придет в голову искать здесь наши сокровища, и мы успеем увезти их в Наварру!
– Но ведь это – очень большой груз! Как нам незаметно вывезти его?
– Я уже все обдумал. Следующей ночью ты достанешь несколько таких же бочек, как вот эти. Затем с помощью обоих пажей герцогини, которые преданы мне душой и телом, ты наполнишь бочки золотом.
– Все это легко, но как провезти это сокровище через всю Францию?
– Об этом ты уж не беспокойся, все будет сделано!
С этими словами Генрих встал с бочки, служившей ему сиденьем, и направился вместе с Гардуино из кладовой. Когда они пришли в комнату прокурора, последний сказал:
– Теперь я должен сделать вам признание. Я совершил кражу! – И в то время, как король с изумлением смотрел на старика, последний продолжал: – Вам, конечно, известно, что герцогиня помещается совсем близко от этой комнаты.